Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

В общежитии царил хаос сборов. Сашка, сияя, поймал его в коридоре.

— Лёвка, приказ! Нас с тобой распределили на практику в больницу им. Мечникова! В одну бригаду! Вот это да! Будем людей спасать!

Иван смотрел на его горящие энтузиазмом глаза и вспоминал глаза Кати. «Фундамент должен выдержать тех, кто рядом». Сашка был частью этого «рядом». Его наивная вера была и уязвимостью, и силой.

Вечером, перед сном, в комнате, заваленной учебниками и упакованными чемоданами, Иван лег на койку и закрыл глаза. Он подводил итоги.

Физически он стал другим человеком. Сильным, выносливым. Его новое тело было уже не чужой оболочкой, а его единственным инструментом.

В академической среде он больше не был изгоем. Он был перспективным студентом, с которым интересно поговорить.

В комсомоле он укрепил свои позиции. Он был не просто своим, он был одним из лидеров.

С Катей между ними возникла та тонкая, прочная нить понимания, которая была дороже десятка легкомысленных романов.

И самое главное — у него на руках был план. Реальный, легальный инструмент для начала изменений. Его рацпредложение о стерилизационных мешочках уже лежало в бюро ВОИР при институте.

Он встал и подошел к окну. За окном, в синих сумерках, темнел Ленинград. Где-то там были больницы, в которых люди умирали от глупости и антисанитарии. Где-то там была система, готовая смешать его в лагерную пыль. Но где-то там были и его союзники. Мать. Отец, по-своему. Катя. Сашка. Профессор Жданов.

«Первый курс позади, — подумал Иван Горьков, глядя на свои отражение в стекле, на котором висела тьма и дрожали первые огни. — Теперь начинается настоящая работа».

Он больше не был беспомощной жертвой обстоятельств. Он был солдатом, прошедшим начальную подготовку. И он был готов к выходу на передовую.

Глава 9

Подвал надежды

Жара в инфекционном бараке больницы имени Мечникова стояла невыносимая, густая, пропитанная специфическим запахом — едкой карболовой кислотой, человеческого пота и чего-то сладковато-гнилостного, что Иван из своего прошлого опыта безошибочно идентифицировал как запах некроза и испражнений при брюшном тифе.

Барак, переоборудованный из старого складского помещения, был забит под завязку. Металлические койки, поставленные вплотную, скрипели под весом тел. Воздух дрожал от жужжания туч мух, которые безнаказанно садились на лица больных, на перевязочный материал, на миски с недоеденной пищей.

Иван, в грубом холщовом халате, который уже успел пропитаться всем окружающим смрадом, делал обход вместе с Катей и Сашкой. Их первая неделя практики превратилась в адский марафон.

— Температура 40.2, бред, — тихо сказала Катя, отрываясь от термометра. Ее лицо было бледным, но абсолютно собранным.

— Геморрагическая сыпь на животе, — добавил Сашка, стараясь не смотреть в мутные глаза молодого рабочего, который метался на койке, что-то беззвучно шепча.

Дежурный врач, мужчина с усталыми глазами и вечно мокрым от пота лбом, механически проверял пульс у следующего пациента. Его движения были отработаны до автоматизма — холодный компресс на лоб, укол камфоры, запись в журнале. Ни тени надежды в глазах.

Иван подошел к нему, стараясь подобрать слова.

— Доктор, а не пробовали…

— Не пробовали и пробовать не будем, — врач прервал его, не глядя. — Все, что можно сделать — ждать. Выживет — сильный организм. Нет — значит, нет. У нас нет волшебных пилюль, студент.

В углу барака медсестра Клава, женщина лет пятидесяти с лицом, вырезанным из дерева, меняла простыни под другим больным. Ее движения были резкими, практичными, без лишней нежности.

— Не стойте без дела, Борисов, — бросила она в его сторону. — Или помогайте, или не мешайте. У нас тут каждый день как на войне.

Иван смотрел на все это с внутренней яростью, которую с трудом сдерживал. Он, врач 21 века, был здесь беспомощен, как ребенок. Лечение брюшного тифа в 1932 году сводилось к трем китам: строгий постельный режим, диета и симптоматическая терапия. Никаких антибиотиков. Никакой этиотропной терапии. Кишечные кровотечения, перфорация кишки, сепсис — все это было смертным приговором.

Вечером того же дня его бессилие обрело имя и лицо. Молодой парень, Вася, слесарь с завода. Ему было лет девятнадцать. Накануне Иван помогал ему пить воду. Вася шутил, что через неделю вернется в цех. Сейчас он лежал на койке, уставившись в потолок стеклянными глазами. Его кожа была землистой, дыхание — поверхностным, прерывистым.

— Перитонит, — без эмоций констатировал дежурный врач, пальпируя вздутый, доскообразный живот. — Перфорация кишки. Конец.

Иван стоял и смотрел, как жизнь уходит из этого молодого, полного сил тела. Он не мог ничего сделать. Ни прооперировать — в таком состоянии пациент не перенесет наркоза. Ни остановить заражение. Ничего.

Час спустя Васю накрыли с головой простыней и выкатили из барака.

Иван вышел во двор, за здание, и его вырвало. Он стоял, согнувшись, опираясь руками о колени, и его трясло. Не от отвращения, а от ярости. Ярости на эту эпоху, на свою собственную беспомощность.

Сашка молча подошел к нему и положил руку на плечо.

— Тяжело, я знаю. Первый раз всегда тяжело.

— Это не должно быть нормальным, — прошептал Иван. — Это не нормально, когда молодые парни умирают от болезни, которую можно вылечить.

— Но как? — развел руками Сашка. — Лекарств нет.

— Значит, нужно сделать их самим, — тихо, но твердо сказал Иван.

В этот момент из барака вышла Катя. Ее лицо было серьезным.

— Я слышала. Вы действительно считаете, что мы можем что-то сделать?

— Я знаю, что можем, — посмотрел на нее Иван. — Но для этого нужна ваша помощь. И полная секретность.

Они договорились встретиться после смены в пустой палате для персонала. Иван шел туда с тяжелым сердцем, обдумывая каждое слово. Он должен был убедить их, не раскрывая правды. Придумать историю, которая объяснила бы его знания и дала им надежду.

Он собрал их вечером в крошечной комнатушке при общежитии медсестер. Сашка сидел на табуретке, его обычно румяное лицо было серым от усталости. Катя стояла у окна, скрестив руки на груди, ее взгляд был испытующим.

— Я не могу больше это видеть, — начал Иван, обводя их взглядом. — Мы хороним молодых ребят, которых можно было спасти. Я знаю, что можно.

— Чем? — резко спросила Катя. — Молитвой? У нас нет лекарств от тифа, Лев. Это аксиома.

— Аксиомы создаются, чтобы их опровергать, — парировал он. — Я предлагаю не молиться, а работать. Создать свое лекарство.

Сашка смотрел на него с широко раскрытыми глазами. Катя усмехнулась, но в ее глазах промелькнул интерес.

— Ты с ума сошел? Мы — студенты-первокурсники.

— А Архимед был просто мужиком в ванной, — огрызнулся Иван. Он сделал паузу, собираясь с мыслями. Пришло время для тщательно продуманной легенды. — Слушайте. То, что я вам сейчас скажу, не должно выходить за эти стены. Моя мать… она несколько лет назад тайно переписывалась с одним ученым. Микробиологом. Зинаидой Виссарионовной Ермольевой.

Он видел, что имя им ничего не говорит.

— Она работает в Ростове-на-Дону, изучает… кое-что очень перспективное. Вещество под названием «лизоцим». Это фермент, который разрушает клеточные стенки бактерий. Он содержится в слюне, слезах, яичном белке.

Катя нахмурилась.

— Я читала что-то подобное в старом немецком журнале… Но это же теория!

— Это не теория! — страстно сказал Иван. — У матери были ее черновики, расчеты. Она пыталась выделить его, стабилизировать… но потом переписка оборвалась. Я нашел эти бумаги случайно. Изучил.

Он начал излагать теорию лизоцима, его антибактериальные свойства, механизм действия. Он говорил на языке биохимии, доступном для понимания студента-медика, но с такой глубиной и уверенностью, что Катя постепенно перестала скептически хмуриться и начала слушать, внимательно вглядываясь в его лицо.