Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Они смотрели на него, и эйфория в их глазах медленно угасала, сменяясь пониманием масштаба задачи. Они выиграли один бой. Но война с тифом только начиналась.

Следующие несколько дней слились в одно напряженное, изматывающее действо. Их жизнь превратилась в бесконечный цикл: учеба — больница — подвал — дежурство — сон по два часа.

Они организовали график дежурств у постели Тани. Катя, с ее аккуратностью, вела подробный журнал наблюдений: температура, пульс, частота дыхания, малейшие изменения в состоянии. Она сидела у койки часами, с тетрадью на коленях, ее лицо было сосредоточенной маской ученого.

Сашка взял на себя роль охранника и добытчика. Он караулил у входа в подвал во время их работы, находил способ «достать» то немного сахара для питательной среды, то несколько новых колб, то лишние ватно-марлевые повязки. Его неуемная энергия и умение договариваться оказались бесценными.

Но главные события разворачивались в их подвальной лаборатории. Миша, этот чудаковатый гений, был на подъеме.

— Я проанализировал состав питательной среды! — объявил он однажды ночью, его глаза за толстыми стеклами очков горели фанатичным огнем. — Мы использовали стандартный бульон. Но если добавить дрожжевой экстракт и увеличить аэрацию… — Он показал на хитроумную систему из велосипедного насоса и стеклянных трубок, которую соорудил для насыщения раствора кислородом. — Выход пенициллина можно увеличить в три раза!

Иван, наблюдая за ним, испытывал странную смесь гордости и страха. Миша опережал время. Его интуитивные прорывы в методике культивации были гениальны. Но каждое такое усовершенствование делало их эксперимент еще более опасным. Чем больше они производили, тем сложнее было скрывать их деятельность.

Терапия Тани стала их главным фокусом. Каждые шесть часов, днем и ночью, кто-то из них пробирался в палату и вводил новую дозу их «препарата». Картина была всегда одинаковой, как в проклятом цикле.

После инъекции, через пару часов, наступало временное улучшение. Температура снижалась на полградуса, иногда на градус. Таня иногда даже открывала глаза, пыталась что-то сказать. Один раз она даже узнала Катю. Эти моменты дарили им призрачную надежду.

Но затем, неизменно, к утру или к вечеру, температура снова ползла вверх. 38.7. 39.2. 39.5. И с ней возвращалась та самая, нагоняющая на Ивана ужас, интоксикация. Появлялась легкая желтушность склер — признак токсического поражения печени их неочищенным бульоном. У девушки начиналась рвота.

— Это не тиф, — мрачно констатировал Иван, изучая записи Кати. — Это реакция на примеси. Наш «пенициллин» ее медленно травит. Мы находимся на острие ножа. Слишком маленькая доза — не подействует на тиф. Слишком большая — убьет ее нашей же отравой.

Они балансировали между спасением и убийством. И с каждым днем, с каждой инъекцией, моральная нагрузка на каждого из них становилась все невыносимее.

Опасность пришла оттуда, откуда ее не ждали. Не в лице бдительного чекиста или доносчика-студента, а в образе пожилого, вечно недовольного завхоза Степаныча.

Это случилось глубокой ночью. Иван и Миша возились с новой партией питательной среды. Катя дежурила у Тани. Сашка, как обычно, стоял на шухере у черного хода.

Вдруг снаружи, совсем рядом, раздался грубый окрик:

— Эй! Кто там? Свет у вас горит! Не положено!

Сердце Ивана упало в пятки. Это был голос Степаныча. Он метнул взгляд на Мишу. Тот замер с колбой в руках, его лицо вытянулось от ужаса. На столе стояли их самодельные аппараты, чашки Петри с цветущей плесенью, пузырьки с мутными жидкостями. Приговор в одном взгляде.

В голове у Ивана пронеслась мысленная картина: ОГПУ, допросы, обвинение в шпионаже и вредительстве, расстрел. Всего один старый завхоз — и конец.

Но тут дверь скрипнула, и внутрь просунулась голова Сашки. Его лицо было сосредоточено.

— Степаныч! — громко и радостно сказал он, отвлекая внимание. — Это мы! Студенты!

— Какие еще студенты ночью в подвале? — заворчал завхоз, пытаясь заглянуть за спину Сашки.

— Да крыс ловим! — без тени сомнения выпалил Сашка. — Для кафедры биологии! Опыты ставят, борьба с переносчиками заразы! Вам же лучше, Степаныч, порядок наводим!

Пока Сашка вел эту дурацкую, но блестящую в своей простоте атаку, Иван и Миша бросились прятать улики. Две секунды паники, и они сгребли самое ценное оборудование в большой ящик, стоявший в углу. К счастью, он был заполнен почти доверху солеными огурцами для больничного склада. Колбы и чашки Петри с глухим стуком утонули в рассоле и огурцах.

— Быстро! — прошипел Иван.

Миша, схватив пустую бутылку из-под спирта, который они использовали для стерилизации, вылил остатки на свою рубашку и гимнастерку, размазал по лицу. Потом плюхнулся на пол в самом темном углу, задрал ноги и начал негромко, но убедительно похрапывать, изображая пьяного.

Иван, убедившись, что следов их деятельности не осталось, вышел из-за ящика и предстал перед Степанычем, который наконец пролез в подвал.

— Товарищ завхоз, — сказал Иван, стараясь говорить максимально скучным, канцелярским тоном. — Простите за беспокойство. Младший научный сотрудник, — он кивнул на «спящего» Мишу, — перебрал, видимо, за успехи в борьбе с грызунами. Помогаем товарищу прийти в себя.

Степаныч, подозрительно щурясь, осветил фонарем подвал. Его взгляд скользнул по груде хлама, по ящику с огурцами, по «пьяному» Мише. В воздухе витал сладковатый запах плесени, но он перебивался резким духом спирта.

— Непорядок, — буркнул он, но агрессия в его голосе уже поутихла, сменившись брюзжанием. — Подвал не место для пьянок! И для крыс тоже! Я завтра доложу о непорядке! Чтобы больше такого не было!

— Обязательно, товарищ завхоз, — кивнул Иван. — Доложу самому декану. Непорядок.

Степаныч, ворча себе под нос, развернулся и ушел. Сашка проводил его взглядом, а потом, когда шаги затихли, прислонился к косяку двери и с облегчением выдохнул. Его рубашка промокла от пота.

Миша «очнулся» и сел, снимая запотевшие очки.

— Черт, я чуть не умер от страха.

Иван молча подошел к ящику и начал выуживать из рассола свои колбы. Угроза миновала. На этот раз. Но фраза «я доложу о непорядке» висела в воздухе дамокловым мечом. Система знала об их существовании. Теперь она могла проявить к ним интерес. Настоящий интерес.

Очередная ночь. Очередное дежурство. На этот раз вместе остались Иван и Катя. Сашка и Миша ушли спать, чтобы сменить их под утро.

В палате было тихо. Тяжелое, хриплое дыхание Тани было единственным звуком. Они сидели на табуретках по разные стороны койки. Иван смотрел на капельницу, Катя — на свои записи. Но оба чувствовали незримую нить, протянутую между ними через всю комнату.

— Иногда мне кажется, — тихо начала Катя, не поднимая глаз от тетради, — что я схожу с ума.

Иван посмотрел на нее.

— Почему?

— Потому что всего за несколько месяцев ты стал… всем. И ничем из того, что было до тебя, не важно. — Она наконец подняла на него взгляд. Ее глаза в полумгле казались огромными. — Я никогда не встречала никого похожего на тебя, Лев. Ты говоришь вещи, о которых здесь даже не задумываются. Ты смотришь на мир… как будто знаешь его финал.

Иван почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Она была слишком проницательна. Полуправда, которую он собирался сказать, застряла у него в горле. Вместо этого вырвалось нечто другое, более честное.

— А иногда мне кажется, что я и правда из другого времени, — тихо сказал он, глядя на горящую лампочку под абажуром. — Что я попал сюда по ошибке. Или по какой-то страшной шутке. И я знаю столько всего… и не могу этим ни с кем поделиться.

Он боялся ее реакции. Насмешки? Непонимания?

Но Катя лишь чуть склонила голову.

— Я знаю, — просто сказала она.

— Что ты знаешь?

— Что ты несешь в себе какую-то огромную тайну. И боль. Я вижу это в твоих глазах, когда ты думаешь, что на тебя никто не смотрит. Как будто ты оплакиваешь что-то, чего никто из нас еще не потерял.