— С ней все в порядке? — выдохнул Матвей, чувствуя легкое головокружение.
Дядя Саша, он же Александр Иванович Шереметев, определенно не злился. И племянника не отчитывал. Так, журил слегка. И, опять же, справедливо.
— В полном, — ответил дядя. — И я даже благодарен тебе за то, что ты сделал. Вот только больше так не поступай, договорились?
— Дядь Саш, я ей помочь хотел. Я больше никому, честное слово! Хочешь, клятву дам?
— Не хочу, — отказался дядя. — Слова достаточно.
— Расскажи, что произошло, — попросил Матвей. — На нее опять напали? Она позвонила, да? Ты их поймал? Их накажут?
— Нет, Матвейка, не расскажу. — Дядя отрицательно качнул головой. — И ты никому не говори, ладно?
— И… ему? — Матвей имел в виду деда.
— Никому, — повторил дядя. — И о девочке этой забудь. С ней все в порядке, правда.
— Хорошо. — Он повел плечом. — Все равно мы с ней никогда не встретимся.
— А это, Матвейка, как судьба распорядится, — вздохнул дядя.
Спорить с ним Матвей не стал. Говорят, эсперы и будущее видеть способны. Хотя… Какая судьба? Судьбой Матвея распоряжается дед. А он никогда не позволит, чтобы безродная девочка из приюта находилась рядом с его внуком.
Глава 14
Николай Петрович умер внезапно. И смерть его была… глупой. Так говорили.
Откровенно говоря, и я так считала. Как можно лечить других и не думать о собственном здоровье? Как можно не обращать внимания на недомогание?
У Николая Петровича болело сердце, а он откладывал визит к врачу. Как-то его вызвали в больницу поздно вечером: автобус с детьми попал в аварию. Всю ночь он возился с самыми тяжелыми из пострадавших, спас всех. Под утро ушел в ординаторскую, чтобы немного отдохнуть. Уснул — и уже не проснулся. Медсестры его не тревожили, и рядом не оказалось никого, кто мог бы помочь.
На похороны пришел весь город. Во всяком случае, и дом, и двор, и улица были заполнены людьми. И они шли и шли, чтобы проститься с чудо-доктором. С доктором, который спасал их самих, их детей, но оказался бессилен перед собственной смертью.
Лариса Васильевна постарела в один день. Белое фарфоровое лицо покрылось сетью глубоких морщин и старческих пигментных пятен, взгляд погас, волосы потускнели. Куда-то исчезла балетная осанка, превратив красавицу в сгорбленную старуху.
У нас с Ларисой Васильевной взаимной любви не случилось, хотя с ней я проводила гораздо больше времени, чем с Николаем Петровичем. Для него я была любимой внучкой, а для нее — внучкой ее любимого мужа, досадным недоразумением. Меня она терпела, но и научила многому. Я не любила ее за вредный характер, за вечные придирки, за требования соответствовать ее идеалам, и за это же была благодарна. Такой, какой я стала к семнадцати годам, меня сделала Лариса Васильевна.
А мужа она боготворила. Впрочем, как и он ее. Они никогда не ссорились. Он терпел ее вредный характер и выполнял все капризы, а она заботилась о нем, как о единственном любимом ребенке.
Лариса Васильевна следила за тем, чтобы муж был сытно и вкусно накормлен, идеально и стильно одет. Она ревностно охраняла его покой и организовывала его досуг. На званые вечера в дом Михайловых не считали зазорным попасть все местные аристократы, несмотря на то что брак потомственного казака и графской дочери считался мезальянсом. Во-первых, близкое знакомство с таким врачом, как Николай Петрович, могло пригодиться в любой момент. Во-вторых, торты и пирожные Ларисы Васильевны снискали такую славу, что за рецептами к ней обращались даже столичные кондитеры. Правда, она всем отказывала, хранила секрет. И всегда готовила их сама, выгоняя из кухни прислугу.
Когда мне исполнилось двенадцать, Лариса Васильевна привлекла меня в помощницы.
— Не будь дурой, наблюдай, — сказала она. — И учись, если сообразительности хватит.
Я чистила орехи, взбивала белки и смотрела во все глаза. Записывать она ничего не позволяла, однако рецептуру я скоро выучила наизусть. А вот секрет разгадала недавно.
Ведьмовская сила хороша тем, что ее можно использовать на уровне интуиции. Безусловно, есть теоретическая база: состав зелий, порядок ритуалов, азбука рун. Но чем сильнее ведьма, тем проще ей колдовать без «костылей», силой желания.
Лариса Васильевна хотела, чтобы ее торты и пирожные нравились тем, от кого зависело благополучие ее мужа. Николай Петрович был прекрасным врачом и плохим дипломатом. Многим аристократам не нравилось, что он лечит и бедных, тратит на них время. Стараниями Ларисы Васильевны они меняли свое мнение и жертвовали деньги в благотворительный фонд, организованный ею же при больнице.
Ведьмовским премудростям Лариса Васильевна никогда не учила меня специально. Но во всех ее уроках, будь то этикет, готовка, шитье, музыка или нечто еще, присутствовал флёр ведьмовства. Я поняла это не сразу. И полагала, что у меня достаточно времени, чтобы перенять всё ее мастерство, но смерть Николая Петровича изменила мою жизнь.
На похоронах Лариса Васильевна не проронила ни слезинки. Я заливалась слезами, а ее лицо оставалось бесстрастным. И, одновременно, неживым. Будто она умерла вместе с мужем, и лишь по какому-то недоразумению не лежит рядом с ним в соседнем гробу, а провожает в последний путь того, кого любила больше жизни.
Как оказалось, я почти не ошиблась.
На следующий день после похорон Лариса Васильевна позвала меня в кабинет Николая Петровича.
— Мне жаль, что приходится говорить тебе об этом сейчас, до твоего совершеннолетия, но откладывать разговор я не могу, — сухо сказала она, едва я уселась.
Она заняла место Николая Петровича за столом, и это выглядело так неестественно, так нелепо, что мне казалось, будто я сплю.
— Впрочем, до твоего восемнадцатилетия осталось немного, так что Николаша меня простит, — продолжала Лариса Васильевна. — Он не скрывал от тебя правду, просто ты была мала. Он щадил твои чувства. Хотел, чтобы ты росла, ощущая себя свободной и равной среди сверстников.
Свободной? По спине пробежал легкий холодок.
— Николаша дал тебе свою фамилию. Однако выкупить тебя ему не позволили.
Выку… Что⁈
— Одно из условий твоего помилования, подписанного императором, — пояснила Лариса Васильевна. — Ты крепостная, Яромила. Государственная крепостная.
— Крепостное право отменили, — возразила я.
И поняла, что голос мой больше похож на писк полудохлой мыши.
— Отменили, — согласилась Лариса Васильевна. — Слово осталось. По сути, тебе ограничили свободу выбора. Ты прикреплена к государству, и это означает, что ты должна приносить ему пользу. Каким образом, решит император.
— После того, как мне исполнится восемнадцать?
Еще и во рту пересохло. Зря я расслабилась. Зря думала, что богиня ошиблась, что мне не придется бороться за право быть собой.
— Это не оговорено. Полагаю, когда появится необходимость, тебя призовут. Если появится, — уточнила Лариса Васильевна.
То есть, могут припомнить, кто я, а могут и забыть? На плохую память я не рассчитывала. С тех пор, как я поселилась в доме Николая Петровича, эсперы обо мне не вспоминали. И у меня не было необходимости связываться с Александром Ивановичем. Однако навряд ли он обо мне забыл.
— А как же… школа? — спросила я. — Там ведь видели мои документы.
— О, договориться с ними было несложно. Николаша и с директором гимназии договорился, и учебу оплатил. Так что в ближайшие два года тебе есть, где жить. И хватит времени, чтобы подумать, что делать дальше. Разумеется, если ты не понадобишься императору.
— Я ничего не понимаю, — призналась я. — Как… есть где жить? Мне нельзя здесь оставаться? Вы меня выгоняете?
— Яромила, успокойся. — Лариса Васильевна поморщилась. — Среднюю школу ты заканчиваешь через месяц, а гимназия находится в Санкт-Петербурге. Николаша решил, что тебе нужно учиться мастерству, развивать навыки. У тебя высокий уровень дара. Эта гимназия — лучшее заведение для одаренных девочек. Если хорошо проявишь себя, получишь стипендию на учебу в университете.
