Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Миша, до этого молчавший, вдруг заговорил, и в его голосе звучал странный, взволнованный трепет.

— Теоретически… это гениально. Абсолютно гениально. Использовать одно живое существо против другого… — Он снял очки и принялся нервно их протирать. — В архивах я встречал работы российского врача Полотебнова… он еще в прошлом веке использовал плесень для лечения гнойных ран. Но его работы были осмеяны и забыты.

— Вот видите! — подхватил Иван. — Идея не нова! Просто ее недооценили. Флеминг, судя по черновикам, пошел дальше. Но его работы тоже не восприняли серьезно. А мы… мы можем попробовать.

— Но как мы найдем ту самую плесень? — спросила Катя, все еще скептически, но уже заинтересованно.

— Методом проб и ошибок, — честно ответил Иван. — Будем собирать образцы. Со всего города.

Так началась их «охота за плесенью». Это занятие было одновременно комичным и отчаянным. Они превратились в чудаков, одержимых сбором гниющих органических остатков.

Сашка обшаривал помойки и овощные склады, принося заплесневелые корки хлеба, подгнившую картошку и покрытые пушистым налетом апельсины. Катя, преодолевая брезгливость, с научной тщательностью соскребала зеленые и сизые пятна со стен в сырых углах больничного подвала. Миша принес несколько образцов со старой кожаной обуви и с развалов у рынка.

Их «коллекция» росла, превращая подвал в подобие сюрреалистичной выставки. На стеллажах рядом с банками огурцов теперь стояли чашки Петри и тарелки, где на кусочках хлеба, картофеля или агар-агара росли самые причудливые культуры: пушистые белые шарики, бархатистые зеленые пятна, черная сажистая плесень, оранжевые и розовые разводы. Воздух стал густым и тяжелым, насыщенным спорами и запахом земли и разложения.

Экстракты большинства образцов не показывали никакой активности. Некоторые, наоборот, стимулировали рост бактерий. День за днем проходил в однообразной, изматывающей работе: собрать, вырастить, приготовить экстракт, протестировать, выбросить. Наступало разочарование. Даже неунывающий Сашка ходил мрачный.

— Может, хватит? — сказал он как-то вечером, разглядывая очередную чашку с бесполезной черной плесенью. — Мы как сумасшедшие алхимики, пытающиеся получить золото из грязи. Тратим время, которого у больных в бараке нет.

Иван уже почти готов был с ним согласиться. Силы были на исходе, вера — на пределе. И тут Катя, молчавшая несколько дней, принесла в подвал небольшую, сильно заплесневевшую дыню.

— Я купила ее на рынке, — сказала она просто. — Продавец отдал почти даром. Посмотрите на цвет.

Плесень была именно того самого характерного зеленовато-голубоватого оттенка, который Иван надеялся увидеть.

Скептически, почти на автомате, они выделили экстракт. Миша приготовил питательную среду, засеянную культурой стафилококка (ее он раздобыл с риском для себя из клинической лаборатории института). Иван нанес каплю. Они поставили чашку в термостат и, измотанные, разошлись.

На следующее утро Миша прибежал в подвал первым. Когда Иван и остальные спустились вниз, они застали его стоящим на коленях перед столом, смотрящим на чашку Петри как на религиозную реликвию.

— Это… — прошептал он, не поворачиваясь. — Идите сюда.

Они столпились вокруг. И замерли.

Вокруг капли их раствора зияла чистая, абсолютно прозрачная зона подавления роста диаметром почти в три сантиметра. Ни одна бактерия не пересекла эту границу.

В подвале повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием керосиновой лампы.

— Мать честная… — наконец выдохнул Сашка. — Да она же… выжгла им все к чертям.

Миша медленно поднял голову. Его глаза за очками были полны слез.

— Мы… мы нашли это? Настоящий пенициллин?

Иван смотрел на чашку Петри, и у него перехватило дыхание. Да, они нашли. Вернее, он их привел к этому. Перед ними лежало доказательство — грубое, неочищенное, но настоящее. Первый советский пенициллин, рожденный в подвале среди банок с огурцами.

Эйфория от открытия была стремительной и ослепительной. Они пожимали друг другу руки, смеялись, Сашка даже попытался поднять Катю на руки, но получил сокрушительный отпор. Катя даже вышла из их обители. Но очень скоро восторг сменился холодной, рациональной оценкой реальности.

— Препарат не очищен, — первым нарушил праздничное настроение Миша, снова надевая маску ученого. — Это сырой-экстракт, бульон, насыщенный неизвестно чем. Помимо антибиотика, там есть метаболиты плесени, токсины, продукты распада питательной среды…

— Что ты хочешь сказать? — спросил Сашка, не понимая половины слов.

— Я хочу сказать, что ввести это человеку — все равно что выстрелить из обреза, не зная, куда полетит дробь. Можно убить микроб, а можно — пациента.

Слова Миши повисли в воздухе тяжелым свинцом. Они смотрели на свой «пенициллин» — мутную, коричневатую жидкость в пузырьке — и видели уже не спасение, а смертельный риск.

Именно в этот момент дверь в подвал скрипнула, и на пороге появилась запыхавшаяся Катя. Ее лицо было белым как мел.

— В бараке… новая пациентка. Таня, с текстильной фабрики. Состояние… безнадежное. Заведующий сказал, что ей остались часы.

Они молча поднялись наверх и прошли в инфекционный барак. Благо здания располагались совсем рядом. Таня лежала на койке в глубине палаты. Высокая, румяная девушка, которую Иван видел всего три дня назад полной сил, теперь была похожа на восковую куклу. Кожа серо-землистого оттенка, глаза запавшие, дыхание поверхностное и хриплое. На животе проступала грубая геморрагическая сыпь.

— Температура под 41, — тихо сообщила дежурная медсестра. — Почти не приходит в сознание. Перфорация в любой момент.

Они вернулись в подвал. Теперь уже не было ни эйфории, ни сомнений. Был лишь страшный, этический выбор.

— Мы не можем, — категорично заявил Миша. — Это будет не лечение, а опыты на людях. Варварство! Нас разорвут, если что-то пойдет не так!

— А если не попробуем, ее разорвет изнутри от перитонита! — горячо возразил Сашка. — Мы же видим — она умирает! У нас есть шанс ее спасти!

— Шанс один к ста! — парировал Миша. — Мы даже не знаем дозировки! Не проверили на токсичность!

— У нас нет времени на проверки! — вскричал Сашка. — У нее нет времени!

Спор становился все более жарким. Иван молчал, глядя на пузырек в своих руках. Он взвешивал все. Риск анафилактического шока. Риск занесения другой инфекции. Вероятность того, что их сырой-пенициллин просто не сработает. Но он также видел лицо умирающей Тани. Видел лицо Васи, которого они не спасли. Он знал, что в его времени это лекарство спасло миллионы жизней.

— Катя? — тихо спросил он. — Твое мнение?

Катя долго смотрела то на него, то на пузырек. Ее лицо было маской внутренней борьбы.

— Если мы ничего не сделаем, — наконец сказала она, и ее голос был негромким, но четким, — она умрет наверняка. Сегодня или завтра. Если мы попробуем… — она сделала паузу, — у нее появится тот самый один шанс из ста. Я… я готова разделить с тобой ответственность, Лев.

Эти слова стали решающими. Сашка молча подошел к Ивану и положил руку ему на плечо, выражая безмолвную поддержку. Миша, увидев, что остался в одиночестве, сник и беспомощно развел руками.

— Ладно. Но я предупредил.

Решение было принято.

Позже ночью, когда в бараке оставалась лишь дежурная медсестра (и та дремала в своем уголке), они пробрались внутрь. Иван шел с тяжелым сердцем, сжимая в кармане халата шприц, наполненный их «препаратом». Катя шла рядом, готовая в любой момент предупредить об опасности. Сашка и Миша остались у входа на стреме.

Иван подошел к койке Тани. Его рука дрожала. Он снова и снова прокручивал в голове все возможные осложнения. «Это или спасение, или смертельный приговор, который я ей выношу», — пронеслось в его голове.

Он посмотрел на ее лицо, искаженное страданием, и вспомнил слова Гиппократа, которые казались сейчас такой жестокой насмешкой: «Primum non nocere» — «Прежде всего — не навреди».