Последний Герой. Том 8 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Ну, сейчас-то время такое… С америкосами мы в штыках, их реактивы не закупаем. А если бы ими попробовать, может, чего бы и вышло.

— Так скажи им, пусть попробуют, я не знаю… скинуться там, заказать через какой-нибудь левый сайт, через страну третью. Мы бы даже поучаствовали финансово, так сказать.

— Ты что, смеёшься, Макс? — удивился Пётр. — Там флакончик объёмом меньше чайной ложки стоит пол-ляма, если на наши деньги переводить. А то и больше… И тем более, что просто так его не провезёшь — только в замороженном виде, доставка специальная.

Я присвистнул:

— Неслабо. Дорогое удовольствие эти ДНК-экспертизы.

— Угу, — кивнул Пётр. — На маркетплейсах не закажешь, — хохотнул он.

— И что делать? — спросил Шульгин. — Не в Америку же труп везти? Или вариант такой, — усмехнулся он. — Победить америкосов, завоевать их по-быстрому — и заставить работать на нас со своими реактивами. Как вам варик?

Улыбки он не прятал.

— Вариант отличный, — усмехнулся я. — Суперский. Но у нас на него… времени нет.

Пётр улыбнулся и проговорил:

— Ну, можно попробовать образцы тканей трупа в Москву отправить. Там, в головное Бюро СМЭ. Но это уж не от меня зависит — это следак должен суетиться. Комитетский.

— Понял, услышал тебя, Петя. Спасибо, — сказал я. — Со следаком перетрём, мотивируем.

Мы вернулись к Мухтарке. Он сидел рядом с машиной, грустный, и поскуливал.

— Молодец, — сказал Шульгин, потрепав его за ухом. — Нашёл-таки хозяина. Эх, сочувствую тебе, дружище. Но жизнь продолжается… и знаешь, тебе с нами точно скучно не будет, Мухтарыч, — улыбнулся Коля. — Обещаю.

В это время Пётр вдруг воскликнул:

— Тут на лбу — метка!

Он подошёл, взял спиртовую салфетку и стал тщательно вытирать синюшную кожу. Все сгрудились у трупа, в воздухе повисла тишина. Даже птички, кажется, притихли в лесу.

— Что там? — спросил я.

Пётр отнял салфетку и показал: на лбу виднелся линейный разрез, аккуратный и ровный, словно зарубка ножом. И второй порез — поперек.

— Крест? — переспросил я.

Пётр махнул рукой, неуверенно, мол, то ли крест, то ли плюс, то ли ещё что.

Круглов, стоявший рядом, посмотрел на нас и затем на лоб покойного. Лицо его померкло. Явно вдруг мелькнуло понимание, что связь между делами — вовсе не наша фантазия.

— Ну что, Олег Дмитриевич, — сказал я, обращаясь к местному начальнику, — вот тебе и связь с трупом риелтора. Объединяйте в серию.

Подполковник помолчал, сжал губы и ничего не ответил. Потому что сказать ему было нечего.

— Ох, что ж ты такой худющий, как коромысло горбатое, — причитала Маришка, наливая в тарелку дымящийся борщ с говяжьей масалыгой и щедро плюхнув туда шмат жирной домашней сметаны. Сверху посыпала всё мелко нарезанным укропчиком и поставила тарелку перед Михалычем. — Ешь, ешь давай, сейчас сальца построгаю.

— Угу… спасибо, — отозвался Михалыч, берясь за ложку.

— Тебе какого сала? — спросила она, улыбаясь. — По-фински или по-русски?

— Ого, — удивился Михалыч, прихлёбывая борщ. — А по-фински — это как?

— А мы так называем — в луковой шелухе вываренное, — пояснила Маришка. — Оно рыжее получается.

— Ну, давай того и того, — кивнул Михалыч и шумно втянул суп с ложки.

— Сейчас, — ответила Маришка и заботливо погладила его по голове, будто это был её собственный сынок, а не приблудный мужик.

Михалыч жил у этой Маришки уже два дня — в частном доме, на окраине Камнегорска. Она его отблагодарила за найденный кошелёк на рынке. В буквальном смысле — всем отблагодарила: и обедом, и ночлегом, и горячими объятиями.

А Михалыч? В такой ситуации он был доволен, как кот. Он так размышлял: кормят, поют, да ещё и бабёнка под боком, чего еще надо? Хоть и немолодая уже, но и он не мальчик. Маришка — женщина широкая в кости, зато грудь, что два бидона. Было где руки приложить.

«Лучше качаться на волнах, чем биться о скалы», — любил говаривать он. И теперь, похоже, нашёл свои буйки в тихой гавани.

— Ты кушай, мне на работу пора, — ласково сказала Маришка, подкрасив губы и надевая широкое пальто, которое можно было бы вокруг Михалыча обернуть два раза. — Если что, в холодильнике ещё холодец есть. Ой! Вот я дурында… Только горчицы нет к нему! Не купила, но ничего, я заскочу, возьму.

Она выглянула в окно, прищурилась и пробормотала:

— Эх, с утра, вроде, тихо, а к обеду небось опять морось пойдет… Не снег, а черти что… Брать зонт или не брать… — продолжала она сама с собой, — будет дождь, не будет… Наверное, не будет. Хоть тучки хмурятся, а у меня суставы не ломит. Хотя по прогнозу есть дождик, обещали, но наши синоптики всегда проигрывают моим коленкам, хи-хи!

Она рассмеялась, довольная жизнью, Михалычем и чем-то еще. А Михалыч уплетал себе суп.

«Эх, — подумал он, — ещё бы пятьдесят фронтовых… а лучше пять по пятьдесят».

Но у Маришки алкоголя не водилось, а у него самого денег не осталось.

— Слышь, мать, — проговорил он с набитым ртом, — может, ты это… пузыря прикупишь?

— Какого пузыря? — Маришка тут же упёрла руки в бока.

— Ну… беленькой. Сегодня не выходной, но с холодцом-то вечерком как хорошо, — промямлил Михалыч.

— С холодцом, с холодцом… — передразнила она. — В субботу, после баньки, налью. Ты ж останешься до субботы? А?

Смотрела она на него, вроде, и весело, но в глазах таилась надежда. И тихая глубокая грусть.

Михалыч прокашлялся, потупился.

— Ну а что, ага, ну а чо… можна… я в отпуску ведь.

— Вот и хорошо, — просияла Маришка. — Всё, я пошла.

Женщина вышла, хлопнув дверью старого домика.

Михалыч доел, отложил ложку, шумно выдохнул. Убрал тарелку в раковину, даже стёр со стола крошки. Потом, немного подумав, взялся и за посуду — вымыл тарелку, ложку, кружку. Всё, чтобы задобрить Маришку перед тем, что собирался сделать.

Постоял посреди кухни, задумчиво почесал затылок.

— Эх, что-то я размяк, — пробормотал он. — Чего это я так расчувствовался?.. Мне же… мне же надо туда, мне же… у меня же…

Он не договорил — слова застряли в горле. Делал всё на автомате. Пошёл в комнату, открыл шкаф, потом сервант, стал рыться по полкам. Нашёл невзрачные, старомодные украшения из золота — цепочку, пару колечек, серёжки с мутными камушками.

По весу — немного, но в ломбард примут. Там же, в нижнем ящике, отыскал старые серебряные ложки — явно фамильные, с потёртым гербом на ручке. Сгреб всё в кучу, положил на кровать.

Открыв шифоньер, вытащил старую спортивную сумку и начал складывать туда всё, что посчитал ценным. Добавил наручные часы — мужские, с позолоченным корпусом, правда, по виду, давно не идут. Нашёл пару старых фотоаппаратов, бронзовую статуэтку, аккуратно завернул в полотенце и сунул туда же. Для полноты добавил плед — вдруг пригодится в дороге.

Подошёл к окну, посмотрел в серое небо. Будто прощался с домом и двором. В этот момент хлынул дождь — тяжёлый, косой, стекавший по стёклам длинными струями. Окна будто плакали.

— Эх, — вздохнул Михалыч, — не угадала Маришка. Подвели её суставы — дождь пошёл.

Он натянул куртку, закинул сумку на плечо, обулся, тихо прикрыл за собой дверь и быстрым шагом направился к автовокзалу, стараясь не оглядываться.

Маришка зашла в магазин за горчицей — это был небольшой продуктовый в панельной пятиэтажке, недалеко от её дома.

— Любка, дай-ка мне вон ту горчичку! И посмотри срок годности, чтобы свежайшая была. Я без очков не увижу, — сказала она.

— Ой, — откликнулась Любка-продавщица в синем фартуке, доставая с полки банку горчицы. — А чё это мы такие нарядные сегодня?

— Ничего не нарядные, — пожала плечами Маришка. — Пальтецо? Если ты про пальто, то это я ещё в прошлом годе носила.

— Да я не про пальто, — хитро прищурилась Любка. — Губы намалевала, ресницы подвела… ха, Маришка, ты чё, ещё и брови выщипала? Когда успела? У тебя, что ли, хахаль появился? А ну колись!