Бродник (СИ) - Старый Денис

— Решил наконец рассказать, кто ты? — пустым, словно бы отрешённым голосом спросил я.

— С чего ты решил, что я скрываю о себе тайну? — с удивлением в голосе спросил Мирон.

На самом деле, я лишь только слегка подозревал, что этот мужик не простой. Это потом можно было увидеть, когда его лечила Ведана и он находился без чувств, что тело мужика тренированное, такое, как может быть у настоящего воина. И можно было ему и дальше гнуть свою линию, что он кузнец, но я видел прежде всего воина, пусть и изрядно схуднувшего.

— Говори! — сказал я.

Даже не потребовал, а просто сказал, так как чувствовал себя опустошённым, уставшим, выгоревшим.

Мирон молчал. Я его не торопил.

На самом деле, меня бы более чем устроило то, что Мирон оказался бы кузнецом. По крайней мере, когда произошло знакомство с ним, он таковым и представился. Утверждал, что из Гомеля, вёз рязанскому князю заказ на оружие. В основном топоры, с десяток мечей, наконечники копий и пять пластинчатых доспехов.

Мирон говорил вполне убедительно. Однако это бабка Ведана, видимо, вселила в меня сомнения. Всё повторяла:

— Зла от него не чую, но он лжёт.

И как бы я ни отстранялся от всего этого мистицизма и ведьмовства, но все вокруг верили Ведане. Прислушивался к ней и я.

— Мирон, мне тайны на поселении не нужны. Я спас тебя, мы делились с тобой лучшей едой. Дети меньше молока пили, чем ты. Так что говори, если есть какой камень за душой. Пользы от тебя пока нет никакой. Я должен знать, чем ты выгоден мне и поселению, — немного раздражаясь, и даже радуясь этому, говорил я.

Да, я даже порадовался негативным эмоциям. Складывалось ощущение, что настолько опустошён, что не могу ничего чувствовать. И как жаль, что я не обладаю какими-то способностями, которые бы отличали меня от других людей. И я устаю, как и другие, рефлексирую, а хотелось бы этого избегать. Правда, собирался заниматься самокопанием лишь до того момента, как прозвучит побудка на поселении и начнётся новый день, новая работа. Все же получалось брать себя в руки.

— Я подручный князя Ярослава Всеволодовича, — признался Мирон.

Я, конечно, этим фактом заинтересовался, но не понимал, в чём же здесь такая большая тайна.

— Князь Ярослав Всеволодович зело желал взойти на стол Владимирский. Оттого я разузнавал всё о князе Юрии Всеволодовиче, его сынах…

— И что с того? — спросил я.

Было бы глупо и недальновидно со стороны Ярослава Всеволодовича, если бы он оставил без внимания своего брата. Ведь согласно лествичному праву, именно Ярославу положено наследовать Юрию. Вот и присматривает за своей вероятной вотчиной.

— Так-то оно есть… Зело разумно — кабы приглядывать за тем, что наследовать можешь. Токмо…

— Ты если взялся говорить, то продолжай! — сказал я.

Уже было видно, что поселение просыпается. А мои глаза то и дело смотрели на холм, возле которого разгорелся огонь. Значит, уже и там проснулись наши гости. Гостья. И может быть она сейчас вспоминает наше общение в лесу?

— В разговор Ярослав вступил с ордынцами. Просит их отдать ему опосля разорения Владимиро-Суздальскую землю. И с новгородцами тут же уговаривается, кабы Новгород без злодеяний ордынцев оплачивал дань им. Кабы не пошли они на Новгород.

С меня тут же сошло всё наваждение. Все эти переживания, что только что я ощущал, вмиг показались чем-то несущественным. Даже встал.

— Говори дале! — жёстко потребовал я.

— Так всё… Искали у меня ордынцы табличку медную. А тот сотник ордынский, который схватил меня, и слушать ничего не хотел. Притом, что был у него толмач, — Мирон продолжал говорить, будто бы на исповеди. Или нет — словно у следователя даёт чистосердечное признание: — Узрел я то злочинство, которое творят ордынцы. Не могу держать более в себе это. Воля твоя — как ты поступишь.

Как-то пока я не готов вступать в большую политику, осуждать, или поддерживать того же Ярослава. Хотя, у меня были мысли по нему и в прошлой жизни. Что-то не чистое было за душой Ярослава, все указывало, что, хоть и частью, но он предал Русь. А его сын… Александр Невский так же противоречивая фигура.

И что мне делать с такой информацией? А пока что и ничего. Усиливаться нужно, чтобы иметь возможности. Вот этим и займусь в плотную.

Глава 6

Плешивая гора.

6 января 1238 года.

Субедей сидел в своём шатре и пребывал в печали. Конечно же, этого своего настроения он никогда не покажет подчинённым. Что такое воинский дух и насколько на него имеет влияние настроение командующего, пожилой монгольский военачальник знал прекрасно.

— Старею ли я? — сам себе задал вопрос Субэдей.

Было с чего спрашивать. Пожалуй, впервые за время этого нашествия на Русь багатур и темник, взращённый ещё романтическими образами войны, нашёл, кого пожалеть. Ему на самом деле было жалко убивать боярина, который смог вокруг себя собрать большое количество войск, бросить вызов всему войску монголов и их союзников. Смело, отчаянно, самопожертвованно, как некогда поступал и сам Субэдей.

И ладно бы, если этот вызов был бы безумным, не подтверждённым хоть какими-то существенными действиями и мотивами, кроме как умереть. Евпатий Коловрат, на самом деле, притормозил операции монгольского войска. И будь русичи расторопнее и чуть более дружелюбны между собой, что очень сложно пришлось бы монголам. Может быть и на соглашение пошли бы. Ведь цель — это не захватывать лес. Цель — всю степь покорить. А для этого нужно идти в Венгрию.

Конечно, Бату-хан никогда не признается своим родственникам, чингизидам, что остановился вынужденно, так как нет никакой возможности и очень опасно продолжать наступление, когда на хвосте монгольского войска висит столь многочисленный отряд успешно воюющих русичей.

Так что вроде бы как монголы проводят перегруппировку, формируют караваны и отправляют их глубоко в степь к стойбищам. На самом же деле Бату выжидает, когда его военачальник, опытный, но не растерявший свою сноровку, Субэдей решит, наконец, вопрос с почти полуторатысячным отрядом мстителей.

Первая попытка уничтожить отряд рязанцев закончилась крахом. Почти что тысячу своих воинов потерял Субэдей. Но понял, что без машин взять боярина Коловрата нельзя.

— Хозяин, пришли ваши боевые зодчие, — сообщил русский раб.

— Напои их чаем, а потом пусть зайдут, — сказал багатур.

«Жаль тебя убивать будет, уж больно смышлёный оказался», — подумал Субэдей.

В какой-то момент он даже думал сделать из этого русского раба ещё одного себе помощника. Однако Лепомир справлялся со своими обязанностями более чем хорошо, и багатур был им доволен. Видить же вокруг себя множество помощников из русичей военачальник не стремился.

Субэдей уже успел убедиться, что среди русских достаточно немало людей, которые любят свободу и готовы за неё драться. Он для себя решил, что нужно обязательно ломать через многие смерти этот народ. Нечего жалеть тех, которые могут, как и монголы, жить свободой.

— Их нужно починить и направить их силу для пользы потомков Великого хана, — вслух произнёс военачальник.

Он не разучился мечтать, фантазировать. Багатур, несмотря на свой уже почтенный возраст, всё ещё мало отличался от того кузнеца, который вместо уважаемой профессии, почти что беззаботной жизни, выбрал войну и пошёл за Великим ханом. Те порывы, которые испытывал Субэдей в молодости, лишь обросли опытом и удивительным образом наложились на здравый смысл и мудрость военачальника.

Так что он мечтал, чтобы русичи вошли в состав Великого ханства, и русские ратники, которые вот так героически умеют сражаться, бок о бок с монголами, конечно же под властью Степного народа, бились на самых окраинах Великой степи — с венграми, ну а после продолжили покорять китайцев.

Эта мечта противоречила тому, что сейчас происходило. Завоеватели не щадили тех, кто поднимал свой меч и стремился защититься. Всех этих вольнолюбивых людей уничтожали не жалеючи, чтобы следующее и последующие поколения оставались покорными и с ужасом думали о том, что Степь обязательно вернётся, если только перестать платить дань.