Ювелиръ. 1807 (СИ) - Гросов Виктор

На его губах играла азартная улыбка.

Конец интерлюдии.

Глава 7

Санкт-Петербург

Имение Оболенских, сентябрь 1807 г.

Мы стояли посреди пустой комнаты. Бывшая кладовая во флигеле дворца Оболенского. Высокие потолки, большое, пыльное окно, выходящее во внутренний двор. Голые стены. Для князя это было просто помещение. Для меня — чистый лист. Холст, на котором я мог создать свой идеальный мир.

— Итак, Григорий, — Оболенский широким жестом обвел пустоту. — Это твое царство. Что тебе нужно для работы? Говори, не стесняйся. Верстак, тиски, молотки… Завтра же все будет.

Он ждал от меня простого списка, перечисления инструментов. Но я провел ночь не во сне. Я работал. Я достал из-за пазухи аккуратно свернутый лист бумаги. Это был готовый эскизный проект, набросок, полный пометок и расчетов.

— Если мы хотим делать вещи, которые поразят Императрицу, ваше сиятельство, нам нужно не натаскать сюда инструментов, — я развернул лист на широком подоконнике. — Нам нужно построить… машину. Место, где каждая деталь служит одной цели — созданию совершенства.

Оболенский с любопытством склонился над эскизом.

— Дымоход, как в трактире? — он ткнул пальцем в схему дымохода. — Моя мастерская будет вонять щами?

— Она будет пахнуть чистым металлом, а не угаром, — спокойно ответил я. — Это сохранит мои легкие и чистоту эмали, с которой предстоит работать. Любая копоть — это брак. Здесь, у окна, — я провел линию, — будет «мокрая» зона. Полировка, огранка. Здесь нужен свет и вода. А печной угол — в глубине. Чтобы грязь не летела на чистую работу.

— Логично, — неохотно признал он. — А это что? — он указал на самый сложный узел на эскизе.

— Гранильный станок. Моя идея. Ножной привод, система передач, но главное — вот этот узел. Суппорт с точной подачей. Он позволит закреплять камень и подавать его на диск с выверенным усилием и под идеальным углом.

— Занятная фантазия, — усмехнулся Оболенский. — А ты уверен, что эта твоя машина не развалится? Где ты найдешь мастера, который сможет такое собрать?

— Мастеров найдете вы. Лучших в Петербурге. А я буду стоять у них за спиной и руководить. Лично. Это, — я постучал по эскизу, — пока только идея, принципиальная схема. На детальную проработку узлов, на расчеты уйдут недели. И я не гарантирую, что все получится с первого раза. Это эксперимент. Рискованный. Зато если он удастся, мы сможем делать то, на что не способен ни один ювелир в Империи.

Оболенский долго молчал, вглядываясь в мои эскизы. Я видел, как в его голове идет борьба. Он был игроком и он явно взвешивал риски.

— Хорошо, черт возьми, — буркнул он наконец. — Это будет стоить мне целое состояние. Но если твои машины действительно заработают, и ты создашь шедевр для Императрицы… это вложение окупится сторицей. Я принимаю твой проект. — он посмотрел на меня, и в его взгляде не было дружелюбия. — Но учти, Григорий. Если это все пустые фантазии, и ты просто пускаешь мне пыль в глаза, я найду способ вернуть свои деньги. С процентами.

— Вы не пожалеете, ваше сиятельство, — ответил я.

— Я уже жалею, — криво усмехнулся он. — Но азарт сильнее. Приступай.

Он свернул эскиз.

— Будет сделано. Все, что нужно. Но результат — на твоей голове.

Следующие две недели флигель дворца Оболенского превратился в улей. Князь сдержал слово. Он обрушил на мой проект всю мощь своих связей и кошелька. С утра до вечера во дворе скрипели телеги, подвозившие дубовые доски, огнеупорный кирпич, железо, медь. Появились лучшие в Петербурге мастера: артель плотников, славившаяся постройкой иконостасов, угрюмый печник, который клал камины в самом Зимнем дворце, и два механика с Адмиратейских верфей.

Они были лучшими. И они были моей главной проблемой.

Я был для них никем. Худой мальчишка, фаворит князя, который возомнил себя инженером. Они смотрели на мои чертежи с откровенным презрением. Мои требования казались им блажью, бессмысленной тратой барских денег. И они начали саботаж. Не злонамеренный, а тот, что идет от привычки делать «как положено», «как деды делали».

Первый конфликт вспыхнул с плотниками из-за верстака. Я потребовал столешницу из цельного, выдержанного дуба толщиной в четыре вершка. Бригадир Потап, седой, кряжистый мужик, лишь усмехнулся.

— Да на кой-ляд тебе такая домовина, барин? На ней плясать можно!

Я не стал спорить. Вечером я пришел к нему с книгой, которую выпросил у Оболенского — «Наставление по артиллерийскому искусству». Я открыл страницу с чертежом пушечного лафета.

— Потап Максимыч, вот смотри. Почему лафет делают из дуба, а не из сосны?

— Дык понятно почему, — он снисходительно посмотрел на меня. — Чтобы от выстрела не разлетелся в щепки.

— Верно. Дуб гасит вибрацию. Мой верстак — это тот же лафет. А мой резец — та же пушка. Любая дрожь — и ядро полетит мимо цели. Понимаешь?

Он не понял расчетов, зато он понял аналогию. Он почесал в затылке, сплюнул и нехотя согласился.

С печником вышло хуже. Мой проект муфельной печи с двойной стенкой и сложной системой дымоходов он обозвал «чертовщиной» и наотрез отказался так делать, заявив, что «огонь — он живой, его не обманешь». Все мои попытки объяснить ему основы конвекции натыкались на стену упрямства. Тогда я пошел к Оболенскому.

— Ваше сиятельство, ваш печник не выполняет моих указаний. Проект под угрозой срыва.

Князь был в ярости, что его втягивают в «дела холопов». Он примчался в мастерскую, устроил разнос и приказал печнику выполнять любое мое требование под угрозой порки. Старик затаил на меня злобу, но подчинился. Он строил печь точно по моим чертежам, но с таким видом, словно строил мне эшафот.

И он оказался прав. Частично.

Первая же протопка печи обернулась катастрофой. Из-за ошибки в моих расчетах тяги (я не учел местную розу ветров и высоту трубы) дым повалил внутрь. За несколько минут мастерская наполнилась едким, удушливым чадом. Прибежали перепуганные слуги, сам Оболенский. Печник стоял посреди дыма с торжествующим видом. «Я же говорил, барин! Огонь не обманешь!».

Это был публичный провал. Мой авторитет, ежели он был, укатился в тартарары. Но именно в этот момент я должен был показать, кто я есть.

— Вы правы, мастер, — сказал я ему спокойно, прокашлявшись. — Я ошибся в расчетах. Моя вина. А теперь давайте исправлять. Вместе.

Я взял грифельную доску.

— Смотрите, — обратился я и к печнику, и к подошедшим механикам, — поток здесь закручивается. Нам нужно не перекладывать всю печь, а изменить только вот этот узел. Добавить шибер и увеличить выходное отверстие дымохода на два дюйма.

Я быстро набросал новый чертеж.

Они смотрели на меня по-другому. Я не стал сваливать вину. Я признал ошибку, проанализировал ее и тут же нашел решение. Это они поняли. Это они зауважали. На следующий день мы вместе переделали дымоход. И печь заработала как часы, давая ровный, стабильный жар. После этого случая печник стал моим самым преданным союзником.

Сложнее всего было с механиками с верфей. Им предстояло изготовить детали для моего гранильного станка. Я принес им чертежи и специально выточенный мной «эталонный» резец из каленой стали.

— Вот инструмент. Вот угол заточки. Вот допуски.

Их бригадир Федор, здоровенный детина, просто хмыкнул. Но после истории с печью спорить не стал. Они взялись за работу. И запороли первую же деталь. Сделали ее «на глазок», не выдержав допусков.

Я не стал ругаться, просто взял их деталь и свою. Поднес к ним свою лупу и протянул Федору.

— Посмотри.

Он недоверчиво заглянул в окуляр. И замер. Я видел, как расширились его зрачки. Он увидел то, чего никогда не видел раньше. Он увидел разницу между «почти ровно» и «идеально». Он увидел микроскопические зазубрины от грубого резца, волнистую поверхность, отклонение в десятую долю миллиметра.