Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

Не было у меня никаких показаний никакой монахини. Хотя косвенно можно было предположить, чем именно занималась Софья Алексеевна, когда оставалась наедине с Василием Васильевичем Голицыным в келье Новодевичьего монастыря.

Мало того, что сам факт, что кто‑то слышал и слушал любовные игры этих двух людей, друг с другом не венчанных – это уже позор на всю жизнь, от которого не отмоешься. Так ведь это ещё случилось в обители! Такой грех!..

Влюблённые люди – они такие… затейники. В в своих затеях могущие зайти куда и глубже! И тут абсолютно не важно, в какие времена. Ведь людям в любые эпохи присущи некоторые помутнения ума во время влюблённости. Когда тело и душа принадлежат любимому, до разума ли? Природа сильнее разума.

– Патриарх… сие ведает? – каким‑то опустошённым тоном сказала Софья Алексеевна.

Её глаза будто бы потухли, она опустила взор в пол, и теперь больше походила на запутавшуюся молодую женщину, деву в беде, чем на властную царевну. В этот момент мне даже стало её несколько жаль.

Но всё же стоит ли жалеть ту, кто блудил, хотя должна была девицей в монастырь уже отправится, как и иные царевны из царского терема. Или забыть, что Софья инспирировала один из самых жёстких стрелецких бунтов в истории России? Ведь это восстание ещё до сих пор некоторым образом даёт отголоски в других городах.

Приходят сведения о возмущениях не то что городских казаков или стрельцов. Нет, даже иные, словно бы впитавшие в себя флюиды вольности и вседозволенности, дворяне на государевой службе начинают роптать.

Конечно, все они угомонятся, как только узнают, насколько жёстко был подавлен бунт в Москве. Сколько крови пролито, что сейчас в стольном граде хватает войск, чтобы подавить любое возмущение. Но определённый урон экономике и социальному укладу России это нанесёт.

Для меня главное, что меньше, чем в иной истории. И не было целых недель бесчинств на Москве, не были разорены чуть ли не все усадьбы боярские, да и не только. Потому в какой‑то степени, но я уже и на экономику страны влияю.

– Софья Алексеевна, ты можешь попробовать спасти Василия Васильевича, как и некоторых иных из своих приспешников, – участливым голосом сказал я. – Я не желаю всех на плаху отправлять. Но все зависит от тебя.

– Как? – чуть ли не плача, спросила женщина.

Как переменилась эта женщина от одного намека на любовные утехи в Новодевичьем монастыре! Сколь же сильно довлеют над людьми традиции и нравственность, вера! Я всё же дожал саму Софью Алексеевну! И это было для меня победой.

– А как ты можешь спасти Василия Васильевича, я нынче тебе поведаю. И то нелегко. Сама ведать должна, что бояре, яко коршуны, вьются надо мной, – говорил я.

Она кивнула – мелко, потому что не отрывала от меня взгляда, буквально впилась глазами.

Всё, что я скажу ей, будет теперь сделано.

– Ну так слушай!..

И я начал пространную речь. Говорил об угрозах русскому государству. О последствиях любой смуты. Находил отклик в глазах царевны. А после перешел уже непосредственно к предложению.

– Ты мне, Софья Алексеевна, как на духу поведай, иначе не сложится у нас с тобой разговор. Видишь ли, что России‑матушке нынче потребны новшества? – спросил я царевну.

– Сдаётся, ведаешь ты мой ответ, – сказала Софья.

Действительно мудрая женщина. Прозорливая, можно сказать, уже меня прочитала. Но это и хорошо: кое‑что обо мне поняла и теперь станет учитывать. Видит, что я явно не глуп, и что не клоуничаю, или в пустую присутственное место занимаю, а следствие веду. Пусть и не вполне по канонам законников.

– Так вот, царевна многомудрая, сделку хочу предложить тебе, – сказал я, наконец, переходя к сути дела.

Буду уж обрабатывать Софью Алексеевну и запахами, и словесными кружевами, и шантажом, и угрозами, и даже немного лестью… Право слово! Смекалистая, сильная женщина, заставившая меня изрядно проработать встречу. А ведь она сейчас в угол загнана. Если не полностью, то во многом именно от меня зависит то, будет ли она жить. И будут ли жить те, кто важен для её сердца.

– Ты не будешь у власти, царевна, но сможешь влиять на дела церковные. Как думаешь, если ты станешь настоятельницей, ну или столь почетной послушницей, кабы свою волю продвигать в Новодевичьем монастыре. Достанет ли у тебя силы, дабы противостоять патриарху? – ну вот, по сути, я и признался.

Конечно, Иоаким не должен знать, что я под него копаю. Если Софья попробует каким‑то образом связаться с патриархом и ему о чём‑то рассказать, то мне придётся рубить с плеча. Отдавать все документы, брать царевну под стражу, готовить ее к казни. Хотя это уже будет не моя работа. Не обучен нелёгкому ремеслу палача.

Придётся тогда открыто переть на патриарха. Да, используя тех же бояр, все эти письма, которые ещё у меня, по большей части. Я пойду на это сражение. Однако, прожив некоторое время и кое‑что понимая, я хотел бы избегать открытых столкновений. Желаю избегать прямых лучей большой звезды, чтобы не сжечь себя. По возможности хотел бы найти тенёк, вентилятор, а лучше так и климат‑контроль врубить на нужную мне температуру.

– С постригом али без в монастырь? – спросила Софья Алексеевна.

Я не мешал ей обдумывать предложение. И не уточнял, чего именно я хочу. С умным и расчётливым человеком сложно разговаривать лишь до того момента, пока не случился момент истины и не раскрылись карты. А когда это произошло, то что‑то уточнять, размазывать… кхе… глину по стеклу уже и не нужно.

– Я бы предложил, кабы ты первые пять лет постриг не принимала. А там, коли всё сложится добром и ты уговор не нарушишь, то и постриг принимать не нужно будет…

– Петра жените, и он войдёт в полную силу, – конечно же, Софья догадалась, почему я говорил именно про пять лет.

Совершеннолетие в это время достигается в шестнадцать. Однако если подросток женится, то он тут же становится мужчиной, эмансипируется. Впрочем, в будущем оно похожим образом работает.

Я вот думаю: нужно ли женить Петра в пятнадцать лет? Как показывает его двойник из альтернативной реальности, поспешная женитьба для государя не принесла ничего, кроме проблем. Но об этом следует думать, анализируя характер Петра Алексеевича. Мало ли, и мне удастся несколько изменить Петра.

Но за пять лет я пойму, как ведёт себя Софья, угомонилась ли она или нет. А ещё можно будет чётко отслеживать, с кем она общается. Если там обнаружится какой‑либо деятельный мужчина, способный провернуть аферу с очередным бунтом, то такового мужчину нужно убирать. Сибирь велика, работы найдется всем.

А ежели повторится дело – то саму Софью. Разве же кельи в монастыре не горят? Иногда и с теми, кто там живет.

– Что будет с Василием? – после очередной паузы спросила Софья Алексеевна.

Даже у сильного человека есть свои болевые точки. У очень умного их мало. Однако, если человек живёт, общается с другими людьми, вовсе этого не избежать.

Для Софьи Алексеевны болевая, а, может, и эрогенная точка – Василий Васильевич Голицын. И так уж совпало, что я хотел бы оставить этого человека при деле.

Однако царевне не стоит показывать, что я и сам заинтересован в благополучии и долголетии Голицына, чтобы этот человек работал для русской дипломатии. Было бы в России достаточно дипломатов, людей, которые способны договариваться и умеют провернуть даже немыслимые сделки… Разве ж я прощал бы Василию Васильевичу его злодеяния? Нет, ни в коем разе.

– Да, позабыл… – сделал я вид, что, действительно, забыл кое‑что сказать. – Уж и не ведаю, как относиться к тому, что убили Петра и Ивана Толстых. И стоит ли говорить, кто это сделал?

Софья всё побелела, сжала руки в кулаки – не могла скрыть своего страха. Если бы дело касалось её, то наверняка сдержалась бы. А тут – её любимый под прицелом.

Конечно же, при штурме Кремля у меня были свои люди в каждой точке обороны. Не могу быть полностью в них уверен, но, по крайней мере, это люди из моего полка. Те, что провозглашали меня полковником.