Жозефина Бонапарт как раз тогда приехала в Милан. Она жила во дворце Сербеллони и уже представляла собой владетельную особу. Шарль, вместе со всеми другими офицерами, был представлен ей, но как адъютант зятя Бонапарта требовал и добился особого внимания. Главнокомандующий, беспрестанно отсутствуя, не видел и не слышал ничего, кроме того, что происходило непосредственно вокруг него; но сестра его, госпожа Леклерк, совсем иное дело: во-первых, она не была ничем занята и, видимо, как существо очень трудолюбивое, хотела найти себе какое-нибудь занятие. Почему бы не понаблюдать за поведением госпожи Бонапарт, которую она ненавидела? А еще она могла надеяться на вознаграждение, хотя, думаю, в этом она ошиблась. Вскоре Полина заметила, что Шарль и госпожа Бонапарт очень близки друг к другу и что эта связь, нежная дружба, занимала их чрезвычайно. Господин Шарль, как я уже сказала, был тогда очарователен: он носил великолепный гусарский мундир, обшитый золотом, и вообще одевался щегольски. Лишь только Наполеон уезжал куда-нибудь, господин Шарль являлся во дворец Сербеллони завтракать. Госпожа Бонапарт казалась привязанною к нему с живейшим участием, об этом знали все в армии и в Милане.
Главнокомандующий узнал все. Через кого? Вероятно, увидел своими глазами: это вполне можно предположить, потому что испытывающий взгляд его выполнял функцию полицейского надзора в тронном зале в Тюильри с такой верностью и точностью, что надобно было прятаться в самый темный угол, если хотели уклониться от него. Как бы то ни было, по главной квартире Итальянской армии вдруг разнесся слух, что главнокомандующий велел посадить господина Шарля под арест и даже расстрелять. Это не вздорный рассказ, мое известие достоверно. Я не объясняю, за что гневался Бонапарт на Шарля, я только повествую, и если бы, как Вертер, я повествовала об этом в десятый раз, то сказала бы все то же, что говорю сейчас. Господин Шарль был взят под стражу, несмотря на дружбу с супругой главнокомандующего, а может быть, даже за нее. Это было горько им обоим; по крайней мере, так я предполагаю. Госпожа Леклерк говорила (а известно, что она была сама доброта):
— Вообрази, Лоретта, невестка моя чуть не умерла с печали! Известно, что не умирают с тоски, когда расстаются с друзьями! А тут, верно, было больше, чем дружба. Я утешала брата: он был очень несчастлив. Он знал все (я сама видела это), когда возвратился в Париж, еще до отъезда в Египет. Бедный брат!
И добрая смиренница жалела о неприятностях своего брата, хотя, может быть, причинила их ему сама. Странное, достойное изучения существо была эта госпожа Леклерк! Она уже довольно описана, довольно обрисована, но о таком характере нельзя никогда дать полного представления.
Поневоле оставив Итальянскую армию и возвратившись в Париж, господин Шарль начал сотрудничать с компанией Бодена в поставке провианта; способствовала ему госпожа Бонапарт. Таково начало его богатства, которое долго оставалось велико, но в конце концов расстроилось.
Он держал прекрасный дом и появлялся в кругу людей, занимавшихся финансовыми делами (только в этом кругу принимали гостей постоянно). Тогда-то госпожа Бонапарт возвратилась из Италии, а муж ее отправился в Египет. Она купила Мальмезон и поселилась в нем, как в Средние века дамы после отъезда мужей в поход за освобождение Палестины. И тогда, как теперь, был необходим паж, оруженосец, кузен, племянник, словом, юноша, и, прибавим потихоньку, иногда даже аббат. Вспомните о Жане из Сантре, который так заботливо утешал вдову, пока муж ее печалился под пальмою в Земле Обетованной, что мог сказать о себе и бедный господин Фурес. Следствием всех этих печалей и утешений оказывалось то, что никто не плакал, пока они продолжались, и только после уже наставало время слез и вздохов. Кажется, в мужчинах и женщинах есть в этих делах сходство с детьми, когда те ударятся об стол или об дверь, не чувствуют этого и продолжают играть; но нежные матери смотрят за ними, прибегают, берут ребенка на руки, суетятся и доводят до того, что бедняжка начинает вопить изо всех сил.
Что бы ни думали обо всем этом, но госпожа Бонапарт поселилась в Мальмезоне и проводила там бо́льшую часть своего времени. Одна из подруг моей матери отдала свою дочь учиться у сестры Розалии, и жила тогда с ними в Рюэле. Она рассказывала нам, что генеральша, как называли Жозефину в деревне, прогуливается в саду очень поздно.
— С дороги ее всегда видно, — рассказывала нам сестра Розалия. — А вечером, при луне, когда в белом платье и вуали она опирается на руку своего сына, который весь в черном или синем, это удивительно прекрасно… Точно видите две тени. Бедная женщина! Может быть, она думает тогда о первом своем муже, которого убили революционные палачи, или о другом, которого дал ей Бог, а пушечное ядро может унести в одну минуту. Скажите мне, Лоретта, как же он там, посреди турков, и не слушает обедни?
— Я думаю, у него есть духовник, — отвечала я.
Тогда я в самом деле так думала.
Таким образом госпожа Бонапарт проводила бо́льшую часть своего времени в Мальмезоне; иногда приезжала в Париж к Баррасу, к госпоже Тальен и к Гойе, потому что очень любила его жену. Иногда она видалась с братьями мужа и с матерью его, но редко, потому что, как известно, не любила их. Впрочем, войну с нею затеяли не они. Во время отправления в Египет госпожа Бонапарт находилась в неприязненных отношениях с Жозефом, самым кротким, лучшим из людей. Она также открыла неприятельские действия в отношении госпожи Летиции и жены Люсьена, совершенным ангелом доброты. Не знаю, из-за чего поссорились они так сильно, но я столько знала госпожу Летицию и госпожу Кристину, что могу отвечать за них.
Мальмезон в это время был прекрасным загородным домом с приятными окрестностями, но совершенно неприспособленным для житья и, сверх того, с нездоровым климатом. Брюнетьер занимался покупкой его и рассказывал мне, что Жозефина вела себя в этом случае точно дитя, которое покупает игрушку, не зная, долго ли будет забавляться ею. Парк в Мальмезоне был невелик и больше походил на английский сад, а дом разваливался со всех сторон. Парк ограничивала стена, которая выходила на Сен-Жерменскую дорогу. Вокруг шел ров и над ним возвышалась невысокая железная решетка: опершись на нее, можно было смотреть на дорогу; но так же легко можно было глядеть и с дороги в парк. Тогда еще не существовало множества красивейших деревьев, как и зданий вокруг. Одинокий Мальмезон оставался симпатичной, веселой дачей, вот и все.
Господин Шарль жил там совершенным хозяином: у друзей всегда остается привилегия. Я знаю, что Гойе — пустомеля, когда рассказывает о 18 брюмера, но вообще это человек честный и рассудительный. И он настойчиво уговаривал Жозефину решиться на что-нибудь.
— Разведитесь! — говорил он ей, когда со слезами на глазах она отказывалась от его совета разорвать связь, столь вредную для нее. — Разведитесь! Вы говорите, что связь ваша с господином Шарлем — это только дружба; но если эта дружба так исключительна, что заставляет вас нарушать приличия, то я скажу вам, как если бы это была любовь: разведитесь! Дружба, столь независимая от других чувств, заменит вам все!
Гойе говорил правду: он смотрел на вещи как человек благоразумный, а Жозефина не обращала внимания ни на что.
По возвращении Бонапарта из Египта, когда он сам захотел исполнить то, что за несколько месяцев до того Гойе советовал ей сделать тихо и без шума, Жозефина кричала, плакала, приходила в отчаяние. Она не хотела развестись, пока Бонапарт был далеко, и еще меньше хотела этого, когда блистательная слава его осветила Европу. Но он предложил непременные условия: удаление господина Шарля и обещание, что она никогда больше не увидит его.
Наполеон ненавидел Шарля, никогда не говорил о нем, и никто не смел упоминать при нем этого имени. Но я знаю об этой части его жизни некоторые подробности, изумляющие меня, потому что никак не предполагала бы я в нем такой самолюбивой страсти.
