Сети Госпожи ужаса (СИ) - Чайка Дмитрий

— Что? — спросила Кассандра, которая была готова бежать отсюда со всех ног. Она уже все поняла.

— Значит, по дороге натешились вволю! — поднял палец зеленщик. — Я такое примечал, когда парни Кноссо в порт возвращаются. Так иногда где-нибудь в Арцаве погуляют, что целую неделю в раскоряку ходят.

— Заболталась я с тобой, почтенный! — всплеснула вдруг руками Кассандра. — Если опоздаю, хозяйка по щекам бить будет!

— Ну беги, дочка, беги, — покивал зеленщик, провожая плотоядным взглядом пышные ягодицы, колышущиеся под коротким хитоном, и завлекательные ямочки под девичьими коленками.

— Эх, хороша бабенка! — сожалеющей крякнул старик. — Лет бы тридцать сбросить, я бы ей… у-ух!

Кассандра шла не на гору. Напротив, она почти бежала на другой край немалого порта, где стоял трактир, содержатель которой служил ей теперь верой и правдой. Гавань и впрямь пуста, а купеческие корабли скучают на суше, осмоленные заново и заботливо укрепленные со всех сторон деревянными чурбаками. Пусто сейчас и в трактире, куда она зашла, едва успокоив дыхание. Две здешние служанки проводили ее изучающим взглядом и отвернулись равнодушно. Они ее хорошо знали.

— Свежую лепешку дай! — излишне резко сказала Кассандра щуплому мужичку с залысинами во весь лоб. На стол полетела крошечная чешуйка серебряного обола.

— Подождешь, девка, — лениво ответил ей содержатель харчевни. — Подходит еще хлеб. Садись вот, ноги-то, чай, свои, не господские.

— Постою, — ответила ему Кассандра.

— Людишки с утра странные были, госпожа, — едва слышно выдохнул мужичок. — Не успел доложить. Уплыли тут же…

— Знаю уже, — зло ответила ему Кассандра. — В следующий раз, если их увидишь, бросай все и беги ко мне.

— Даже харчевню бросить? — выпучил тот глаза.

— Даже, — кивнула Кассандра. — Если украдут чего, оплачу все до последнего зернышка. Пропустишь их, шкуру сдеру.

— Готов твой хлеб, девка! — громко сказал трактирщик, а Кассандра схватила одуряюще пахнувшую ячменную лепешку и пошла на верхотуру акрополя. Ее губы шевелились в молитвах, а на лбу пролегла тонкая морщинка. Она думала, как ей поступить…

Глава 8

Год 2 от основания храма. Месяц четвертый, не имеющий имени. Окрестности Энгоми. Кипр.

Город стоял вдалеке от морских волн, скрывшись в глубоком заливе, куда впадала река Педиеос. Крутой холм, опоясанный башнями, окружен остатками Нижнего города, где, судя по всему, сейчас нет и малой части прежних жителей. На месте целых кварталов — лишь черные пятна пожарищ и груды мусора, а в порту — ни одного корабля. Здешний басилей, или просто вожак банды, еще не успел навести порядок, обеспечив спокойствие купцам. Он непременно это сделал бы в самое ближайшее время, но теперь слишком поздно. Мы уже пришли и разбиваем лагерь прямо напротив городских ворот. Со стен на нас испуганно смотрят какие-то морды, не внушающие ни малейшего доверия. Разбойные морды, положа руку на сердце.

Энгоми — довольно большой город. Не Пер-Рамзес, конечно, и не Вавилон, но тоже внушает. Точнее, когда-то внушал. Все величие его осталось в прошлом. Передо мной раскинулись десятки кварталов разрушенных предместий. Многие дома на окраинах превратились в пыль, заброшенные еще десятилетия назад, когда удары морского народа опустошили все берега Великой Зелени. Жалкий огрызок Нижнего города жмется к высокому холму, на котором только и осталась безопасная жизнь. Крепость в виде вытянутого овала размеры имеет невеликие: восемьсот на пятьсот шагов. Чуть меньше Микен и чуть больше Трои. Река, питающая эту местность, еще полноводна, а зимняя влага, скопившаяся в горах, идет в море веселым потоком… Да что тут у нас происходит?

— Два наряда вне очереди! — орал новоиспеченный сотник Хрисагон на новобранца из ахейцев, взятых под Троей. — Тупой баран, не помнящий, что жрал утром!

— Да что я сделал-то, господин сотник? — хмурился воин из новых, в которого строки Устава влезали с превеликим трудом, и исключительно с помощью палки.

— Кто позволил из реки пить? — ревел сотник. — Хер ослиный! Устав забыл? У тебя что, коровья жопа вместо башки? Все биться будут, а ты дристать в кустах? Может, потом еще свою долю в добыче попросишь? Я тебе в кошель дерьма овечьего вместо добычи насыплю! А если заболеешь, так тебя палкой отхожу, что новая шкура понадобится!

— Да просто пить захотелось, господин, — осознал свою ошибку новобранец. — Уксус не получали еще. Там же каптер увечный. Пока разгрузит кувшины, полдня пройдет.

— Терпи, — пригрозил ему палкой Хрисагон. — А каптер свое увечье в бою получил. Не тебе, козий ты котях, ему пенять на это. Ты присягу самому Морскому богу давал, парень. У тебя сейчас пути назад нет. Или будешь приказам подчиняться, или на кресте сдохнешь как богохульник. Ты теперь мой на дюжину лет и три года. Или ты надеешься раньше сдохнуть? Не надейся! Я тебя сам похороню, потом сам откопаю, палкой поколочу и дослуживать заставлю!

Я хмыкнул и пошел дальше, любуясь, как выставляют ровными рядами палатки, сделанные по римскому образцу из телячьей кожи. Одна на целый десяток. Сколько мне это обошлось, даже выговорить страшно, но дело того стоит. Мои воины посматривают на союзников свысока, а разноязыкий сброд, прибившийся к войску с целью совместного грабежа, пялится на лагерь с нескрываемой завистью и восторгом. Их мир только что перевернулся с ног на голову, и в нем появились прямые линии. А когда союзники узнали, что гадить на территории лагеря нельзя, пьянствовать нельзя, мочиться в реку нельзя, и жечь дома горожан для повышения собственного настроения тоже нельзя, их мир перевернулся еще раз. А уж вода с уксусом и вовсе выбила из колеи даже самых стойких. Обычное ведь дело, когда армия доходит до места битвы, потеряв четверть личного состава. Потом в битве гибнет процентов десять, а на обратном пути мрет еще треть из уцелевших. Стертые ноги убивают больше воинов, чем вражеские стрелы. Оставшиеся в живых герои, истомленные ранами, голодом, кровавым поносом, простудой и укусами скорпионов, добираются до дома и хвастаются до конца жизни, показывая стонущим от зависти внукам свои трофеи. А трофеи-то о-го-го! Всем соседям на зависть! Хороший когда-то нож, за долгие годы сточенный в шило, прогоревшая до дыр бронзовая жаровня и бусы из мутного стекла, что болтаются по праздникам на шее старухи-жены. Больше и не осталось ничего. Взятая как доля в добыче рабыня померла в родах, расписные горшки побили, ткани сносили до дыр, а все съестное сожрали еще по дороге. Зато повоевали от души. Такие вот они, войны Бронзового века…

— Город богатый.

Ко мне подошел Одиссей, который привел три сотни бойцов, собранных на Ионийских островах и на побережье Этолии. Диковатая публика, невежественная и жестокая. Им долго пришлось объяснять, для чего их наняли, но понимали они с трудом.

— Держи парней, — сказал ему я. — Чтобы ни один дом не тронули. За город я из своей казны выкуп дам.

— Да я им сказал уже, — поморщился Одиссей, который убил на объяснения немало времени. Пришлось заставить кое-кого клятвы богам принести, по-другому этим отморозкам веры не было.

— Дома порядок навел? — спросил я его.

— Ага, — ухмыльнулся Одиссей. — Виру мне эти сволочи уплатили. Но тут, знаешь, совсем не денежный вопрос. Даже таким серебром, как у тебя, не решить его. Тут моя честь задета.

— Наверное, на их дома разбойники ночью напали? — я понимающе усмехнулся, а Одиссей не сказал ничего и усмехнулся тоже.

— Скажем так, — ответил он. — Боги покарали их. Парни с Крита хотят потом в Египет наведаться, — как бы между прочим, произнес Одиссей и вопросительно уставился на меня.

— Если нужен мой совет, — ответил ему я, — не ходи с ними. Не вернется ни один. Великий царь хорошо стережет проход в Дельту.

— Так и подумал, — вновь оскалился Одиссей. — Я вообще считаю, что вся эта возня закончится только тогда, когда всех буйных и голодных перебьют.

А ведь он прав, — подумал я. — Он уловил самую суть происходящего! Пока не утилизируется лишнее население, которое поперло со своих насиженных мест, ничего не закончится. Чудовищные толпы фракийцев еще нужно будет остановить, иначе они смоют железной волной и Микенскую Грецию, и Малую Азию, на столетия затоптав робкий огонек цивилизации. Год за годом придется перемалывать пограничным войскам племя за племенем, пока не наступит шаткое равновесие, и количество еды не сравняется с количеством едоков.