— Мила, не бойся, он только понюхает, — сказал Николай Петрович. — Лорд — умный мальчик.
Я протянула Лорду руку. Он обнюхал кисть, ткнул влажным носом в ладонь, вильнул хвостом и вернулся к хозяйке. Принял. А вот жена Николая Петровича мне не обрадовалась.
— Какое убожество, — поморщилась она, смерив меня презрительным взглядом.
Поздороваться я не успела, а после этих слов язык, и вовсе, прилип к нёбу.
— Николаша! — Она повернулась к мужу. — С этим надо срочно что-то делать!
— Делай, как считаешь нужным, Ларочка, — ответил ей Николай Петрович. — Поезжайте в ателье или вызови портниху на дом. Наверное, сегодня проще купить готовое платье?
Так это она не обо мне, а о моей одежде? Я выдохнула.
— Здравствуйте…
И замолчала. Как мне к ней обращаться?
— Лариса Васильевна, — произнесла она. — Так это ты проклятьями разбрасываешься?
— Это… случайно получилось.
— Ведьма не должна полагаться на случай, — строго сказала Лариса Васильевна. И повернулась к мужу: — Николаша, покажи Яромиле ее комнату. А я, пожалуй, позвоню Любочке. Пусть снимет мерки и найдет какое-нибудь готовое платье, на первое время.
Мы с Ларисой Васильевной определенно друг другу не понравились. Однако она приняла меня в своем доме, пусть и по просьбе мужа. И рядом Николай Петрович, который не даст меня в обиду. На крайний случай, у меня есть телефон эспера из Государственной службы безопасности Российской империи. Жизнь определенно налаживалась.
А я последую совету Александра Ивановича. Буду радоваться жизни и учиться. И не думать о будущем. День, когда мне придется вспомнить об обещании, данном богине Маре, непременно настанет. В этом нет никаких сомнений.
Глава 13
Интерлюдия
В Петербург возвращались поездом.
Дед молчал, но не оттого, что злился на внука. Похоже, обдумывал что-то важное. В дела рода Матвея еще не посвящали. Правда, легкое недовольство все же ощущалось. Легкое, но справедливое. Каникулы в Москве безнадежно испорчены, а дед не любил, когда ломались его планы.
Матвей тоже молчал. Делал вид, что читает книгу, даже страницы перелистывал, однако мыслями находился в другом месте. В приюте, где осталась рыжая девочка с красивыми, но печальными глазами. Сначала Матвея потрясла ее история, а потом…
Дед ворчал, что Матвей слишком чувствительный. Даже эмпата в нем подозревал. Дар эспера, может, и примирил бы деда с тем, что нет в характере Матвея суровости и рациональности, присущих мужчинам рода Шереметевых. Однако при переходе через Испод Матвей ничего не увидел, и деда это заметно расстроило.
Матвей не был любимым внуком. Скорее, самым неустроенным. Мать сбежала за границу с каким-то французом, когда сыну едва исполнилось два года. Матвей ее не помнил. Фотографий и портретов не осталось, все уничтожили по распоряжению деда. Отец же исчезновения жены вроде бы и не заметил, как не заметил до того рождения сына. Младший из дедовых отпрысков был увлечен наукой: жил ею, дышал ею. И воспитанием Матвея занималась кормилица, она же няня, женщина малограмотная, но добрая.
Няня и научила Матвея милосердию и состраданию. Дед называл это глупым бабским воспитанием, однако и он обратил внимание на младшего внука далеко не сразу. У главы рода Шереметевых хватало дел.
Матвей сам виноват в том, что дед его заметил.
Собственно, сложно проигнорировать мальчика, явившегося в Думу в драных штанах, грязной рубашке и галошах на босу ногу.
А что Матвею оставалось делать? Няня вернулась с рынка в слезах. Ей нахамила молочница, обсчитал мясник, а потом у бидона с молоком сломалась ручка, и молоко разлилось в трамвае, испачкав какую-то важную даму. Дама устроила скандал и отобрала у няни деньги, на чистку костюма, угрожая полицией.
— Как так с людьми можно… как так… — причитала няня, утирая широкое лицо передником. — Как же законы… для кого законы…
Законами занимался император. А еще — дедушка. Матвей слышал от взрослых, что дед «с утра до ночи в Думе». Туда и отправился. За справедливостью.
А что? В восемь лет он вполне соображал, как добраться до Таврического дворца. Переодеться вот забыл, торопился. До того он с ребятами с соседней улицы в футбол играл на пустыре. Он давно знал, как улизнуть туда, где всяко веселее, чем в собственном прилизанном дворе. А галоши, и вовсе, нянины. Что первым попалось, то и надел.
Дед тогда чуть со стыда не сгорел. Еще бы! Матвей так и заявил охране на входе, что пришел к дедушке. Ему не поверили, хотели выгнать взашей, но Матвей показал золотого льва на запястье, символ рода Шереметевых, и деда все же позвали. И шуму было…
Тогда Матвею не попало. Дед сказал, что нет вины мальчика в том, что никто не занимается его воспитанием. И забрал внука в свой дом. Няню, правда, не обидел: содержание определил, квартирку подарил. Не в Москве, а там, где она попросила, к родне поближе. А за Матвея взялся всерьез. Репетиторов нанял по всем предметам, по этикету, по верховой езде, по фехтованию. В лицей перевел, где кузены учились. И требовал — послушания, рационального поведения. Правда, и баловал тоже. В Москву вот на каникулы повез, хотел музеи показать, театры.
Матвей же опять поступил нерационально. Попросту говоря, глупо. Они с дедом в парке гуляли, недалеко от дома. Дед знакомого встретил, они разговорились, а Матвею стало скучно, он дальше по аллее пошел, а там девчонка маленькая плакала. Ее котенок убежал, залез на дерево и не мог спуститься. Мама, вроде бы, за помощью побежала. А Матвей на дерево полез. И ведь понимал, что ветки сухие, тонкие. И полез.
В итоге и котенка не спас, и сам на штырь приземлился. Ему потом сказали, что железка в сантиметре от сердца прошла.
Глупо? Определенно. Мог бы девочку успокоить, объяснить, что котенку обязательно помогут. Мог бы деда позвать. Он, может, и не эспер, телекинезом не владеет, однако внуку в просьбе не отказал бы, организовал спасение котенка.
Как не отказал, когда Матвею захотелось навестить Яру в приюте.
К слову, дед не спрашивал, отчего Яра. Матвей и сам толком не понимал. Просто… она была милой. Матвей не отказался бы от такой младшей сестренки. А еще она вела себя независимо. Ничего не просила, ничего не ждала. Ее хотелось защитить. Ей хотелось помочь. Он и сделал все, что мог, прекрасно понимая, что навряд ли они когда-нибудь встретятся.
А на то, что дед смягчится, Матвей не надеялся. Давно уж усвоил, что все свои обещания дед выполняет. Сказал, что выпорет по возвращении, значит, выпорет.
К счастью, откладывать наказание дед не стал. Матвей и так истомился ожиданием.
— Будешь готовиться к поступлению в кадетский корпус, — сказал дед, запирая дверь кабинета.
— Но я не хочу быть военным, — возразил Матвей.
— Я разве спросил, чего ты хочешь? — спокойно поинтересовался дед. — И чего застыл? Не знаешь, что нужно делать?
Матвей знал.
В этот раз боль казалась ничтожной по сравнению с обидой. Но кто он против главы рода? Деду подчиняются все Шереметевы. И Матвей подчинится, у него нет выбора.
Буквально на следующий день в гости заглянул один из Матвеевых дядьев. Не родной, двоюродный. Матвей торчал дома, потому что учеба еще не началась.
— Дедушка ушел, — сказал он, встречая гостя. — Не сказал, когда вернется.
— Знаю. Матвейка. Я к тебе.
— Ко мне? — удивился он.
— Ага. Не стой столбом, предложи мне чашку чаю.
Сказано это было полушутя, но Матвей, спохватившись, обязанности хозяина выполнил исправно. Дядя же, дождавшись, когда слуга покинет гостиную, сказал:
— Вот не знаю, что с тобой делать. По идее, надо наградить. Но надрать уши хочется сильнее.
— За что, дядь Саш⁈ — возмутился Матвей. — Если за дерево, так дед уже… надрал. Больше я ни в чем не виноват.
— А я разрешал тебе раздавать номер телефона друзьям? Я, в принципе, тебе его давал? — прищурился дядя. — И не смотри на меня невинным взглядом! Научился разговоры старших подслушивать…
