Гасконец. Париж (СИ) - Алмазный Петр

— Тяжёлый день? — спросил он.

— Девять трупов за сегодня, — пожал плечами я. — Ещё двое вчера. Ну что это такое?

— Добро пожаловать в Париж, шевалье.

— Я, кажется, уже слал вас к чёрту сегодня?

— Можете позволить себе это ещё пару раз. После этого я начну обижаться.

Мы замолчали, каждый думая о своём. В кабинете не было окон, смотреть было некуда. Я вертел головой, но ничего, кроме пламени свечей и королевского бальи не было. Я выпрямил спину. Плерво сидел, сложив кисти в замок и оперевшись руками на стол. Было бы смешно, если бы чёртовы свечи подпалили ему усы.

Внизу засмеялся Сирано де Бержерак. Потом к нему присоединился и Планше.

— Надеюсь, вашего слугу не разденут до нитки за эту ночь, — сказал Плерво. Я усмехнулся.

— Он мне то запрещает с Сирано в карты играть, ну что вы.

— Давайте перейдём на «ты». Не против?

— Развлекайся, Плерво.

— Можно просто «Эжен». Давайте вот что. Баш на баш. Я рассказываю вам всё, что я знаю, а вы рассказываете мне. Так и подружимся.

Я невольно рассмеялся. Когда-то, словно целую жизнь назад, я также подружился с Анри д’Арамитцем.

— К чёрту вас, — сказал я. — Давайте.

— Это третий раз. Я обижусь на пятый.

Эжен Франсуа Плерво рассмеялся и начал рассказывать.

Ришелье умер раньше срока. Врачи — какими бы они ни были — утверждали, что Его Алое Преосвященство протянет до декабря. Но он умер в разгар осени, в тоскливом октябре. Едва на месяц пережив отправленного им на плаху Сен-Мара. Почти сразу же после этого, начали действовать и те дворяне, что никогда Красного не любили. Но каким-то образом, им хватило ума не влезать в интригу двадцатидвухлетнего красавца Сен-Мара. Де Бофор почти влез в эту заварушку, но его отговорила красавица жена. Рыжая англичанка, прекрасно говорящая на французском, испанском и английском. Чутьё подсказывало Плерво, что именно виновна в отравлении Красного.

Я сомневался очень долго. Не знаю уж, сколько мы молчали, но одна из свечей, самая маленькая, успела прогореть. Байли не рассказал ничего, что не мог бы рассказать мне завтра тот же де Порто. Но он нашёл ко мне ключик. Его подозрения в адрес Миледи, вот что заставило меня говорить.

Я рассказал о том, что де Бофор и Конде разобщили мушкетёров. Не всех, только особенно приближённую к де Тревилю тройку. О том, что самого де Тревиля скорее всего подставили, чтобы обезглавить королевских мушкетёров. Со всеми этими дрязгами, они уж точно выходили из игры. И о четырёх покушениях за два дня. Они волновали меня больше всего. Сперва я рассказал о том, что меня по какой-то причине считают приспешником Мазарини, решившим предать Его Величество. А затем, я рассказал то, что мучило меня уже давно:

— Думаю, что правая рука не знает, что делает левая. Слишком разные методы. Мушкетёров они обезвреживают тихо и красиво, а меня пытаются вульгарно убить. Скорее всего, Эжен, не очень умные дворянчики, ставшие частью заговора, просто решили взять дело в свои кривые ручонки. И этим подставили де Бофора и Конде.

— Или…

Байли замолчал на секунду, что-то обдумываю.

— Кто-то просто хочет твоей смерти, шевалье. Скажи, Шарль, у тебя есть враги?

— Есть, — нехотя кивнул я.

— И кто же?

— Боюсь, это самая красивая женщина в мире, которую я раз уже спас от смерти.

Снег выпал совершенно неожиданно. Никто не думал, что зима придёт уже в октябре. То, что белые хлопья повалили именно тогда, когда бальзамированное тело кардинала вносили в церковь Сорбоны, казалось людям каким-то знаком Небес. Многие улыбались. Я знал, что на окраинах города уже разжигали костры и устраивали пляски. Красный был мёртв и весь Париж вздохнул с облегчением.

Я оглядел собравшуюся толпу. Мушкетёры разбились на несколько групп и никак между собой не взаимодействовали. Все уже слышали о том, что де Порто и д’Атос собираются устроить после похорон дуэль. Де Тревиля видно не было.

Его Величество шёл позади всех, в окружении неприметного полненького мужчины в красной мантии и человека в чёрном. Рошфора я узнал не сразу. Мы не виделись с ним со времён Арраса, так что какое-то время мне приходилось вглядываться в знакомые черты.

Де Бофор и Конде, конечно же, держались порознь. Они были хитрыми стервятниками. Я сделал вид, что не заметил их — в толпе это было совсем не сложно. Вот только женщина, что стояла рядом с де Бофором заметила меня. Миледи была одета более чем скромно, её рыжие волосы были аккуратно убраны под совершенно не понятный мне головной убор. Что-то вроде чепчика, хотя, в «современной» моде я всё ещё совсем не разбираюсь. Наши взгляды встретились и та, кого когда-то звали Анной де Бейл, грустно мне улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, но сразу же отвернулся. Нужно было любой ценой попасть на глаза Его Величеству.

Я пробился, следом за процессией, в церковь. Внутри народу было, как будто бы, ещё больше, чем снаружи. Священник читал что-то на латыни. Вокруг было темно и немногочисленные свечи скорее резали глаза, чем освещали помещение.

После окончания службы, тело отнесли в подвал церкви. Для захоронения или каких-то новых ритуалов, честно, не знаю. Толпа начала рассеиваться, но я стоял у стены и ждал. Смотрел через распахнутые ворота церкви Сорбоны на расходящихся людей и на медленно падающий снег. Интересно, до этого хоть раз в Париже снег выпадал в октябре? Спросить было не у кого, и я поёжился, растирая руками плечи.

— Шевалье, — наконец-то раздался голос за моей спиной. Я знал, что Его Величество ко мне обратится. Де Тревиль был, что называется «на карандаше». Человек, которого он лично вызвал в город, разумеется, тоже. Я повернулся к Людовику, становясь на колени.

— Ваше Величество, — сказал я, потом глянул на Мазарини. — Ваше Преосвященство.

Новый кардинал подставил мне пухленькую руку, с парой золотых перстней на ней. Я поцеловал перстень и тогда Его Величество, жестом, позволил мне встать на ноги. Рошфор вежливо мне кивнул, я поклонился в ответ.

— Мне доложили, что вы уже дрались на дуэли, хоть это и запрещено, — улыбнулся король.

— Это было скорее разбойное нападение, Ваше Величество, — сказал я.

— И кому вы успели перейти дорогу? — спросил Мазарини. Голос у нового кардинала был бархатным и приятным, но интонации… как будто бы тебя обливают мёдом, перед тем, как бросить в муравейник.

— Всем, кому не нравился ваш предшественник, боюсь, — ответил я. Новый кардинал удовлетворённо кивнул и посмотрел на короля. Рошфор, между тем, рассматривал меня с интересом, но ничего не говорил.

— А вам нравится Ришелье? — спросил Людовик. Через мгновение он поморщился, будто бы от зубной боли. Но тут же снова заулыбался, надеясь, видимо, что я этой гримасы не замечу.

— Я же видел его всего раз в жизни, Ваше Величество. После взятия Бапома.

Король кивнул, Мазарини потёр пальцами перстни. Рошфор всё также не сводил с меня глаз. Я продолжил:

— Не знаю, каким он был человеком. Но я точно горжусь тем, что жил в его эпоху, Ваше Величество.

— Будете праздновать его смерть? — вдруг спросил новый кардинал.

— Костры уже разожгли, народ ликует, — с печальной усмешкой сказал Людовик.

— Нет, Ваше Преосвященство. Всё, что сделал ваш предшественник, было на пользу Франции и её народа. Чернь ликует только по причине своей необразованности, — ответил я. Мазарини и Людовик обменялись насмешливыми взглядами. Потом король сказад:

— Интересно, вы так говорите лишь в нашем присутствии? Придерживались бы вы тех же слов, оставшись наедине с месье де Тревилем?

— Разумеется, Ваше Величество. Герцог…

Я замешкался. Совершенно не было ясно, подходящий ли момент для беседы о де Тревиле.

— Герцог, пусть я и общался с ним не так много, и не был ещё под его командованием, кажется мне достойным человек. А достойные люди никогда бы радовались смерти Его Преосвященства.

Мазарини кивнул, Людовик снова скривился на мгновение. Я заметил, что он потянулся рукой к животу, но тут же одёрнул себя. Рошфор это тоже увидел и наконец-то заговорил: