Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

Вечером в ресторане гостиницы к нам подсел странный «командировочный из Хабаровска» Аркадий Вениаминович. Он не ел, а комментировал наши блюда («Разве это кета? Вы должны попробовать нашу кету. Разве это кальмар? Вот у нас кальмары…»). Когда дело доходило до розлива водки, Аркадий притискивал к нашему графину свою рюмку со словами: «Дай бог не последнюю». Он выбегал из зала, также бегом возвращался, тряс коленями стол, нервно озирался. «Если не подсадная утка, то беглый каторжанин», — решили мы.

Домой летели вместе, прихватив ценный груз — копченья, икру чуть ли не в товарном количестве. Экипаж согласился запихнуть в негерметичный отсек метровые ноги свежевареных крабов. Иначе не довезти. Все это добро в самом Петропавловске тоже в дефиците. По наводке бухгалтерши, нам пришлось отправиться в Паратунку. Блат он и в Арктике блат. Директор гастронома с вдохновляющим именем Идея Александровна выволокла из закромов 20-литровый бочонок со свежайшей кетовой икрой и прочие дары моря, запах которых давно стерт из памяти столичного обывателя.

ОДЕССА

На Привозе за бесценок

Приобрел трубу архангел… А. Эппель

Нервный стресс, вызванный фруктовыми экспедициями в условиях вынужденной полулегальной активности, можно снять только путешествием. Клин клином. Благо в моем кармане скопилась за короткое время невиданная сумма денежных знаков — около пятисот рублей. 400 сразу были определены в НЗ «на белый день». Они оставались неприкосновенными при любой погоде вплоть до подачи документов на выезд в Израиль. Обязательным условием процедуры было заявление на выход из советского гражданства, подкрепленное безвозвратной уплатой госпошлины. Удовольствие стоило ровно 400 рэ.

Итак, я нуждался в кратковременном отдыхе. Пресытившись испытаниями в условиях вечной мерзлоты, я рванул в Одессу, где можно было на Ланжероновском пляже подлечить нервишки, прислушиваясь к ласковому шелесту волн.

«Крестьянскую речь можно передать и не прибегая к орфографическим ошибкам». — Уверял Жюль Ренар, имея в виду, надо думать, французских пейзан, которые, экстазуя, всю свою пейзанскую жизнь ренувелируют шоссе. Поэтому дороги у них, как бубочки. Но передать речь русских крестьян, не прибегая к ошибкам, куда легче. Особенно в устной речи, где вообще можно обойтись пятью словами. Сами знаете, какими. Все дело в Интонации. В этом отношении русским крестьянам противостоят одесские мещане. Это лучше всех понимают сами одесситы, которые без устали травят писателей, больших и маленьких, и кинематографистов за злоупотребление воровским сленгом. Последних — точно за дело, потому что именно им доверена Интонация, которую они доводят до пародии, до еврейского местечкового кривляния, набора заезженных невпопад штампов («Сема, оставьте-таки ваш халоймес»), забывая подчас об особой образной системе, которой распоряжаются одесситы. Ее ядро составляет не воровской жаргон, густо замешанный на идишизмо-гебраизмах, а глубоко мотивированная ассоциативная коннотация. Носители «одесского языка» обижаются, когда побывавшие в Одессе любители солененького жалуются, что одесситы теперь говорят «не так» — Одесса, мол, кончилась. Но Одесса — не только родина гениальных писателей. Одесса — писатель.

В первый раз я попал в Одессу в 7-летнем возрасте, в последний — в 70-летнем. После 50-летнего перерыва. Это произошло осенью 2017 года. Не скрою, меня тоже не на шутку волновал вопрос, так ли уж бесповоротно «кончилась» та Одесса, которую я знал.

Где, по-вашему, надо пастись охотнику за одесским фольклором? Правильно, на «Привозе». Но я решил убить двух зайцев — меня интересовали также старые советские пластинки, которыми, говорят, бойко торгуют на Староконном рынке.

Таксист жестом театрального капельдинера указал на хрустальную (!) корзиночку с конфетами «Рошен», пристроенную между сиденьями. Конфеты тоже не из дешевых.

— Угощайтесь, будь ласка.

Где-то в районе Греческой мелькнула вывеска «Ресторан «Мармелад». Мясо и рыба на камнях». Сворачиваем на Преображенскую.

Таксист берет быка за рога:

— На последних выборах голосовали?

— Конечно.

— Я за Юльку голосовал. А вы за кого?

— Я за Трампа. — Эпатирую собеседника.

— Тю! Так вы шо — американец? Никогда бы не подумал. Так шикарно по-русски говорите.

— В школе хорошо учился.

— Еще бы — в классе, наверное, одни негры были? Я читал, что в Америке негров больше, чем наших.

— Правильно пишут — их там действительно больше, чем ваших.

— А вы как думаете, война будет?

Поговорили о войне.

А вот и Староконка. Сразу от главных ворот начинаются бесконечные ряды чистеньких павильонов с сантехникой, трубами и прочими скобяными изделиями. От первого же павильона отделилась фигура в синем комбинезоне.

— Заходите, не пожалеете. Меня зовут Шурик.

— А меня — Леня.

— Ой, вы — приезжий.

— Почему вы так думаете?

— Так в Одессе меня все знают. Спросите любого.

— Чем же вы так прославились?

— Так мой магазин в городе единственный, где не обманывают. Вы уже сегодня кушали? Хотите чаю с баранками? Вы должны попробовать мой чай. Высшего качества. Называется «Иммунитет».

— Спасибо. Вы очень добры. Ведь я еще не стал вашим покупателем, а вы…

— Что за глупости! Присаживайтесь. Вот здесь, в первый ряд. Дайте телефон, я вас сфоткаю на память.

«Первый ряд» представлял собой стройную шеренгу итальянских унитазов и биде.

— Мне сказали, Шурик, что здесь можно купить старые пластинки.

— О чем вы говорите? Здесь можно купить даже старую атомную бомбу. Вам какую — двухфазную или однофазную? Тут неподалеку есть лавка моего кореша, называется «Три толстяка»…

— В честь вашего знаменитого земляка Олеши?

— Не знаю я ни за какую Олешу. В честь Нагасаки.

— Но в Нагасаки приземлился только один «Толстяк». Откуда остальные?

— Ну, так еще ж не вечер.

Старые пластинки пришлось искать совсем в другом направлении. Под блошиный рынок (на «толкучку» он не тянул — торговцев было больше, чем покупателей) были отведены примыкающие к Староконному базару со всех сторон улицы. Да и с пластинками не густо. Зато на одном столике мое внимание привлек запорошенный вековой пылью черный коленкоровый лоток с оловянными колечками и браслетиками. В правом углу лотка красовался листок с предупреждением: «Руками не смотреть».

Ресторан «Фраполи» на Дерибасовской, где я перед обедом смывал с рук староконных микробов, был выбран тоже не случайно. Напротив него стоял дом, на который мне не терпелось взглянуть. Это в нем ровно 50 лет назад я провел ночь, свою первую бессонную ночь в чужом городе. Этот дом возникал передо мной все эти годы при каждом упоминании Одессы. Я приехал сюда после очередной сессии с тривиальной целью — отдохнуть и покупаться в море. Старый приятель оставил мне свой телефон, пообещав приютить на первую ночь, а наутро отправиться со мной на поиск комнаты в районе Большого Фонтана. Пообещал, но забыл. Его телефон на мои домогательства не ответил. Я сбросил чемодан в камере хранения и отправился бродить по городу. Теплая южная ночь застала меня, бездомного бродягу, врасплох. В гостиницы таких, как я, в советских городах без командировочного удостоверения не пускали. Подремать на скамейке в Городском саду и думать не смей — первый же милицейский патруль заметет. Изнеможденный, я сам пошел подметать клешем Дерибасовскую тудой-сюдой, пока уже глубокой ночью Бог не послал мне спасение — круглосуточный телефонный переговорный пункт. Зал был абсолютно пуст. Я пожаловался на судьбу телефонистке, и она разрешила провести остаток ночи до конца ее смены на крашеном деревянном диванчике подле кабинок. Никогда прежде мне не доводилось спать сидя. Но о большем счастье я в ту ночь не мечтал. Под утро блаженство было внезапно прервано по вине министерства связи. Однако, Бог не фраер и пилюлю он благородно подсластил.