Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ) - Тарасов Ник

Глаза Ивана Дмитриевича поползли вверх. Он даже открыл рот от удивления. Казалось, что его внутренний мир рушится прямо на моих глазах. Секунда, другая — и он наконец обрёл дар речи.

— Вот так, просто отдать в руки непонятно кого невероятную прибыль, которая могла бы обеспечить вас, ваших внуков и правнуков на безбедную жизнь? — его голос дрожал от удивления, а руки сжимались в кулаки, будто он пытался удержать ускользающее богатство.

Я же улыбнулся спокойно, словно мы обсуждали погоду, а не миллионы рублей:

— Не, ну раз вы так настаиваете, то в нём же и пропишем, что один процент от прибыли будет отчисляться роду Воронцовых. По моей линии.

Иван Дмитриевич замер. Его глаза сузились, оценивая мои слова, взвешивая их, прикидывая выгоду. Наконец, что-то решив для себя, он кивнул и тут же встал, резко отодвинув стул, протянул мне руку, требуя, чтобы я её пожал. В его взгляде читалось плохо скрываемое удивление — он явно не ожидал такого поворота.

Я не спеша ответил ему рукопожатием, чувствуя, как его влажная от волнения ладонь сжимает мою руку чуть сильнее необходимого. Мы стояли так несколько секунд, глядя друг другу в глаза, как два дуэлянта, только что договорившиеся об условиях поединка.

Он кивнул, слегка улыбаясь:

— Маловато вы попросили, Егор Андреевич, что такое один процент? — в его голосе сквозило нечто среднее между недоверием и восхищением. — Это… это капля в море!

Я же улыбнулся в ответ ещё шире, чувствуя, как уголки моих губ почти касаются ушей:

— Ооо, поверьте. Если всё же государство на это пойдёт, то этот один процент… — я сделал выразительную паузу, наслаждаясь моментом, — на безбедное существование… его хватит за глаза и мне, и моим внукам, и правнукам, и тому мне, который сейчас живёт в двадцать первом веке.

Иван Дмитриевич на мгновение застыл, переваривая мои слова. Его взгляд блуждал по моему лицу, словно пытаясь прочитать скрытый смысл. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

— Егор… — Иван Дмитриевич скептически посмотрел на меня, его брови сошлись на переносице, образуя глубокую морщину. — Вы в своём уме? Или… — он не закончил фразу, но его глаза сверлили меня с новым интересом.

Но тем не менее свои намерения он подтвердил:

— Я буду ходатайствовать об этом, — сказал он твёрдо, присаживаясь обратно на стул и жестом приглашая меня сесть. — Хотя, признаться, ваша щедрость меня настораживает.

— Это, кстати, не единственное, что я могу предложить государству, — заметил я как бы между прочим, наблюдая, как на его лице проступает жадное любопытство.

Иван Дмитриевич удивлённо приподнял брови, в его глазах мелькнул огонёк интереса, смешанный с недоверием. Он подался вперёд, опираясь локтями о стол, и пристально всмотрелся в моё лицо.

— Слушайте, я всё хотел спросить, — сказал я, понизив голос до полушёпота, словно опасаясь, что нас могут подслушать, — почему эти знания не передал вашей, как бы это сказать, организации эндокринолог, который ведёт здоровье Екатерины Великой?

В комнате повисло напряжённое молчание. Где-то за стеной скрипнула половица, и я невольно прислушался. Прежде чем ответить, Иван Дмитриевич пристально смотрел на меня, склонив голову набок, как будто решая, говорить мне правду или нет. Его пальцы нервно постукивали по краю стола, выдавая внутреннее беспокойство.

Я выдержал его взгляд, не моргая. В голове пронеслись десятки возможных ответов, но я решил выждать, позволив ему самому сделать первый шаг. Наконец, Иван Дмитриевич, словно придя к какому-то решению, кивнул чему-то своему, глубоко вздохнул и просто сказал:

— Он фанатик.

Эти два слова повисли в воздухе, наполненные скрытым смыслом. Я почувствовал, что за ними скрывается целая история, возможно, даже трагедия, но не стал торопить события. Вместо этого я лишь слегка наклонил голову, показывая своё внимание и готовность слушать дальше, если он захочет продолжить.

— Только не своей профессии, а императрицы. Он для себя сделал целый культ Екатерины Великой. С ним, если честно, даже поговорить не то что сложно, а иногда невозможно. Он, бывает, мычит, бывает, на людей бросается, но на самом деле за здоровьем императрицы следит хорошо, он стал её тенью. Фанатик. Больше абсолютно ни на кого не реагирует.

Я внимательно слушал, отмечая про себя странность ситуации. Иван Дмитриевич тем временем продолжал свой рассказ, сопровождая слова порывистыми движениями рук.

— Мы когда общались с другими, — он слегка замялся, подбирая слова — такими, как вы. Так вот, некоторые из вас считают и пытаются убедить нас в том, что он, как они говорили, сбежал из дурки, другие сказали, что из психушки.

Иван Дмитриевич приостановился, словно ожидая моей реакции, а затем добавил с легкой усмешкой:

— Я так понял, что это заведение для душевно больных.

Он сделал театральную паузу, наблюдая за моим лицом. Я же чуть было не рассмеялся, еле сдержался от смеха.

Он прошелся по комнате, поскрипывая половицами.

— Ладно, — подвёл итог Иван Дмитриевич, резко меняя тон на деловой. — Это другая тема. Я передам наш разговор. И поверьте, от государства вам будет абсолютная и стопроцентная поддержка, пусть не во всем, но во многом.

Он делал паузы между словами, словно забивая гвозди в невидимую доску, подчеркивая значимость сказанного. Я посмотрел на него, слегка склонив голову.

— Интересно, конечно, — протянул я, не спеша соглашаться с его обещаниями. Опыт научил меня осторожности, особенно когда речь заходила о государственной поддержке. — А какой именно поддержки мне следует ожидать? Финансовой? Административной? Или, может быть, речь идет о чем-то более… специфическом?

Иван Дмитриевич не уточнил, но то, что если возникнет нужда, то эта поддержка будет, — это он дал понять явно.

На этом мы нашу беседу закончили. Я отставил в сторону кружку с квасом, который мне подали в начале разговора. Напиток успел нагреться и потерял свою освежающую прохладу, как и наш разговор, начавшийся с живого интереса и постепенно перешедший в область формальных обещаний и неясных перспектив.

Иван Дмитриевич, как итог, слегка задумавшись, сказал:

— Да, Егор Андреевич, вы, кстати, своими намёками были правы.

Я посмотрел на него вопросительно.

— В чем же? — спросил я его, непроизвольно выпрямляясь.

— Ну, в том, что послезавтра вы вряд ли уедете домой. Уж простите, но я прошу вас задержаться, мне нужно все детально обсудить с… — Он оборвал мысль, и я почувствовал, как напряглись мышцы спины. Кто этот невидимый третий, с которым предстоит обсуждение моего дела? Имени названо не было, но по тону Ивана Дмитриевича я понял, что речь идет о ком-то значительном, возможно, занимающем высокое положение. — А потом ещё решить все технические и юридические дела. А это, как вы понимаете, быстро не решается.

Я откинулся на спинку стула. День выдался долгим, насыщенным встречами и разговорами, каждый из которых, казалось, только добавлял вопросов, не давая ответов.

— Вы учтите, — пошутил я, стараясь разрядить обстановку, — у меня жене в начале мая рожать. Дольше никак не смогу.

Иван Дмитриевич сначала округлил глаза и аж задохнулся, а потом, поняв, что я шучу, громко рассмеялся. Смех его был искренним, заразительным, он словно сбрасывал с себя груз официальности, на мгновение становясь просто человеком, а не представителем загадочных государственных структур.

— Шутник вы, Егор Андреевич, — протянул он, вытирая выступившие от смеха слезы. — А я-то уж было поверил!

Он снова рассмеялся, но уже тише, будто вспомнив о необходимости сохранять определенную дистанцию.

— Впрочем, если у вас действительно есть какие-то неотложные дела, требующие вашего личного присутствия, мы могли бы найти компромиссное решение. Я не хотел бы, чтобы наше сотрудничество стало для вас источником… неудобств.

Последнее слово он произнес с легкой заминкой, подбирая наиболее нейтральный термин для ситуации, которая, по сути, уже вышла далеко за рамки простого «неудобства».