ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества (СИ) - Рассказов Алексей

Именно здесь, у лотка с грубо выделанными кожаными изделиями, его внимание, обычно скользящее по общему плану, привлекло резкое, хаотичное движение. Это была не торговля. Нечто иное, темное и беспощадное.

Кучка людей – человек десять-двенадцать – сбилась в тугой, недобрый комок вокруг чего-то, вернее, вокруг кого-то. Послышались гневные, хриплые крики, потом – глухой, влажный удар плоти о плоть, и одобрительный, звериный рев толпы.

— Вор! Гад ползучий! Сука подзаборная! — выкрикивал кто-то сиплым, сорванным голосом.

— Отцовский кошель обчистить решил! Да я тебя самого на ремни пущу, тварь!

Игорь, движимый неприятным, щемящим предчувствием, подошел ближе, встал на цыпочки, чтобы заглянуть в самый эпицентр этой людской воронки, всасывающей в себя всю окружающую агрессию.

На земле, прижавшись спиной к огромному, грязному колесу телеги, сидел, а вернее, съежился, парень. Лет семнадцати, не больше. Худой, тщедушный. Лицо его было мертвенно-бледным, испачкано в грязи и запекшейся крови из разбитой в кровь губы. Простые посконные порты и рубаха были порваны в нескольких местах. Но не это привлекло внимание Игоря, заставив его сердце на мгновение сжаться. Его глаза. Широко раскрытые, неестественно большие, полные не вины или раскаяния, а чистого, животного, бездонного ужаса, идущего из самых глубин души. Он смотрел на своих обвинителей, словно видел не людей, а демонов, явившихся из преисподней, чтобы забрать его душу.

— Не я… — пытался он выкрикнуть, но его голос, сорванный и хриплый, срывался на шепот, тонущий в рёве разъяренной толпы. — Клянусь Перуном, клянусь Велесом, не я брал! Это подстава!

— Врешь, сучонок! Врешь, как сивый мерин! — здоровенный, бородатый детина в засаленном тулупе и с лицом, раскрасневшимся от ярости, пнул его тяжелым сапогом в бок. Парень скорчился от боли, издав короткий, придушенный стон, беспомощно пытаясь прикрыть голову руками.

Игорь почувствовал, как что-то холодное и тяжелое, как речной булыжник, поворачивается у него в животе. Он инстинктивно оглянулся, ища в толпе хоть один сочувствующий взгляд. Люди вокруг смотрели с разными выражениями – кто-то с праведным, ханжеским гневом, кто-то с мрачным, уставшим одобрением, кто-то с простым, тупым, кровожадным любопытством. Никто не собирался вмешиваться. Это было зрелище. Своего рода развлечение.

И в этот момент он заметил Хергрира. Конунг стоял в паре десятков шагов, у лавки торговца оружием, и спокойно, безмятежно обсуждал что-то с хозяином, взвешивая в руке тяжелый боевой топор. Его взгляд, холодный и отстраненный, на секунду скользнул по сцене самосуда, и он, не моргнув глазом, не изменившись в лице, плавно отвернулся, продолжая разговор. Чужой славянский спор. Не его дело. Не его юрисдикция. Не его головная боль.

И это спокойное, равнодушное отведение глаз, эта молчаливая констатация «не мое» возмутили Игоря, всколыхнули в нем какую-то темную, забытую струну, куда сильнее, чем истеричная злоба толпы. Здесь не было правосудия. Не было даже попытки разобраться. Был примитивный сведение счетов. Или, что еще хуже, – жестокое, будничное развлечение, способ скоротать серый день.

И тут парень на земле, отчаявшись, потеряв последнюю надежду, поднял голову, и его взгляд, полный слез и ужаса, на секунду, чисто случайно, встретился с взглядом Игоря. В этих глазах был не просто страх перед болью. Была немая, отчаянная, предсмертная мольба. Последняя просьба о помощи, брошенная в равнодушную пустоту, единственная соломинка, за которую некому было ухватиться.

И Игорь, к собственному глубочайшему изумлению, почувствовал, как его ноги сами, помимо воли, несут его вперед, расталкивая чужие плечи. Он не думал о последствиях. Не рассчитывал выгоду или риски. Им двигала та самая холодная, праведная ярость, что поднималась в нем всегда при виде вопиющей несправедливости и тупой, стадной жестокости. Той самой, что заставляла его на платформе рвать и метить на нерадивых подрядчиков, грозящих жизням людей.

Он резко, почти грубо, расталкивал плечом людей, входя в центр круга, в самое пекло.

— Хватит, — сказал он, и его голос, негромкий, но сдавленный от внутреннего напряжения, прозвучал неожиданно властно и громко в общем гаме.

Толпа на мгновение ахнула и смолкла, удивленно уставившись на него, на это оранжевое пятно, посмевшее нарушить их ритуал. Детина в тулупе обернулся, нахмурив свои густые, сросшиеся брови.

— А тебе какое дело, пестряк проклятый? Иди своей дорогой, пока цел. Не в свое дело не суйся.

— Я сказал, хватит, — повторил Игорь, его взгляд, холодный и острый, как скальпель, упал на лежащего, трясущегося парня, потом снова, с немым вызовом, на обидчика. — Он мой.

Эти два слова, произнесенные с ледяной, не допускающей возражений уверенностью, повисли в воздухе, как удар клинка. «Он мой». Не «отпустите его». Не «что здесь случилось?». Простая, примитивная констатация права собственности. Язык силы и власти, который здесь, в Гнезде, понимали без перевода лучше всего.

Детина явственно смутился. Он видел этого человека раньше. С ним рядом неотлучно был сам Хергрир. О нем по всему поселению ходили самые невероятные слухи. Ведающий. Колдун, что нашел воду одним лишь взглядом и укротил огонь в своей ладони. С таким шутки плохи.

— Твой? — переспросил он, неуверенно и растерянно. — Он… он у меня кошель стащил! Мой кошель!

— Сколько? — резко, как удар кнута, спросил Игорь.

— Что?

— В кошеле. Сколько было? Назови сумму.

Детина замялся, его глаза забегали.

— Я… не считал. Много! Много серебра!

— Значит, не знаешь точно, что у тебя украли, — парировал Игорь, и в его голосе зазвучали знакомые, убийственные логические нотки. — А раз не знаешь – как можешь с такой уверенностью обвинять? Может, ты его сам где-то обронил. Ищешь виноватого.

В толпе, уже начавшей скучать от однообразия избиения, послышался сдержанный, одобрительный смешок. Логика была железной, неопровержимой и била точно в цель.

В этот момент к ним, наконец, подошел Хергрир. Он не выглядел довольным, его лицо было темным и нечитаемым.

— Проблема, странник? — спросил он коротко, его тяжелый взгляд скользнул по детине, и тот невольно отступил на шаг, будто отшатнувшись от раскаленного металла.

— Нет проблемы, — ответил Игорь, не отводя глаз от обвинителя. — Этот человек ошибся. Парень – мой. Он мне должен. И пока он не отработает свой долг до последней крупицы, его никто не тронет. Так?

Он посмотрел прямо на Хергрира. Это был не вопрос. Это была просьба, нет, требование о публичном подтверждении его статуса, его права на защиту. Хергрир помедлил, его мозг молниеносно взвешивал все за и против. С одной стороны – нежелательное вмешательство в тупые разборки местных. С другой – публичная демонстрация того, что его люди, его «ведающий», находятся под его личной защитой. И, следовательно, его собственный авторитет.

— Так, — коротко, как обрубок, кивнул Хергрир, обращаясь к детине. — Слышал, Гаврила? Он его. Ищи свой кошель в другом месте, может, свиньи сожрали. А теперь все – разойдись! Кончилось представление!

Его слова, произнесенные негромко, но с той неоспоримой интонацией, что не терпит возражений, подействовали как удар хлыста. Толпа зашевелилась, начала нехотя расходиться, недовольно бормоча, но не смея ослушаться прямого приказа конунга. Детина по имени Гаврила, бросив на Игоря последний, полный немой злобы взгляд, плюнул себе под ноги и скрылся в толпе.

Игорь наклонился к парню, все еще сидевшему на земле, съежившемуся в комок.

— Вставай. Ты можешь идти.

Тот с трудом, держась за ушибленный бок, поднялся на ноги. Его глаза по-прежнему были полны страха, но теперь к нему примешивалось глубочайшее, неподдельное недоумение.

— Почему… зачем ты…? Я же тебя не знаю…

— Молчи, — резко отрезал Игорь. — Сейчас не время для вопросов. Иди за мной. И не отставай.