Проклятое искусство - Козин Вадим Алексеевич

Возвращаясь к высказываниям Ленина об искусстве, я уверен, что Владимир Ильич в двух-трех словах охарактеризовал бы сущность искусства вышеупомянутых и высоко хвалимых апостоловыми композиторов Шостаковича, Прокофьева, Мясковского, особенно чтимых за границей и музыку которых на их родине русский народ не понимает и не воспринимает и которых Жданов^[78] в свое время охарактеризовал как формалистов в музыке.

Апостолов вновь пытается протянуть идейку, что масса не понимает новаторства в музыке, потому что не доросла до этих новаторов. Новаторство не является формализмом. Он очень осторожно обмолвливается, что «некоторые находки Скрябина, Дебюсси, Рихарда Штрауса, Равеля, Малера в области гармонии, полифонии, оркестровки могли бы быть с успехом претворены и развиты в современной музыке для обогащения формы в целях наилучшего реалистического выражения поэтической идеи».

В этом абзаце т. Апостолов, видимо, сознательно упоминает имя Рихарда Штрауса и менее подготовленного читателя вводит в заблуждение, ибо имеется в виду Иоганн Штраус, а Рихард Штраус является одним из ярких представителей современного экспрессионизма в музыке.

Предложение умело вылавливать, словно рыбку из пруда, удачные музыкальные находки чревато последствиями, потому что каждый творческий музыкант имеет свой собственный вкус и свое восприятие того или иного звучания.

15.07.56. 5.55

Борт «Азии». Сумрачная погода. Море неспокойно.

Меня, оказывается, будет здорово укачивать. Очевидно, я подвержен морской болезни, но так же очевидно, что я к ней привыкну. Был шумный инцидент с каютой. Виновата в этом, конечно, наша администрация, не узнавшая подробно, что означает «люкс».

Во время инцидента меня стала успокаивать, со скрытым намерением еще больше разозлить, женщина не очень молодая, но и не старая, т.е. в таком возрасте, в котором можно... (стерто. — Б. С.).

Когда все успокоились, она разыскала меня на палубе и попросила зайти в ее каюту. Я исполнил ее просьбу. В каюте сидели мужчина и женщина средних лет. По внешности обыкновенные. На нем были синие брюки, похожие на галифе, с красным кантом. Одеты были так же просто. Руки у него большие, рабочие, не грязные, но чувствуется, что они много делали физической работы. Она — седоватая, с тонким носом особа. Женщина, уговаривавшая меня, оказалась номерной. Отрекомендовалась Жанной, по национальности осетинкой, якобы бывшей женой летчика — Героя Советского Союза, показала фотографию своей дочери. Свою гостью она называла сестрой, но из разговора выяснилось, что это названная сестра, что они к Жанне очень хорошо относятся, что она во время заходов «Азии» приходит к ним как к своим родным. Они имеют собственный дом в Петропавловске. Звать мужчину Блинковым Василием Степановичем, жену — Лизой. Все трое были несколько навеселе, ибо на столике стояла литровая бутылка красного вина. Мне пришлось выпить полстакана. Эта номерная, осетинка — явная женщина-давалка. Она уже успела несколько раз намекнуть мне, что обязательно заглянет ко мне в каюту. Рассказала, что, будучи совершенно юной, получила помощь от Сталина, когда написала ему письмо. Что она, как и другие осетины и грузины, отдаст свою жизнь за то, чтобы добиться увоза тела Сталина на Кавказ. Что они все обратятся к Турции... за помощью, что они все, кавказцы, возмущены оскорблением тела Сталина в мавзолее, когда приезжают различные делегации и возлагают венки лишь Ленину. Ее поддержала супружеская чета, говоря, что это действительно оскорбление памяти великого человека. Когда же я согласился с ними в этом, они почувствовали во мне сторонника, начали более откровенно со мной разговаривать. Жанна, менее пьяная, почувствовала, что откровенность несколько переходит границы, но ее названная сестра, очевидно, с определенно сложившимся мнением о современном нашем политическом этапе, стала мне говорить: «Вот, давайте говорить так «Ленин когда умер? До войны? Задолго до войны! А дальше был Сталин. Война закончилась при Сталине и закончилась победой благодаря ему. А сейчас про мертвого можно говорить что угодно. Если бы он был жив, все бы, как миленькие, молчали и не пикнули. Как мы при нем жили». Передо мной были явные сторонники Сталина, убежденные и непоколебимые, верящие в правоту его политики. Я оставил им свой адрес и просил при случае заходить ко мне домой, не стесняясь, и быть уверенными, что найдут гостеприимный кров. Тут судовой радиоузел передал предупреждение об оставлении судна провожающими, и супружеская чета покинула нас.

17.07.56. Южно-Сахалинск.

Гост. для офицеров, комн №4

Утром около 9 ч. «Азия» подошла к Корсакову и встала на рейде. Сперва к ее борту подскочил юркий катерок с врачом. Затем подплыл буксир, и мы начали перегружаться на его палубу. Ребята помогли мне перенести мои пожитки. Все население «Азии» облепило ее левый борт, с любопытством оглядывая нас. Началось фотографирование. Последним с парохода высаживался арт. Шайкин, встреченный веселыми криками, с какими лицезреют шута или клоуна. Он был пьяный, заспанный, пытался острить. В таком же тошнотворном виде был Акимов — несчастный опустившийся человек. Кабалов сразу же нашел своих друзей среди матросской команды и исчез в недрах нового парохода...

Здание вокзала, как и все здесь, построено японцами. В стиле архитектуры неуловимо ощущается что-то японское. Эти мелкие кирпичи, тщательно и тонко выделанные, аккуратно пригнанные друг к другу, — все говорило о японском трудолюбии, о наличии культуры и изысканности, любви к аккуратности и о чем-то специфически национальном, несколько миниатюрном и игрушечном. Пассажирский зал ожидания — огромный, во всю площадь второго этажа здания. Очевидно, со времени нашего русского появления (он) постепенно ветшал и стал запущенно-неряшливым, с каким-то неприятным запахом грязного, давно не мытого помещения. Деревянные скамьи, грязные и впитавшие в себя запах и грязь человеческих тел, производят мрачное впечатление. Но чувствуешь, что при японцах здесь было опрятнее и чище. Все мы, проголодавшись, начали с удовольствием уплетать черный хлеб и селедку, жирную и малосольную. Хлеба нам дали моряки с привезшего нас парохода. Зайдя в склад канатов, я застал в нем Кабалова, сидящего с каким-то парнем, отрекомендовавшимся Виктором.

Пришла автомашина, и я сел с А.В. (Грибковой. — Б.С.) и Лазученковым. Книги и ящик со стеклом я оставил на пирсе. Корсаков — порядочный японский городок с типичными деревянными японскими домиками в два этажа. Верхний этаж облицован глиной. Оконные рамы выдаются вперед, как фонари. Как сообщил шофер, раньше дорога была асфальтирована, но без регулярного ремонта пришла в запущенное состояние и превратилась в типичную советскую дорогу. Почему так? Растительность буйная, ландшафт очень красивый. Лес смешанный, встречаются березки. Травяной покров сочный и большерослый.

18.07.56

Вечером около 7 часов я проснулся и пошел поужинать в небольшую столовую на территории парка ДОСА, расположенную влево от входа. Накормил несчастного бродячего кота отрубленным хвостом. Обошли все комнаты, в которых расположились работники театра. Я считаю, что ночлегом никто не может быть недовольным.

Боксеров и Стеснягин пошли на танцплощадку. Я после ужина (борщ, солянка, стакан сметаны и кофе) испытал чувство тоски и одиночества при виде моего Мосика, как бы мне хотелось быть с ним вместе одному, мять, целовать и ласкать его без конца. Мне стало до боли жаль несчастное животное, оно было так голодно, что ело капусту только потому, что она пахла мясом.

Гене (17-летний рабочий сцены. — Б.С.) мне надобно помочь. Меня удивляет холодность и безразличие людей. Парень оторвался от семьи, только что окончил школу. Он вошел в жизнь самостоятельную одиноким, не имея никакой дружественной и направляющей опоры. Кроме мускулов и детской веры во все хорошее, у него ничего больше нет. И мне безгранично жаль, что эта вера будет постепенно рушиться, по мере знакомства с настоящей жизнью вне стен его отцовского дома. Ему придется выгрызать своими собственными зубами местечко в этой жизни. Мне кажется, и я, по-моему, не ошибаюсь, что он очень хороший и чистый мальчик во всех отношениях. Меня умиляет его пылкое юношеское мировоззрение на мир, окружающий его. Его не смущает теперешнее его материальное существование, в этом преимущество молодости, но он не знает, что все то, что он насильственно отнимал от своего организма, те лишения отзовутся после тридцати лет. Мне доставляет огромное удовольствие разговаривать и быть с ним. Ханжество и лицемерие нашего общества не позволяют мне более деятельно принять участие в его судьбе и стать хотя бы временно кормчим его корабля, чтобы ввести это новенькое суденышко в фарватер огромного океана, страшного, безжалостного, неотзывчивого и ни к кому не имеющего жалости, океана-пучины, именуемого жизнью.