Драйвер (СИ) - Север Олег

Новая система титулов, хоть и казалась громоздкой на первый взгляд, быстро доказала свою эффективность. Четкость иерархии уменьшила споры о первенстве, а разделение властных полномочий позволило избежать концентрации власти в одних руках. Система "корректоров" обеспечивала Императору актуальную информацию о положении дел в провинциях, а институт маркизов укрепил границы империи, создав пояс лояльных и сильных землевладельцев, готовых ценой своей жизни защищать рубежи.

Однако, у реформы были и противники. Некоторые представители старой знати, привыкшие к неограниченному влиянию, с недовольством восприняли нововведения, ограничивающие их привилегии. Они плели интриги, пытаясь дискредитировать новую систему и вернуть прежние порядки. Особую неприязнь у них вызывал институт корректоров, видя в них шпионов, следящих за каждым их шагом.

Несмотря на яростное сопротивление, реформа властно набирала ход, словно полноводная река, пробивающая себе путь сквозь скалы. Новые титулы, словно сверкающие ордена, стали зримым знаком отличия и безоговорочного признания заслуг перед Империей, словно незримые нити, подстегивая подданных к еще более усердной службе. Реформа создала дерзновенные социальные лифты, позволяя одаренным и амбициозным натурам взмывать вверх по крутым иерархическим лестницам, ранее казавшимся неприступными. Военные, чиновники, землевладельцы – все, словно зачарованные, стремились заслужить благосклонный взгляд императора и получить заветный титул, который распахнёт перед ними новые, головокружительные горизонты возможностей и безграничной власти.

Июнь, 1188 года

ВаленсияКнязь Давид Сослани

Валенсия пылала, поверженная под сокрушительным натиском осов. Пятый день город корчился в агонии под пятой захватчиков. Корабли, словно хищные звери, накренились под тяжестью награбленного.

Валенсийцы, те, кто не успел бежать или встретил смерть от клинка, затаились в своих домах, дрожа как осенние листья, ожидая неминуемой расплаты. Освобождённые рабы, ненасытной саранчой, пожирали город, не щадя ни мечетей, ни лавок, ни жилищ. Лишь редкие церкви, словно белые маяки в море отчаяния, предлагали убежище, и многие мусульмане, отринув веру, искали спасения под их сводами. Золото, шелка, драгоценности – все утекало бурным потоком в их бездонные сундуки, готовясь к долгому путешествию в далекие, чужие земли.

Давид стоял на палубе флагмана, и его взгляд скользил по разросшейся армаде. Корабли, захваченные в валенсийском порту, теснились бок о бок, напоминая о недавней победе. Он понимал – пора уходить. Город был выжат, словно лимон, добычи оставалось ещё много, но она уже не лезла ни в трюмы, ни в души. Флотилия, подобно морскому змею, выползала из бухты, а в Валенсии, охваченной безумием мести, бесчинствовали освобожденные рабы, возвращая сторицей своим бывшим хозяевам за годы унижений. Давид вздохнул, предвидя, как вскоре в пламени пожаров погибнут и христианские церкви. С другой стороны, многие богатые христиане не гнушались использовать в качестве рабов своих единоверцев. «Хуже мусульман…» – мимолетная мысль промелькнула в голове и тут же угасла.

Сердце его, ведающее сострадание, билось в унисон с тяжким грузом долга, давящим на плечи. Он – предводитель, чья воля закалена в пламени битв, призванный вести за собой, служа высшей цели, что маячила в дымке грядущего. Разграбление Валенсии – лишь кровавый мазок на холсте его судьбы, неизбежная жертва на алтарь светлого будущего, где новый дом обретет долгожданный мир и процветание, выкованные в горниле испытаний.

Солнце, истекая багряным заревом, медленно тонуло за горизонтом, а Валенсия, словно раненый зверь, оставалась позади, погружаясь во тьму хаоса и отчаяния. Ветер, пропитанный солью и гарью, трепал его темные волосы, обдавая лицо горькими слезами моря. Опустошение расползалось по душе, словно ядовитый плющ, обвивая сердце ледяной хваткой. Победа оказалась с привкусом горечи и сожаления. Давид узрел столько крови и жестокости, что хватило бы на десяток жизней, и каждая из них кричала о милосердии и пощаде. В глубине души он лелеял иную мечту – мир, где люди живут в согласии, где нет места рабству и войнам, где не льется кровь невинных. Но пока это были лишь призрачные грезы, мерцающие вдалеке, словно звезды в ночи. Он окинул взглядом своих воинов, бурно празднующих победу. Их лица, озаренные отблесками костров, сияли от безудержной радости, а в глазах плясал алчный огонь наживы. Они не видели и не чувствовали той тяжести, что придавливала его к земле, не ощущали той душевной боли, что разрывала его изнутри. Они – солдаты, рожденные для битвы, живущие лишь сегодняшним днем, алчущие славы и богатства. И он – их предводитель, связанный клятвой вести их к новым победам, к новым землям, щедро орошенным кровью и усыпанным золотом.

Июнь, 1188 года

Крепость Рось

На крепостной стене, словно вросший в камень, стоял воевода Ольстин, и взгляд его, исполненный горечи и предчувствия, провожал скользящие по бескрайней волжской глади варяжские драккары. В душе рождалось странное, щемящее дежавю – словно видел он это уже не раз: все так же стоял на этой стене, и так же мимо проплывали хищные корабли, вестники беды.

Рядом, подобно безмолвной тени, застыл Труан Молчаливый, три дня назад приставший к росской пристани с пятью потрепанными ладьями. Именно он, словно зловещая птица, принес весть о возвращении викингов. Ольстин, по грешному помыслу, сперва заподозрил в гостях лазутчиков, но, приглядевшись, успокоился – опытных воинов среди них едва ли наберется на пальцы одной руки. И все же, воевода не спускал глаз с новоприбывших, чуя недоброе. Флотилия, рассекая волжскую гладь, бодро устремлялась вверх по течению, не выказывая ни малейшего намерения причалить к берегу.

– В Городец гонец отправлен, – прошептал сотник Захар, возникнув словно из ниоткуда, как всегда, незаметно. – Хотя им сейчас не до набегов, лишь бы своё добро уберечь. Вон, поглядите, как глубоко струги в воде сидят.

– Ты лучше за булгарами присматривай, – недовольно проворчал Ольстин Олексич, чью душу тяготил юношеский задор окружающих. – Они ведь силу копили, чтобы варягов перехватить. Как бы нам от них не досталось.

– Да какой там! Четыре дня назад попытались они караван у Сундовита захватить, да зубы обломали. Варяги не только их струги в полон взяли, но и на берег сошли, город огню предали.

– Хм, значит, самое время вниз по Волге двигаться, – задумчиво произнёс воевода. – Жаль, Сундовит нам пока не удержать, силёнок маловато. Но вот крепостцу у Земляничной поляны заложить – самое то. Стены готовы, осталось лишь собрать. Возьмёшься? – обратился он к Труану. – Можешь из своих взять любого, кто пожелает, да и сотню воинов в придачу дам. Место бойкое, заодно прикроешь деревни и хутора, что далеко от Роси расползлись.

– А почему бы и нет? – ответил Труан, недолго раздумывая над неожиданным предложением. – Только чур, за постройкой самолично наблюдать буду.

– Вот это по-нашему! – обрадовался воевода и закрепил договор крепким рукопожатием.

Труан Молчаливый явил себя мужем деятельным. Едва заря окрасила горизонт, сотня росских воинов и дружина Труана, сгрузив на ладьи инструмент и провиант, отчалили от росской пристани. Вслед за ними, словно вереница гусей, потянулись плоты, груженные бревнами – будущими стенами новой твердыни, и работниками, которым предстояло воплотить ее в жизнь. Место под крепость было изыскано давно, вычищено от поросли и ждало лишь своего часа. Местные жители, что россы, что мордва, лишь с ликованием встретили весть о возведении постоянной защиты и обещали посильную помощь. Не все из свиты Труана жаждали воинской славы; многие мечтали о мирном труде, но все, как один, изъявили желание разделить с ним новую судьбу. Сам Труан, облаченный в простую льняную рубаху, стянутую кожаным ремнем, стоял на носу ладьи, вперив взор в даль. Казалось, он уже вкушал сладость новой жизни, предвкушал грядущие возможности и грядущие испытания.