Кровавая ассамблея (СИ) - Иванников Николай Павлович

— Годится, — махнула рукой Катерина. — А долго мы еще на крыльце стоять-то будем? Мрамор у вас тут остыл совсем…

И она высунула из-под плаща босую ногу и пошевелила пальчиками. Гаврила глянул на них совсем уже обалдело и быстро отвел глаза. Молча сделал шаг назад и распахнул перед нами двери.

— Прошу… Только осторожно, там совсем темно. Сейчас я свечи зажгу.

Мы прошли в дом, и Катерина сразу остановилась, замерла в темноте гостиной. Я же, хорошо знакомый с обстановкой, немедля прошел к буфету. Достал оттуда графин, налил в чарку водки на треть и поднес Катерине. Гаврила уже суетился вокруг и зажигал свечи. Постепенно становилось все светлее.

— Выпейте, сударыня, а то вы продрогли совсем. Ночи не жаркие. Как бы дурного не вышло.

— Что это? — спросила Катерина, кивая на чарку. — Водка?

— Водка, — согласно кивнул я. — Ох и вкусная!

Она как-то не очень уверено взяла чарку, понюхала, поморщилась, но все же выпила. Да лихо так, одним глотком. Совсем как Гаврила это делает.

— Обещал утку с бургонским, — с хрипотцой сказала Катерина, понюхав себе кулак. — А сам водку с яичницей подаешь… Все вы мужики одинаковые…

Мужики? Что она имеет в виду? Или она про Гаврилу сейчас? Я порой совсем не понимаю, о чем она говорит! Вроде бы и слова все нашенские, но порой она употребляет их так странно… Да и акцент этот непонятный. Он почти незаметный, но будь я агентом Тайной канцелярии, непременно обратил бы на это внимание светлейшего. А вдруг как она шпиёнка? Английская, немецкая или еще какая-нибудь…

Катерина тем временем вернула мне пустую чарку.

— Алешенька, коль уж у тебя сразу три сестры имеется, так может найдется в доме какая женская одежда для меня? Не могу же я сидеть за столом голая? Боюсь, Гаврила меня не так поймет…

— Хорошо, я поищу.

Между тем Гаврила зажег все свечи, какие были в гостиной, поставил лампу на стол и подошел к Катерине.

— Извольте ваш плащ, сударыня…

Катерина отшатнулась.

— Ну уж нет!

Слуга удивленно перевел взгляд на меня, и я помотал головой.

— Подготовь Олюшкину комнату для барышни. А потом займись ужином — есть хочется, просто страх какой-то…

Гаврила понимающе кивнул и удалился наверх. Его шаги и скрип половиц отчетливо были слышны в ночной тишине.

Глава 8

Бургонское вино, странные письмена и кусочек сыра

Платье для Катерины я все-таки нашел, хотя в какой-то момент утратил на это всякую надежду. И даже туфельки отыскались в чулане, куда Гаврила снес все вещи, какие в хозяйстве сгодиться не могли, а выбросить он не посмел.

И только Санечкину комнату он оставил нетронутой — все там было, как и прежде, словно и не уезжала Санечка вместе с сестрами и маменькой. Да я и не настаивал на этом, прекрасно зная трепетное отношение Гаврилы к самой младшей в семье Сумароковых.

Санечке в апреле исполнилось пятнадцать, и Гаврила в этот день накрыл в столовой праздничный стол. Даже пирог яблочный испек собственноручно. Я грешным делом решил, что мы гостей каких ждем, но Гаврила напомнил мне, что в этот самый день пятнадцать годков назад на свет появилось самое чудесное существо, каких только видывал свет.

И пустил при этом слезу. Насилу я Гаврилу успокоил тогда. Водкою пришлось отпаивать. Любит он Санечку любовью отеческой, нежной, что уж там говорить. Вынянчил ее с самых пеленок, на лошади держаться научил, шпагой владеть, а уж как из пистолетов она стреляет — тут, пожалуй, и мне фору даст. Дьявол в юбке, а не девчонка!

Оттого, наверное, у Гаврилы такая привязанность к младшенькой, что своих детей у него нет и никогда не было, и в какой-то момент решил он всю свою неистребованную отцовую любовь выплеснуть на это крошечное кричащее существо.

Всю жизнь он шастал с батюшкой моим по всяческим войнам, ни одной кампании не пропустил. И с прусаком бился, и со шведом, и с турком. И дело-то его было не в бойню лезть, а барину прислуживать, но он везде успевал. И палаш хозяину наточить, и ужин на костре приготовить, и одежду выстирать, и турка какого мог прирезать при случае. Очень разносторонний человек, наш Гаврила. Так по наследству от батюшки он мне и достался…

Туфельки пришлись Катерине впору, а вот платье оказалось слегка широковато. Когда я обратил на это внимание, Катерина быстро вернулась в свою комнату и подвязалась на талии широким поясом из куска ткани. После этого стало казаться, что платье сидит, как влитое. И вопрос был снят.

Когда мы спустились в столовую и сели за стол, Гаврила осмотрел Катерину с сомнением, а потом поинтересовался у меня шепотом:

— А разве ж это не платье Лизаветы Федоровны?

— Оно самое, — не стал скрывать я.

— Да как же ж так⁈ Или разбойники какие на барышню напали, обобрали всю?

— Разбойники, Гаврила, разбойники! — согласно покивала Катерина, макая ломтем хлеба прямо в яичницу, которая так и плавала в вытопившемся сале. — Обобрали меня всю, горемычную. Под орех разделали, негодяи!

Вот говорит она эти слова, а у самой в глазах блеск проглядывает, словно смеется. И ведь не поймешь по ее тону, всерьез ли она сокрушается, или же издевается.

— Бывает… — с горьким сожалением вздохнул Гаврила.

А может и впрямь разбойники на нее напали? Раздели до гола, обобрали до нитки, да еще и надругались, отчего она и подвинулась рассудком слегка… Такое вполне возможно, особенно если учесть, что обнаружил я ее в такой части города, где без шпаги и пары пистолетов и днем-то лучше не появляться, не то что ночью темной.

У любой барышни от такого может ум за разум зайти, а уж память потерять и вовсе немудрено. Особенно, если речь идет о таком нежном создании…

Вспомнив губы Катерины, напитанные сладкой влажностью, я даже глаза призакрыл на мгновение. Приятное это было воспоминание, волнующее. Интересно, а сама Катерина еще помнит этот поцелуй?

Я незаметно покосился на девицу. По ней было не похоже, чтобы в эту минуту она думала о нашем с ней поцелуе. Она старательно вымакивала ломтем хлеба сало вместе с яичным желтком, и с превеликим аппетитом отправляла себе в рот. И громко причмокивала от удовольствия, словно и в самом деле употребляла утиную грудь под брусничным соусом, а не куриные яйца с ломтями зажаренного до хруста поросячьего сала.

Спохватившись, я попросил Гаврилу открыть бутылку бургонского, что тот и не замедлил сделать. Поблагодарив слугу, Катерина попробовала вино, довольно покивала и для чего-то показала мне большой палец.

— Отличное вино! — похвалила она. — А я уж решила, что ты позабыл о своем обещании.

А я ведь и в самом деле забыл. Совсем другими вещами были заняты мои мысли все это время.

Когда с ужином было покончено, и бутылка бургонского подошла к концу, я проводил Катерину в ее комнату. Оба мы были изрядно захмелевшие, и, пожелав покойной ночи, я хотел было отправиться спать, но Катерина меня окликнула:

— Алёшка!

— Чем могу служить? — немедленно отозвался я, очень надеясь, что девица все-таки вспомнила о нашем недавнем поцелуе.

— У тебя найдется несколько чистых листов бумаги? И еще что-нибудь… — она указательным пальцем начертила в воздухе какие-то каракули. — Чем пишут.

— Я распоряжусь, чтобы Гаврила принес вам бумагу и писчие принадлежности. Вы желаете написать кому-то письмо?

— Мне некому писать! — неожиданно резко отозвалась Катерина. — Точнее, я не помню, кому могла бы написать письмо. Я просто хочу привести в порядок свои мысли.

Разумно, хотя и несколько не ко времени. Я кивнул и хотел отправиться прочь, как девушка меня снова окликнула:

— Алёшка!

— Что?

— Ещё один вопрос. Личный… Где у вас тут туалет?

И снова я ее не понял. И слова все вроде как знакомые, но употребляет она их так странно.

— Я не совсем понимаю, сударыня…

Тогда Катерина приставила ладошку ко рту и громко прошептала:

— Мне бы по малой нужде сходить! Где у вас можно это сделать?