Ювелиръ. 1807 (СИ) - Гросов Виктор

Я смотрел на эту девчонку с угольком в руке. И вдруг понял простую вещь. Вся эта крепость, станки, все планы не стоят и ломаного гроша, если некому будет передать дело. Если после меня останется только куча ржавеющего железа. Впервые за все это время я подумал не о том, что я строю, а о том, для кого.

Я не отказался от идеи найти себе отдельный особняк. Варвара Павловна исправно приносила мне варианты, но все было не то. Один — слишком парадный. Другой — с темным, неуютным двором. Третий просто чужой. Я откладывал их.

Я тихо отступил обратно в тень, оставив ее в ее маленьком мире. Вернувшись в свою лабораторию, я еще долго сидел, глядя на чертежи. Линии и цифры казались бездушными. Я думал о том, что моя настоящая работа только начинается. Построить мастерскую — это просто. Гораздо сложнее — научиться жить в доме, который ты построил. И понять, что самое ценное в нем — не то, что заперто за железной дверью, а то, ради чего эту дверь стоит запирать.

Я снова ушел головой в проект. Мир за пределами моей лаборатории почти перестал существовать. В моем святилище была тишина. Я был полностью поглощен. Авторучка для императрицы стала навязчивой идеей, сложнейшей головоломкой, которую я собирал в своей голове, деталь за деталью.

Я как раз пытался рассчитать оптимальный угол для золотой вязи, когда в дверь тихо поскреблись.

— Войдите, — бросил я, не отрываясь от чертежа.

На пороге возник Прошка, нервно теребя шапку.

— Григорий Пантелеич… я там… пронюхал.

— Говори, — устало произнес я, отхлебнув остывшего чая.

— На Гостином, в рядах… там только про вас и говорят, — зашептал он. — Называют… «невским колдуном». Говорят, вы камень-оборотень самому Государю подарили. И что перстень князя Оболенского… — он сглотнул, — что он не горит, а плачет кровью.

Я криво усмехнулся. Мифы. Лучшей рекламы и не придумаешь.

— А еще… — Прошка подался вперед. — Француз-то, Дюваль… совсем плох. Раньше к нему в лавку кареты в очередь стояли. А теперь — тишина. Он бесится. Кричит на своих подмастерьев, кулаками по столу стучит.

Я пожал плечами. Так вот оно что. Старый павлин начал терять перья. Его парижские штучки больше не работают. Столкнулся с настоящим делом и скис. Жалкое зрелище.

— Но это не все, барин! — в голосе Прошки зазвучал азарт. — Самое главное! От него люди бегут! За эту неделю двое лучших его мастеров ушли. Один — резчик по камню, Анри. Второй — Филипп, закрепщик. Дюваль им вслед проклятия кричал, а они только смеются. Сидят теперь по трактирам, пьют и ждут.

— Ждут чего?

— Вас ждут, Григорий Пантелеич! — выпалил Прошка. — Они его уважают, барин, — он смотрел на меня почти с мольбой. — Говорят, Дюваль их за людей не считал, только кричал. А вы… вы мастера цените. Илья со Степкой уже на весь квартал растрезвонили о том какой вы хороший Мастер. Энти, от Дюваля, они к вам пойдут. Возьмите их, а? С ними мы всех за пояс заткнем!

Я откинулся на спинку стула. Дюваль бесится. Хорошо. Но что дальше? Просто кричать он не будет. Такие, как он — жалят. Тихо, исподтишка. Начнет распускать слухи не о колдовстве — это для черни, — а о том, что я обманываю заказчиков, использую дешевые камни, выдавая их за дорогие. Ударит по самому больному — по репутации. И вот это уже серьезно. Нет уж, пока не стоит даже заикаться о том, чтобы забрать его бывших работников.

— Хорошая работа, Прохор. Ты молодец. Вот, — я вытащил из ящика стола рубль. — Купи себе сапоги. Старые твои совсем худые.

— А с мастерами этими что делать, барин? Придут ведь.

— Коли придут, — я снова взял в руки уголек. — Поглядим. А теперь иди.

Когда дверь за ним закрылась, в коридоре раздался тихий, неуверенный стук.

— Да что еще? — раздраженно крикнул я.

Дверь приоткрылась, и в щели показалась взъерошенная голова Ильи.

— Простите, Григорий Пантелеич… Я тут… Я закончил.

— Заходи, показывай.

Он вошел, держа в руках отполированный кусок меди. Я взял его, поднес к свету, затем достал лупу. Почти идеально. Почти.

— Видишь? — я ткнул ногтем в едва заметную точку. — «Комета». Слишком сильно давил.

— Григорий Пантелеич… я боюсь, — прошептал он, не поднимая глаз. — Рука дрожит. Эта медь… она же денег стоит.

Я вздохнул. Взял из ящика кусок простого железа — использовал в качестве подставки.

— Вот. Это не стоит ничего. Испортишь — выкину. Тренируйся на нем. Пока не почувствуешь, что твоя рука тверже металла. Иди.

Он понуро кивнул и вышел. Жестоко? Возможно. Но по-другому здесь нельзя.

Вечер спустился незаметно. Дождь прекратился, и в окно заглядывала холодная, яркая луна. Усталость навалилась всей тяжестью. Я отложил чертежи и прошелся по темной мастерской. Внизу все было тихо. Я был один в своем огромном, почти законченном доме.

Я снова склонился над чертежом. Пусть они там, внизу, делят свои заказы и репутацию. У меня была задача поважнее. Здесь, на кончике моего пера, рождался механизм, который заставит их всех замолчать. И это единственное, что имело значение.

Ветер, разгулявшись, стучал в окно, выл в печной трубе протяжно, по-звериному. Стройка давно затихла. Весь дом погрузился в сон, и только в моей лаборатории, в дрожащем круге света, продолжалась работа. Я был полностью поглощен эскизом, когда тишину разорвал звук.

Он был не громким. Мягкий стук снизу, из парадного зала, будто на пол уронили тяжелый мешок с песком. Я прислушивался. Что за черт? Кто-то из рабочих пьянствует внизу? Поздно же уже. Раздражение поднялось внутри. Я уже открыл рот, чтобы рявкнуть, но тут раздался второй звук… тонкий, высокий звон, как будто лопнула струна. И вот тогда стало тихо по-настоящему.

Пальцы сами собой нащупали на столе холодную, рифленую сталь. Циркуль. Тяжелый, идеально сбалансированный, с иглами, которые я вчера полчаса затачивал на оселке. Это был инстинктивный жест.

Я приоткрыл тяжелую дубовую дверь. Коридор был пуст. Из щелей в недостроенном полу тянуло сквозняком, пахнущим сырой известью. Босиком, на цыпочки, я двинулся к лестнице. Каждый шаг по скрипучим доскам отдавался в ушах грохотом. Внизу, в парадном зале, царил мрак, разрезанный широкими, мертвенно-бледными полосами лунного света.

Что-то не так.

Я начал спускаться. Ступенька за ступенькой, прижимаясь к стене. И по мере спуска лунный свет выхватывал из темноты все новые детали. Сначала — опрокинутый стул. Потом — что-то темное, бесформенное, у подножия лестницы.

К горлу подкатил кислый комок. Запахло медью. Кровь. Я отшатнулся, спиной ударившись о перила. Ноги вдруг стали ватными. Перед глазами на мгновение все поплыло.

Это были Федот и Гаврила.

Они лежали неправильно. Так живые люди не лежат. Руки и ноги были вывернуты под странными углами. Один лежал на спине, запрокинув голову, и на его горле чернела страшная рана. Второй — лицом в пол, в черной, расползающейся луже, которая блестела в лунном свете. Рядом с ним валялась его шпага, так и не вынутая из ножен.

Я заставил себя смотреть. На лицо Федота. На его открытые, стеклянные глаза, удивленно смотрящие в потолок. Они даже не поняли. И только тогда пришла ярость — горячая, обжигающая, выжигающая изнутри страх.

Кто? Неважно. Они пришли за мной. И начали с моих людей.

И в этот момент, когда я, окаменев, смотрел на эту бойню, из бокового коридора, где располагались комнаты Варвары и ее дочери, донесся звук.

Тихий, сдавленный, испуганный детский плач. Катенька.

А затем, перекрывая его, — резкий, гортанный мужской голос. Чужой и скрипучий, как несмазанная дверь. Он цедил слова сквозь зубы.

— Где он?

Следующий том цикла здесь: https://author.today/reader/494648/4650006