Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Она посмотрела на него своими большими, слишком взрослыми для двадцатилетней девушки глазами. В них мелькнуло удивление, легкая настороженность, а потом — понимание.

— Да, — просто сказала она. — Пойдем.

Летний сад просыпался. Скульптуры, укрытые на зиму деревянными щитами, еще стояли как закутанные призраки, но на аллеях уже не хрустел снег, а чавкала под ногами влажная земля. На деревьях лопались липкие почки, наполняя воздух горьковатым запахом. Они шли молча, и это молчание было удивительно комфортным.

— Экзамены скоро, — начала Катя, наконец, ломая тишину. — Боишься?

— Нет, — честно ответил Иван. — Учеба… она дается легко.

— Да, я заметила. Раньше ты этого не показывал.

Они вышли к пустынной, затянутой серой пленкой воде канала. Катя облокотилась на холодный гранит парапета.

— Зачем ты все это затеял, Лев? — спросила она, глядя на воду. — Бег, ГТО, эта… лихорадочная активность в ячейке? Раньше ты был тихим, незаметным. Другого человека я в аудитории видела.

Вопрос был прямым и неожиданным. Старый Иван начал бы юлить, строить из себя шутника. Но он устал от масок.

— Чтобы выжить, — так же прямо ответил он. — И чтобы… иметь право на голос. Чтобы, когда я что-то скажу, меня не приняли за сумасшедшего или вредителя, а хотя бы выслушали.

Катя медленно кивнула.

— Умная тактика. Опасная, но умная.

Она помолчала, а потом заговорила снова, тихо и ровно, как будто рассказывала давно заученную, горькую историю.

— Мой отец был инженером. На Путиловском. Он тоже хотел что-то улучшить. Разработал приспособление для токарного станка. Простое, дешевое. Увеличивало выработку на треть. Он оформил его как рацпредложение.

Она замолчала, и Иван почувствовал, как у него похолодело внутри.

— Что случилось? — тихо спросил он.

— Его рационализацию признали… вредительской. Сказали, что он хочет сорвать производственный план, изнашивая станки. Его «прорабатывали» на собрании. Он не выдержал… умер от инфаркта через месяц. Мама говорит — от стыда и отчаяния.

Иван смотрел на ее профиль, на сжатые губы. Он понял, что ее грусть — это не просто меланхолия. Это знание. Понимание цены.

— Я… я не знал, — пробормотал он.

— Теперь знаешь, — она повернулась к нему. В ее глазах не было слез, только твердая, холодная ясность. — Главное — не торопись, Лев. Ты строишь не дом, а фундамент. И он должен выдержать не только тебя, но и тех, кто будет рядом. Потому что, если он рухнет, обвал погребет всех.

Эти слова прозвучали не как угроза, а как предупреждение союзника. Как передача карты минных полей.

— Я постараюсь, — сказал он, и это было самое искреннее, что он говорил за последние недели.

Он проводил ее до старого, некогда богатого, а теперь заселенного десятками семей дома на Петроградской. Они стояли на ступенях, и между ними висело невысказанное, сложное чувство — не романтика, а глубокое интеллектуальное и человеческое понимание, связь двух чужих в этом мире, нашедших друг в друге родственную душу.

— Спасибо за прогулку, — сказала Катя.

— Спасибо, что пошла, — ответил Иван.

Она кивнула и скрылась в темном подъезде. Он постоял еще немного, глядя на освещенное окно на третьем этаже, где, как он предположил, была ее комната.

В следующую субботу он поехал к родителям. Отец, как обычно, был на работе — его «бумажная» служба в ОГПУ не знала выходных. Квартира утопала в тишине, нарушаемой лишь тиканьем стенных часов и скрипом половиц под ногами.

Анна встретила его с обычной сдержанной лаской, но в ее глазах он прочитал немой вопрос. Она видела его метаморфозу и беспокоилась.

После обеда, когда они остались на кухне вдвоем, он решился на прямой разговор.

— Мама, мне нужна твоя помощь.

— Что случилось, Лёва? — она насторожилась.

— Отец сказал, что мне нужно начинать с малого. С того, что просто, дешево и не вызывает вопросов. Помоги мне. Что в твоей больнице, в твоей поликлинике можно улучшить прямо сейчас? Без всякой химии, без новых лекарств. То, что лежит на поверхности.

Анна смотрела на него внимательно, оценивающе. Потом вздохнула, поставила чашку и достала блокнот и карандаш.

— Хорошо. Давай подумаем, как настоящие практики.

Она начала диктовать, а он — записывать. Это был не мозговой штурм гения, а перечень наболевших, бытовых проблем, с которыми сталкивался любой советский врач каждый день.

Проблема первая: Стерилизация.«Инструменты кипятят в общем баке-стерилизаторе. Потом сестра или санитарка запускает туда руку и на ощупь, под слоем пузырей, выуживает скальпели, зажимы, ножницы. Все перемешано. Потом этим же инструментом делают перевязку. Асептика, Лёва, это сказка для учебников».

Решение: Сшить из старой, но чистой марли простые мешочки-чехлы с завязками. Для скальпелей — один, для зажимов — другой, для зондов — третий. Кипятить инструменты уже в них. После стерилизации вынимать весь мешочек крюком, не касаясь содержимого. Все просто, чисто и ничего не теряется.

Проблема вторая: Дезинфекция.«Санитарки разводят сулему и карболовую кислоту на глазок. То так слабо, что толку ноль, то так крепко, что пары всю палату выедают. Никакого контроля».

Решение: Создать простейшие мерные таблицы-памятки. Нарисовать схематично ложку, стакан, литровую банку. Прописать: «На 1 литр воды — 2 грамма сулемы» или «1 столовая ложка карболовой кислоты на 5 литров». Отпечатать на машинке десяток копий и повесить в каждом процедурном кабинете, в каждой перевязочной.

Проблема третья: Уборка.«Одной и той же тряпкой моют пол в палате, в коридоре и в туалете. Потом удивляются, почему в хирургии такая высокая летальность».

Решение: Ввести цветное кодирование. Нашить на тряпки квадраты трех цветов. Красная — только для палат. Синяя — для коридоров и кабинетов. Желтая — для санузлов. Покрасить в те же цвета ручки ведер. И требовать неукоснительного соблюдения.

Иван слушал, и его охватывало странное чувство. Это было гениально. Не гениальностью прорывного открытия, а гениальностью простоты. Он, с его знаниями о бактериях, антисептиках и внутрибольничных инфекциях, искал сложные пути. А ответ лежал на поверхности: элементарная организация труда и цветные тряпки.

— Давай начнем с первого, — сказал он, указывая на запись о мешочках. — Это самое очевидное.

Они сели писать текст рацпредложения. Иван диктовал обоснование, используя термины «снижение времени на поиск инструмента», «сокращение риска потери мелкого инвентаря», «повышение культуры производства». Анна редактировала, убирая все, что могло бы пахнуть «чуждой теорией».

— Не будем писать «снижение риска заражения», — говорила она. — А напишем «создание более гигиеничных условий труда». Понимаешь разницу?

Он понимал. Идеологически выверенная чепуха была безопаснее, чем медицинская правда.

Через два часа у него на столе лежал аккуратно переписанный листок. «Рационализаторское предложение №1: Внедрение системы маркированных матерчатых чехлов для стерилизации хирургического инструментария». Он был абсолютно легальным, безопасным и… реально полезным.

Уезжая от родителей, Иван держал в руках не просто бумажку. Он держал свой первый, крошечный, но настоящий инструмент для изменения мира. Он не чувствовал триумфа. Он чувствовал тяжесть ответственности и холодную уверенность снайпера, нашедшего первую точку опоры.

Май стремительно подходил к концу. Учеба захлестнула всех последней волной зачетов и экзаменов. В воздухе витал предэкзаменационный зуд, смешанный с предвкушением каникул.

Иван зашел в тир в последний раз перед закрытием сессии. Инструктор молча вручил ему маленький жестяной значок — «Ворошиловский стрелок». Тот самый, с силуэтом стреляющего бойца. Иван приколол его к груди, рядом с комсомольским значком. Это была не просто безделушка. Это был первый материальный, осязаемый результат его новой тактики. Пропуск в мир «оборонщиков». Доказательство, что он может быть не только умным, но и сильным, метким — идеальным солдатом для системы.