Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Из глубины особняка доносились тихие, бархатные переливы клавесина, и на эту музыку, словно нити на веретено, наматывался приглушенный женский смех. Не развязный, не громкий — мелодичный, уверенный, принадлежащий женщинам, знающим себе цену. Никакой пошлости, никакого трактирного гвалта. Это место дышало роскошью и тайной.

— Запомните, — едва слышно проговорил Воронцов. — Здесь нет имен. Есть роли. Говорите о деле, не о себе. Слушайте больше, чем говорите. И никогда, — он сделал паузу, — не пытайтесь заглянуть под маску. Это главное правило.

Молча приняв его слова к сведению, я уже скользил взглядом по залу, впитывая детали. Нет, это был не бал, а скорее сложный, идеально срежиссированный спектакль, разыгрываемый в приглушенном свете темных зеркал. Мужчины в строгих сюртуках и домино служили здесь лишь фоном, тенями, тогда как настоящими хозяйками этого театра были женщины.

На лицах у всех были тончайшие венецианские полумаски — из черного шелка, кружева, бархата. Они скрывали глаза, но не изгиб губ, не точеные подбородки, не лебединые шеи, украшенные жемчугом и бриллиантами. Они вели игру. Вот одна, чья маска была украшена павлиньим пером, легким движением руки остановила какого-то грузного вельможу, собиравшегося наполнить ее бокал. Прошептав ему что-то, она заставила его смущенно поклониться и отойти. Она не отказала. Она отложила его просьбу.

Во мне проснулся внутренний оценщик, старик-геммолог из прошлой жизни. Я принялся читать этот мир на единственном языке, который понимал досконально, — языке камней. У камина, насупившись, стоит человек, чья булавка в галстуке — крупный, но мутный, желтоватый алмаз старой голландской огранки. «Старые Деньги». Богатство унаследованное, тяжелое, лишенное вкуса. А вот прохаживается юноша, чей перстень вспыхивает радужным огнем — слишком нагло, слишком ярко. Богемское стекло. Фальшивка. «Выскочка», отчаянно пытающийся сойти за своего. Я видел их насквозь: их страхи, их амбиции, запечатанные в металл и камень. Это были не люди — живые витрины своих пороков и желаний.

Внезапно клавесин умолк. Все разговоры стихли. Из анфилады комнат в центр зала вышла знакомая мне фигура.

Женщина из церкви.

Она была без маски — и это простое обстоятельство превращало ее из хозяйки в богиню этого места. На ней — простое, темно-изумрудное шелковое платье, которое в свете свечей казалось живым, переливающимся. Никаких украшений, кроме едва заметной золотой змейки, обвивавшей запястье. Ее красота ударила по мне физически, заставив на мгновение забыть, как дышать. Красота нетронутого снега, идеальной кристаллической решетки — совершенная и холодная.

Она обвела зал медленным, изучающим взглядом, и даже самые важные господа невольно выпрямили спины. Ее глаза остановились на Воронцове, а затем впились в меня. То был взгляд мастера, оценивающего необработанный алмаз, прикидывая, сколько в нем скрытых трещин и сколько карат можно из него извлечь.

Скользящей, плавной походкой она подошла к нам.

— Капитан, — ее голос, низкий, с легкой хрипотцой, окутал меня, — вы привели мне диковинку. Я люблю диковинки.

Затем она повернулась ко мне.

— Говорят, вы творите чудеса с огнем и металлом. Что вы видите, глядя на меня, мастер?

Вызов. Тест. Она предлагала оценить ее, как я оцениваю камень. Хороша, не поспоришь.

— Я вижу редчайший уральский демантоид, сударыня, — ответил я, не отводя взгляда. — Камень, чья игра света превосходит даже алмаз. Но вся его красота раскрывается лишь в руках мастера, способного подобрать ему достойную оправу. В одиночестве он просто холодный зеленый кристалл.

На ее губах промелькнула тень улыбки. Только потом я вспомнил, что демантоид еще не открыт. Значит она не поняла всю подоплеку. Но играетхорошо.

— Вы не только мастер, но и поэт. Пойдемте, я покажу вам свой сад. Там много редких цветов, которым не хватает достойной оправы.

Она повела меня вглубь зала, и толпа безмолвно расступалась перед ней. Мы остановились у высокого окна, за которым чернела ледяная Нева.

— Взгляните, — прошептала она, указывая на человека в маске Меркурия. — Говорят, он может скупить половину Петербурга, но не может купить сон для своей жены, которая чахнет от тоски. Может, ей не хватает маленького чуда на бархатной подушке? А вон тот, в маске Марса… Он готов отдать состояние за саблю, которая не сломается в бою. Он ищет не оружие — он ищет уверенность.

Она показывала мир человеческих слабостей, который я мог превратить в золото. Соблазняла меня безграничными возможностями. То, что она говорила между строк — завораживало открывающимися перспективами.

— Мой дом, мастер, — это место, где желания обретают форму. Мои девушки — лучшие в мире слушательницы. Они узнают о самых сокровенных мечтах этих людей. И могут нашептать им ваше имя.

Она посмотрела на меня в упор.

— В моем саду растут самые дорогие цветы. Но чтобы они цвели, их нужно щедро поливать. Я уверена, вы найдете способ показать свою благодарность за доступ к этому саду.

Вот оно. Предложение, завернутое в метафору. Обещание и едва уловимая угроза. Мне сдали на руки четыре туза, но сидел я за одним столом с самим дьяволом. Шестидесятипятилетний старик во мне кричал: «Ну его, обойдемся!», однако организм семнадцатилетнего авантюриста пьянел от азарта.

— Ваш сад, сударыня, — ответил я, склоняя голову, — получит самого преданного садовника.

Мадам Элен улыбнулась и оставила меня у окна, но ее слова.

Цену она не назвала. Придется поторговаться в будущем.

Из полумрака снова вырос Воронцов; в его глазах плясали отблески каминного огня.

— Что ж, мастер, — тихо произнес он, — посвящение состоялось. А теперь пора показать товар лицом.

Он повел меня к группе у камина, где в глубоком кресле восседал человек в маске Меркурия — тот самый «Финансист», от которого веяло тяжестью золота и холодом государственной власти. Лениво вращая в пальцах бокал, он любовался игрой огня на огромном рубине в своем перстне. Камень был великолепен: чистый, густого кроваво-красного цвета, размером с голубиное яйцо.

— А вот и наш чудотворец, — пророкотал он, не вставая. В голосе слышалось ленивое любопытство. — Говорят, вы, мастер, видите камни насквозь. Удивите меня. Что скажете об этом красавце? Я отдал за него целое состояние одному левантийскому купцу.

Вокруг воцарилось молчание. Все ждали моей оценки. Интересный вызов. Скажешь, что камень хорош, — прослывешь льстецом. Скажешь, что плох, — наживешь смертельного врага.

Слегка склонив голову, я приблизился ровно настолько, чтобы свет от камина упал на камень под нужным углом.

— Камень исключительный, ваше превосходительство. Такой густой, ровный цвет… — сделав паузу, я вгляделся в глубину рубина, где мой натренированный глаз мгновенно зацепился за крошечную аномалию. — Левантиец, должно быть, очень хвалил его сиамское происхождение? Говорил о легендарных копях Бирмы?

Финансист заметно напрягся.

— Именно так и говорил. Утверждал, что это камень из сокровищницы самого раджи.

— Он почти не солгал, — я понизил голос так, чтобы слышал только он. — Верхняя часть, корона камня, действительно безупречный бирманский рубин. Однако нижняя, павильон, — это гранат-альмандин. Два камня искусно склеены под рундистом — это такой поясок. Это дублет. Старый, как мир, фокус, доведенный до совершенства, а оправа сделана так, чтобы скрыть шов. Но свет… свет не обманешь. Видите, как он преломляется на границе? Внутри камня будто дрожит тонкая, едва заметная линия.

Мой тихий, доверительный тон преследовал одну цель: я не разоблачал его публично, а делился профессиональным секретом, делая соучастником маленького открытия. Так я давал ему оружие против обманщика-купца, а не выставлял его дураком.

Финансист замер, его пальцы сжали ножку бокала. Он медленно поднес перстень к огню, пытаясь разглядеть то, о чем я говорил. Лицо под маской осталось бесстрастным.

— Вы… зоркий человек, мастер, — произнес он наконец. — Очень зоркий. Зайдите ко мне на днях. У меня есть пара вещиц, нуждающихся в осмотре зорким глазом.