Аландская Звезда (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Саша, ты прекрасно знаешь, что у меня есть все, о чем другие могут лишь только мечтать. Ордена, чины в нашем с тобой положении вздор! Если уж тебе и впрямь хочется кого-то облагодетельствовать, то обрати свое августейшее внимание на наш бедный народ. Вот уж кто и впрямь нуждается в твоем участии и великодушии.

— Ты о чем?

— О том, что мы обещали отцу в тот роковой вечер.

— Ты же понимаешь, что сейчас не время?

— Понимаю. Как впрочем, и то, что перед тобой всегда будет множество сиюминутных задач, решение которых давно назрело и перезрело. И если не ставить перед собой глобальные цели, во всех этих мелочах можно просто утонуть.

— Умеешь ты все-таки испортить настроение! Хотя… обещаю, как только будет заключен мир, соберу правительственную комиссию, которая…

— Займется болтовней и перекладыванием из пустого в порожнее? — ухмыльнулся я.

— А вот это уже будет зависеть от тебя, дорогой братец.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Ибо главой этой комиссии будешь ты!

— Ты это серьезно? — удивился я.

— Абсолютно. Более того, я просто не вижу, кто бы еще мог взяться за такое дело и довести его до конца.

— А ты уверен, что у нас с тобой одинаковые взгляды на грядущее освобождение?

— Давай-ка отойдем, — неожиданно предложил Саша. — Кажется, у нас есть, что обсудить.

— Изволь, — согласился я, как бы говоря всем своим видом — «ты тут начальник, тебе и решать».

Местом для беседы или, скорее, переговоров была выбрана украшенная в восточном стиле просторная курительная комната. Оказавшись внутри, император присел в мягкое кресло, кивнув мне на другое, дескать, устраивайся.

Отправив вон сунувшегося к нам было кальянщика, Александр сам открыл коробку с сигарами и, откусив специальными щипчиками кончики, раскурил одну из них от свечи в канделябре и с удовольствием затянулся.

— Не желаешь?

— Благодарю, нет.

— Ну как знаешь, — выпустив струйку дыма, отозвался брат. — А меня, признаться, курение успокаивает… итак, что ты имел в виду, когда говорил о наших возможных разногласиях?

— Видишь ли, в чем дело. Я давно заметил, что разные люди, говоря об одном и том же, часто подразумевают не просто разные вещи, а диаметрально противоположные. Вот скажи, как ты видишь освобождение?

— Хм. Пожалуй, наилучшим вариантом было бы поступить, как наш дядя в Остзейских губерниях. Даровав тамошним крестьянам свободу и не ущемив при этом прав землевладельцев.

— То есть, освободив без земли?

— Ну конечно!

— И без возможности свободно выбирать себе место жительства?

— Разумеется!

— Тогда нам точно не по пути.

— Но почему?

— Да потому что ни к чему кроме новой «пугачевщины» это не приведет!

— Отчего такой пессимизм? В Прибалтике ведь никаких волнений не случилось… [1]

— А ты наших мужиков с чухонцами не путай!

— Ну, хорошо, положим, ты прав. Предложи тогда свой вариант.

— Освободить крестьян безо всяких условий и выкупов. И разумеется, с земельными наделами.

— Что⁈ — закашлялся никак не ожидавший подобного радикализма брат. — Но это же невозможно!

Говоря откровенно, в этом я с ним был полностью согласен. Провести подобную реформу не получилось бы в любом случае, но… мне совсем не хотелось взваливать на себя это воз, а другого выхода, кроме как с самого начала поставить невыполнимые условия, я не видел.

— Почему?

— Да нас помещики заживо сожрут!

— Подавятся!

— Но это же революция.

— Поверь мне, Саша, реформы, пусть и радикальные, будучи спущены сверху, в конечном итоге обойдутся гораздо дешевле, чем революция, начавшаяся снизу. В том числе и для нашего дворянства.

— Не верю своим ушам! А где твой либерализм, уважение к частной собственности?

— Давай по порядку. У нас в России отчего-то принято путать либерализм с идиотизмом. Правда, нельзя сказать, чтобы люди, называющие себя «либералами», не давали для этого повода, но все же это довольно-таки разные понятия. Что же касается частной собственности… скажи, ты знаешь, что более двух третей помещичьих имений заложено в обеспечение взятых у государства ссуд?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что ни крестьяне, ни земли в этих поместьях дворянам не принадлежат! Надо изъять их, выплатив бывшим владельцам разницу, и перевести в государственные крестьяне. А уж с ними-то, равно как и с удельными, ты можешь поступать по своему разумению, ни на кого не оглядываясь!

— Боюсь, что это чересчур радикально.

— И, тем не менее, это всего лишь первый шаг. Нужно разрешить нашим мужикам самостоятельно выбирать место жительства.

— А это еще зачем?

— Затем, что у нас очень много незаселенной земли. Затем, что нам нужны рабочие руки на заводах и фабриках в городах. И взять их, кроме как в деревне, неоткуда.

— Но тогда все крестьяне разбегутся…

— Не будут притеснять, не разбегутся! — усмехнулся я, глядя на ошарашенное лицо брата.

Судя по всему, предлагая мне место главы комиссии, Александр рассчитывал убить одним выстрелом по меньшей мере полдюжины зайцев. Во-первых, немного уменьшить мою популярность среди правящего класса. Уж больно много среди них крепостников. Во-вторых, поднять собственную значимость, поскольку тем ничего не останется, как прибегать к его заступничеству. Император же будет оставаться над схваткой, демонстрируя эдакую «равноудаленность». Умно, ничего не скажешь…

— Признайся, ты ведь шутишь? — с надеждой взглянул он на меня.

— Я скорее рассуждаю на тему. Но мы в любом случае очертили некие границы.

— Объяснись.

— С удовольствием. Итак, у нас есть два варианта реформ. Твой — это самый минимум, ниже коего только оставить все, как есть, что, как ты сам понимаешь, совершенно неприемлемо. Мой, напротив, является максимумом, к которому необходимо стремиться, каким бы недостижимым он не казался. Но реальная реформа, если мы хотим ее провести, несомненно, будет плодом неоднократных компромиссов.

— Но ты возьмешься?

— Возьмусь. Но при одном условии.

— И каком же?

— Обещай, что будешь меня поддерживать. А если понадобится, то и защищать. Без этого мне не справиться.

— Об этом мог бы не упоминать, — посерьезнел брат. — Ибо я и без того всегда на твоей стороне, кто бы на тебя не жаловался…

— Опаньки! А можно с этого момента чуть поподробнее?

— Отчего же нет. Ну вот скажи, за что ты так сурово обошелся со стариком Платером? Говорят, он слег от огорчения…

— Вот значит как? А тот человек, что рассказал тебе о несчастном и несправедливо обиженном адмирале, случайно не упомянул, что из-за него я чуть не погиб? Да черт со мной, мы из-за него чуть не проиграли сражение! Остались без флота!

— Мне кажется, ты преувеличиваешь…

— Ни черта подобного! Если бы этому старому негодяю удалось задержать Лихачева, я бы уже кормил рыб!

Распалившись, я, ничуть не стесняясь в выражениях, немедленно поведал старшему брату обо всем, что из политических соображений не вошло в официальное донесение. Некоторое время он потрясенно молчал…

— Костя, поверь, я ничего не знал об этом.

— Ладно, проехали. Хотя мне очень интересно, кто так нагло врал в лицо моему императору?

— Я сам разберусь.

— Как знаешь.

Судя по всему, случившееся все-таки вывело из себя славящегося своим хладнокровием (которое впору было называть апатией) Александра, из-за чего он вызвал лакея и велел тому подать коньяка. Через минуту перед нами оказался графин с ароматной жидкостью янтарного цвета и две походных серебряных стопки. Отсалютовав друг другу посудой, мы выпили, после чего разговор пошел легче.

— Зачем было так рисковать? — озвучил мучавший его вопрос Саша.

— Война, — развел я руками. — Без этого никак.

— Еще мне сказали, что твои корабли сильно избиты и потребуют долгого ремонта.

— Не страшно. Свою роль они выполнили, а дальше все будут решать броненосцы.

— Глядя на «Первенца», я совсем этому не рад. Ужасно некрасивый корабль.