В экономическом отношении крестьянство не было единым; единство ему придавали только культурные и правовые генерализации [376]. Искать место для осмысленного применения термина «крестьянство» следует в области права и (столь же повсеместно и не менее конкретно) разнообразных и изменчивых формах культурного обособления и «приписывания» (ascription). К тому же сравнительно новое для того времени обозначение нового социального слоя как «трудового крестьянства» делало его социологической категорией, привязанной к профессиональной принадлежности. Остается проследить эволюцию этих определений на практике, поскольку они несли на себе вполне реальную смысловую нагрузку, что особенно влияло на практику взаимоотношений профессионалов и сельского населения. Конечно же, не все крестьяне работали на земле или на фабрике, и не все рабочие были крестьянами по сословной принадлежности. Иными словами, дело было не в том, существовало ли «крестьянство» в принципе, а в том, какой смысл вкладывался в эту категорию, кто должен был считаться крестьянином, а кто нет, и кто, в свою очередь, должен был получить право решать это на практике.
2. Капитализм, рациональность и социальный смысл в кооперативном движении
При исследовании кооперативного движения на местном уровне прежде всего важны правовой, культурный и социологический аспекты, поскольку, где бы ни находились кооперативы и их члены, они подчинялись схожим правилам, одной и той же «науке» и идентичному набору представлений о «крестьянстве». Особый интерес в этой связи представляют интеллектуальные и правовые предпосылки появления корпуса профессионалов-практиков; пути и способы, с помощью которых конкретные идеи влияли на взаимоотношения профессионалов и сельского населения; и, наконец, то значение, которое наблюдатели придавали отдельным кооперативам и движению в целом.
Для решения этого вопроса важно прояснить использование современниками слова «капитализм» и изучить социальное и политическое значение той «экономики», развитие которой они себе представляли и которую начали реализовывать на практике. Для кооперативного движения, которое было в значительной мере экономическим, «капитализм» являлся гибким термином, во многом зависящим от контекста, но в то же время он обозначал некое общепринятое референтное понятие, которым пользовались как политики из центра и земское дворянство, так и их местные агенты-профессионалы. Риторика на эту тему не была новым явлением: экономисты-народники и представители властей давно спорили о допустимых пределах и последствиях вторжения «капитализма» в экономику деревни после 1861 г. До 1880-х гг. мало кто решился бы оспорить тот вывод, что однородная крестьянская масса упрямо противостоит «чужакам», несущим в деревню «капитализм». На рубеже веков этот подход был пересмотрен: многие публицисты и теоретики уже допускали, что «капиталисты» — не чужеродные элементы для деревни и крестьянства, а продукты крестьянской дифференциации и расслоения деревни. После 1905 г. большинство авторов сомневались, что в деревне осталось что-либо существенное от общинности, однородности и единогласия, и утверждали, что «капитализм», вторгшийся на «анархический» рынок, уже начал разлагать крестьянские общины и сословные институты, заменяя их антагонистическими акторами, идентифицируемыми по новому критерию — профессиональной принадлежности.
В этом значении термин «капитализм» понимался и использовался с учетом его социальной подоплеки и последствий. Обозначая определенную экономическую систему или набор функций, понятие «капитализм» было одним из многих способов емко выразить ощущение хаоса, разобщенности и борьбы в деревне. В той степени, в какой «капиталист» олицетворял собой эксплуатацию и угнетение, он мог восприниматься в одном ряду с «кулаком», «торговцем», «эксплуататором», «ростовщиком» и представителями крестьянской сословной власти, так как все они традиционно выступали как символы угнетения со стороны меньшинства деревни и беспомощности трудящегося большинства. Эти термины в своей основе также были политическими, поскольку они имели подтекст, характеризующий крестьянина, существующую власть в деревне и ту власть, что должна будет сменить ее.
Чтобы лучше понять взаимодействие кооператоров и крестьян на местах, необходимо иметь в виду все эти представления, а также принципы правительственной политики и основные положения научных работ предшествующих десятилетий. Начиная с работы Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности в начале XX в. (когда власти призвали передать экономические функции от посредников в руки непосредственных производителей), кооперативная политика государства имела целью отделить «производительные» элементы населения от «эксплуататоров» и «спекулянтов», которые доводили до обнищания «трудовое» крестьянство, способствовали неправильному перераспределению ресурсов, ослабляли налоговую базу государства и подрывали создание эффективного доступа на российские и зарубежные рынки. Исходя из этого, Положение о мелком кредите 1904 г. специально оговаривало, что только «производительные» элементы населения имеют право вступать в кооперативы. Согласно циркуляру Министерства финансов, направленному отделениям и инспекторам Государственного банка в 1909 г., торговцы из-за специфики своей профессии не считались занятыми производительным трудом, и министерство предоставляло инспекторам право выявлять и удалять их из новых учреждений. Образованные некрестьяне, включая купцов, земских служащих, профессионалов, чиновников и дворян, могли входить в кооперативы на правах контролеров или управляющих; но объединять их в одну группу с землепашцами как обычных заемщиков и избирателей было бы нарушением принципа, который отделял крестьян, как занимающихся физическим трудом, от других слишком «развитых» групп населения [377].
Столыпин, среди прочих, тоже принял участие в этих дебатах. В то время как оппоненты осуждали столыпинскую «ставку на сильных» как «прокапиталистическую» политику, направленную на поддержку «кулаков», он доказывал, что реформа — это способ превратить аграрную экономическую элиту в фермеров-производителей (какими он их себе представлял) и снять с них позорное клеймо ростовщичества и спекуляции. Как выражался Столыпин незадолго до назначения на пост председателя Совета министров в 1906 г.: «Тогда из кулаков и мироедов способнейшие из крестьян превратятся в культурных деятелей» [378]. В ходе последующих дебатов в правительстве по поводу права собственности на землю (см. Главу 3) обе противоборствующие стороны признали в «кулаке» угрозу трудовому крестьянству, но предложили различные стратегии борьбы с «эксплуататорами»: запрещение частной собственности и поддержание ее.
Для земского дворянства поношение купцов, торговцев и ростовщиков было продолжением давней традиции антикапиталисти-ческой риторики, которая уходила корнями в дореформенный период. После 1905 г., когда официальные лица обсуждали вопрос перераспределения земельной собственности как средства ослабить крестьянское движение, дворяне-землевладельцы пытались уйти от обсуждения проблем, связанных со своей собственностью, прикрываясь антикапиталистической риторикой [379]. В лице мелкого посредника и предпринимателя дворянство видело вызов исторической роли земельной аристократии как защитницы благополучия крестьянства и стабильности деревни. Такое отношение к новому слою предпринимателей объяснялось отсутствием у последних административного опыта и стремлением только получать прибыль, а не отечески опекать крестьян, как это якобы делали помещики. Подобная риторика нашла свое практическое выражение в политике поощрения множества спонсируемых земствами кооперативных торговых сетей, активно конкурировавших с частными торговцами и «капиталом». Земские представители на региональных съездах по сельскохозяйственной торговле утверждали, например, что частная торговля постоянно борется с общественной — земской и кооперативной, — и ссылались как на альтернативу на сети земских, кооперативных и государственных организаций, которые успешно ведут оптовую торговлю и вытесняют частных посредников. Так, на Съезде по мелкому кредиту в 1912 г. объяснялось, что подобные торговые сети помогали земствам бороться с «эксплуатацией крестьян перекупщиками». В Бессарабии, в ходе кампании, имевшей целью обойтись без частного предпринимательства на всех стадиях хлебной торговли, земство учредило свои собственные зернохранилища и зерноочистительные пункты на основных железнодорожных станциях с использованием зданий, предоставленных государственной железной дорогой, да еще и воспользовалось государственными кредитами для отправки зерна в Одессу на экспорт [380].
