В романах А. и Г. Вайнеров «Ощупью в полдень» и последующих произведениях, у главного героя, инспектора угрозыска Тихонова учитель и начальник — подполковник (затем полковник и даже генерал) Владимир Шарапов:
«Я пошел к Шарапову [курсив мой. — Д.К.]. Как было бы хорошо, окажись он на месте, мне так был нужен чей-то разумный совет!»[375]
Принципиальная же разница — порядок написания книг. Адамов пишет последовательно, его герой от книги к книге становится старше, читатель оказывается свидетелем этого процесса. Не то у Вайнеров: в первых произведениях Шарапов предстает перед читателями опытным оперативником и следователем, и лишь в последнем романе[376] цикла мы узнаем о начале его пути.
И эта разница отнюдь не случайна. Она говорит о том, что Вайнеры вполне сознательно, фактически уже в финале своей эпопеи о советской милиции, отсылают читателей к повести Адамова — первому советскому детективу.
Да и странно было бы подозревать прославленных писателей в плагиате по отношению к предшественнику и старшему товарищу, создателю детективного жанра в советской литературе, настоящему подвижнику, к которому Аркадий и Георгий Вайнеры относились с величайшим уважением. Уж чего-чего, а блистательной сюжетной фантазии братьям Вайнер занимать вряд ли было нужно.
Все равно что предположить, например, заимствование А. и Б. Стругацкими какого-нибудь сюжета у А. П. Казанцева. Ту же «Полярную мечту», к примеру.
Такое можно было бы предположить, если б мы имели дело с начинающими авторами — подражали мэтру. Но тут-то мэтры, мастера и знатоки.
Откуда же и почему появилось это удивительное сходство «Дела “пестрых”» и «Эры милосердия»?
Нет, сходство двух книг, написанных с интервалом в двадцать лет, вовсе не связано со слепым заимствованием, смысл этого сходства куда глубже, сложнее и важнее не только для конкретной книги А. и Г. Вайнеров, но и — шире — для всего жанра в целом.
И это еще одна загадка популярного произведения.
«Воронья слободка» послевоенной Москвы
При первом же прочтении романа Вайнеров я обратил внимание на удивительную особенность. Некоторые детали меня просто поразили. Причем детали, казалось бы, не главные, второстепенные.
«На кухне огромной коммунальной квартиры оказался только один человек — Михаил Михайлович Бомзе [курсив мой. — Д.К.]. Он сидел на колченогом табурете у своего стола — а на кухне их было девять — и ел вареную картошку с луком. Отправлял в рот кусок белой рассыпчатой картошки, осторожно макал в солонку четвертушку луковицы, внимательно рассматривал [Курсив мой. — Д.К.] ее прищуренными близорукими глазами, будто хотел убедиться, что ничего с луковицей от соли не произошло, и неспешно с хрустом разжевывал ее. Он взглянул на меня также рассеянно-задумчиво, как смотрел на лук, и предложил:
— Володя, если хотите, я угощу вас луком — в нем есть витамины, фитонциды, острота и общественный вызов, то есть все, чего нет в моей жизни…»[377]
Бог мой, ну зачем, зачем в милицейском детективе, написанном уже на излете существования СССР, вдруг появляются отсылки к знаменитой сатирической дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова?! А ведь достаточно сравнить приведенную выше цитату с соответствующим фрагментом из «Золотого теленка».
Сравним?
«Из планового отдела вышел служащий благороднейшей наружности. Молодая округлая борода висела на его бледном ласковом лице. В руке он держал холодную котлету, которую то и дело подносил ко рту, каждый раз оглядев ее внимательно [курсив мой. — Д.К.]. В этом занятии служащему с благороднейшей наружностью чуть не помешал Балаганов, желавший узнать, на каком этаже находится финсчетный отдел.
— Разве вы не видите, товарищ, что я закусываю? — сказал служащий, с негодованием отвернувшись от Балаганова…
<…>
…И, не обращая больше внимания на молочных братьев, погрузился в разглядывание последнего кусочка котлеты. Осмотрев его со всех сторон самым тщательным образом и даже понюхав на прощанье, служащий отправил его в рот, выпятил грудь, сбросил с пиджака крошки и медленно подошел к другому служащему у дверей своего отдела.
— Ну, что, — спросил он, оглянувшись, — как самочувствие?
— Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе … [курсив мой. — Д.К.]»[378]
Вообще, Бомзе — фамилия очень редкая и старинная, это фамилия-аббревиатура, которая расшифровывается как «Бен Мордехай Зеэв hа-Леви» — «Сын Мордехая-Зеэва из рода Левитов». Это я к тому, что тут никак не спишешь на то, что, дескать, взяли братья первую попавшуюся фамилию. Такие фамилии первыми не попадаются — опять-таки по причине редкости. А ближайший литературный источник — именно роман Ильфа и Петрова.
И это один лишь пример. Как видим, не только фамилии героев совпадают, но и привычки.
Зося Синицкая из «Золотого теленка» превратилась в Варю Синичкину, а свою «яблочную родинку», так умилявшую персонажей-мужчин в «Теленке», она уступила найденному в романе Вайнеров ребенку.
Разумеется, речь не идет о буквальном и стопроцентном переносе. Тот же Бомзе у Вайнеров, например, соединяет черты двух персонажей из романа Ильфа и Петрова и одного — из «Двенадцати стульев»:
«В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов и загадочных картинок пошли новые веяния. Работа по старинке вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов… не брали товара без идеологии. И пока великая страна шумела, пока строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей комнате и, устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял шараду на модное слово “индустриализация”»[379].
Вот и Бомзе, уйдя из «Геркулеса», перейдя из одной книги в другую, освоил профессию, сходную с профессией старика Синицкого:
«Работа у Бомзе была необычная. До войны я вообще не мог понять, как такую ерунду можно считать работой: Михал Михалыч был профессиональный шутник. Он придумывал для газет и журналов шутки, платили ему очень немного и весьма неаккуратно, но он не обижался, снова и снова приносил свои шутки, а если они не нравились — забирал или переделывал…»[380]
А возможно, на профессию персонажа не из «Теленка», а из «Двенадцати стульев»:
«Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алёхиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — острил.
Он никогда не острил бесцельно, ради красного словца. Он делал это по заданиям юмористических журналов. На своих плечах он выносил ответственнейшие кампании, снабжал темами для рисунков и фельетонов большинство московских сатирических журналов.
<…>
...После выхода журналов в свет остроты произносились с цирковой арены, перепечатывались вечерними газетами без указания источника и преподносились публике с эстрады «авторами-куплетистами».
Изнуренков умудрялся острить в тех областях, где, казалось, уже ничего смешного нельзя было сказать»[381].
Ну да, в профессиональном шутнике Михал Михалыче Бомзе можно усмотреть и намек на другого шутника, уже из нашего времени, Михал Михалыча Жванецкого, этакая легкая дружеская подколка. Но и отсылка все к той же знаменитой книге (или книгам) — тоже. Во всяком случае, для анализа романа-загадки последнее — гораздо важнее.
«…На кухню ввалилась Шурка Баранова со всеми пятью своими отпрысками, и сразу поднялся здесь невыразимый гвалт, суета, беготня, топот…»[382]
Мне почему-то видится здесь хулиганский намек на еще одного персонажа Ильфа и Петрова — на Шуру Балаганова (Шура Баранова — Шура Балаганов), но это менее заметно и почти недоказуемо, так что я готов от казаться от такого утверждения. Достаточно и приведенных выше, вполне видимых параллелей между двумя столь на первый взгляд, непохожими книгами. Вообще же параллелей этих, небольших деталей, даже деталек, на самом деле много, они щедро разбросаны по тексту:
