Воронцов. Перезагрузка. Книга 3 (СИ) - Тарасов Ник

Мы перетащили несколько наиболее подходящих кусков к ангару. Я разложил инструменты — топор, тесло, набор стамесок разных размеров, скобель, несколько рубанков. Заточили их до остроты бритвы — мореный дуб требовал идеально острого инструмента.

— Ну, с Богом, — сказал я, делая первые пометки угольком на заготовке. — Мореный дуб — материал капризный. Да и режется иначе, чем обычное дерево.

Петька только кивнул на мои слова.

Для начала мы грубо обтесали первую заготовку, придавая ей цилиндрическую форму. Работа шла медленно — дерево сопротивлялось, стружка отлетала мелкая, плотная.

— Вот ведь какой, — ворчал Петька, делая несколько движений теслом. — Твёрдый, будто камень, а всё ж дерево.

— В том-то и ценность, — хмыкнул я.

Управившись с грубой обработкой мы перешли к тонкой работе — выбиранию сердцевины для создания полого цилиндра, в который будет входить вал. Петька работал стамеской аккуратно, чтобы дерево не скалывалось.

— Вот так, по кругу иди. Не торопись, пусть инструмент сам работает.

Наконец первая втулка начала приобретать нужную форму.

— Ещё самую малость подправить нужно, — пробормотал я, прищурившись. — Вал должен входить точно, без зазоров, но и не туго. Лишь бы смазку еще вогнать.

Петька подал мне самую тонкую стамеску, и я аккуратно снял ещё несколько тонких слоёв древесины, постоянно проверяя размер будущего вала.

— Вот теперь то, что надо, — удовлетворённо кивнул я, — Теперь займёмся второй.

Вторая втулка пошла быстрее — руки уже приноровились к работе с этим необычным материалом. Петька уверенно работал с деревом, чувствовалось, что это его стихия. Хотя, в самые ответственные моменты поднимал взгляд на меня, мол — всё так?.

К вечеру, когда солнце начало клониться к закату, обе втулки были готовы — идеально круглые, с гладко отполированной внутренней поверхностью. Я окунул их ёмкость с дёгтем, чтобы дополнительно защитить от влаги и уменьшить трение.

— Ну вот, — довольно потёр я руки, разглядывая наше творение. — Эти втулки века прослужат. Мореный дуб со временем только крепче становится.

Семён, проходивший мимо, остановился взглянуть на нашу работу. Он взял одну втулку, внимательно осмотрел, даже понюхал.

— Добротно сделано, — одобрительно кивнул он. — Такие не сотрутся и не раскрошатся.

— Завтра делайте такие же на оставшиеся площадки, — сказал я ему, протягивая готовое изделие. — По нему ориентируйтесь, чтоб ошибки не было. Но всё же лучше каждый раз к валу примеряйте.

Семён взял в руки втулку, повертел её в руках внимательно осматривая, потом кивнул:

— Сделаем, Егор Андреевич. Не сомневайтесь.

Мы с Петькой, собрав инструменты, решили возвращаться в деревню. Оставили Зорьку с телегой мужикам, чтоб на обратном пути привезли доски в ангар.

— Ты молодец сегодня, — похвалил я Петьку, когда мы шагали по лесной тропинке к Уваровке.

Он расцвёл от похвалы, но постарался сохранить серьёзное выражение лица:

— Стараюсь, Егор Андреевич. Хочу всему научиться, что вы знаете.

— Всему не научишься, — усмехнулся я. — Жизни не хватит. Но кое-чему — можно.

Машка, словно почувствовав наше приближение, встретила меня на пороге. В руках у неё была глиняная крынка с квасом — знала, что после работы в первую очередь хочется пить.

— Заждалась уже, — ласково проворчала она, подавая мне квас. — Что-то припозднились вы сегодня. И чем это от тебя так пахнет?

Я принял крынку с благодарностью и сделал несколько жадных глотков. Квас был холодный, с кислинкой, с пенной шапкой — именно то, что нужно после трудового дня.

— Известью пахнет, — улыбнулся я, вытирая рукавом губы. — Сегодня ею занимались, потом за дуб взялись.

— И как, удалась твоя известь? — поинтересовалась Машка, пропуская меня в дом.

— Завтра увидим, — пожал я плечами. — Хорошо разогрелась, камень побелел как надо. Должно получиться.

После тяжёлого трудового дня больше всего хотелось смыть с себя пот и пыль. Я направился в нашу самодельную душевую. Машка, видя мое намерение, быстро присоединилась ко мне. Мы наплескались вдоволь, смывая усталость и заботы дня. Вода смывала не только грязь, но и напряжение — я чувствовал, как мысли становятся легче, а тело расслабляется.

Вернувшись в дом, мы сели ужинать. На столе дымилась миска с наваристыми щами, рядом лежал ломоть свежеиспечённого хлеба и стояла плошка с солёными огурцами.

Ужин прошёл в уютном молчании. Машка сидела напротив, подперев щёку рукой, и смотрела на меня с нежностью и интересом. Видно было, что она соскучилась за день — я редко задерживался так долго.

После ужина мы устроились на лавке у окна. Машка прильнула ко мне, положив голову на плечо. В такие моменты все заботы и тревоги отступали, оставляя только тепло и покой.

Утром, хорошо выспавшись и плотно позавтракав пшённой кашей с маслом, я вышел во двор. Солнце уже поднялось над лесом, обещая жаркий день. Я потянулся, разминая слегка затёкшие от вчерашней работы мышцы, и окликнул:

— Настасья! Ты где?

Та появилась буквально через пару минут, словно ждала поблизости.

— Как там наш солод поживает? — спросил я, глядя на её румяное от утренней работы лицо.

— Дак готов уже, барин, — с гордостью ответила она, вытирая руки о передник. — Всё как вы учили — и прорастили, и просушили.

— Хорошо, — одобрительно кивнул я. — Организуй тогда себе компанию, скажи, пусть Степан проведет вас на всякий случай, да начинайте собирать вишню — как раз должна поспеть.

— Сколько собирать-то? — деловито уточнила Настасья.

— Да сколько сможете — всю обработаем, — махнул я рукой. — И для наливки, и сушёной на зиму оставим.

Она понимающе кивнула и пошла, видать, искать Степана.

Я повернулся к Машке, которая вышла на крыльцо, слушая наш разговор:

— Как первую партию вишен принесут, сделай-ка ты вареников. Умеешь?

— Конечно, Егорушка, — улыбнулась она, и ямочки появились на её щеках. — Ещё матушка учила. Тесто на воде или на молоке делать?

— На молоке, конечно, — рассмеялся я. — Чай, не бедствуем.

— Тогда и сметанки к ним у жены Ильи возьму, — подхватила Машка. — У неё сметана самая густая, ложка стоит.

Я представил, как вечером, после тяжёлого трудового дня, сяду за стол, а там — тарелка со свежими варениками, исходящими паром, и плошка с густой деревенской сметаной… От предвкушения даже слюнки потекли.

Тут ко мне подошел Захар. Лицо его было сосредоточенным, в глазах читался немой вопрос. Он переминался с ноги на ногу, словно не решаясь нарушить мои размышления.

— Егор Андреевич, — наконец произнес он, поглаживая бороду, — так что со свиньей-то решаем? Колем?

Я поднял на него взгляд, на мгновение не понимая, о чем речь. Потом вспомнил — действительно, еще вчера говорили о забое.

— Так вчера же вроде хотели, — добавил Захар, заметив мое замешательство. — Я так понял, что не до нее было⁈

— Да, засуетились с лесопилкой да известью, — кивнул я. — Ну тогда давай сегодня. Самое время, пока погода стоит хорошая.

Захар удовлетворенно кивнул, развернулся и зашагал к хлеву, на ходу закатывая рукава рубахи.

Я же вернулся в дом. Машка хлопотала у печи, расставляя горшки да чугуны. Увидев меня, улыбнулась:

— Ну что, управился с делами?

— Пока только начинаю, — ответил я, присаживаясь на лавку. — Послушай, вареники отменяются. Их завтра сделаешь. А на вечер нужно будет отварить картошку. Просто помыть и как есть отварить.

Машка оторвалась от своего занятия, посмотрела на меня с любопытством:

— А что это будет-то? Для какого блюда?

Я невольно улыбнулся ее любознательности — всегда хотела знать не только что делать, но и зачем.

— Будет картошечка отварная, — ответил я с легкой хитрецой. — Да к свежей свининке.

Машка понимающе кивнула, но тут же нахмурилась:

— Так где ж свининка-то? Нешто Захар решил свинью колоть?

В этот момент со двора донесся протяжный визг свиньи — пронзительный и быстро оборвавшийся. Машка всплеснула руками: