[2] Руки вверх! На берег! Быстро! (нем.)
[3] Стоять, быстро, руки вверх, назад, да, нет (нем
.)
Глава десятая
День угасал. Солнце завалилось за деревья, и его лучи с трудом пробивались сквозь них. Тени удлинились. Задул холодный северо-западный ветер, нагоняя облака и донося до людей отдалённый звук канонады. Где-то шёл бой.
— Твои бойцы как, в темноте видеть умеют? — спросил у Латышева Максим.
— С чего бы? — удивился тот. — Мы же не совы, обычные люди.
— Вы — разведчики. Разве вас не учили?
— Я обычное пехотное училище закончил, — пожал плечами Левашов. — Ванька-взводный. В разведку уже на войне попал.
— Ясно. Тогда я, с твоего позволения, небольшую лекцию людям прочту, пока совсем не стемнело. Тебе тоже послушать будет невредно.
Собрали бойцов вместе.
— Товарищи красноармейцы, — негромко, но так, чтобы было слышно всем, начал Максим. — Нам предстоит ночной марш-бросок. Цель — выйти в расположение дивизии. В каком направлении двигаться, мы знаем. С нами двое тяжелораненых, понесём их на носилках, будем меняться. Почему ночью? Потому что ночью немцы спят, они любят порядок. А нам, русским, по хрену — что ночь, что день, лишь бы жить не лень.
Бойцы засмеялись, оценив поговорку, которую Максим только что на ходу придумал.
— Вот и будем жить, — продолжил Максим. — Однако ночь обещает быть тёмной. Поэтому несколько советов, чтобы лучше видеть в темноте. Первое — хорошо поесть и выспаться, это мы выполнили, спасибо немцам.
Бойцы опять засмеялись.
— Второе. Перед выходом всем пять минут глубоко подышать. Вот так, — он показал. — Живот-грудь — вдох, грудь-живот — выдох. Это необходимо, чтобы насытить кровь и весь организм кислородом. Наши глаза будут лучше видеть, а уши слышать. Третье — умыться холодной водой, ручей знаете где. Наконец, четвёртое. В темноте прямо перед собой не таращиться, смотреть краем глаза, боковым зрением, как бы невзначай. Тогда разглядишь всё, что надо. Не так как днём, но разглядишь. Никаких фонариков, костров, факелов, спичек, зажигалок. Хотите курить — курите сейчас. Когда стемнеет, курить не дам — никотин на ночное зрение плохо влияет, а глаза к темноте должны привыкнуть. Всё ясно?
Раздались голоса:
— Так точно.
— Ясно, товарищ младший лейтенант.
— Разрешите вопрос? — поднял руку сержант Найдёнов.
— Разрешаю.
— Зачем холодной водой умываться? Про боковое зрение я с детства знаю, а вот про воду не слыхал раньше.
— Если коротко — для бодрости, чтобы спать не хотелось. Ещё вопросы?
Больше вопросов не было.
Ближе к ночи пошёл дождь. Мелкий, холодный, затяжной. Небо заволокло сплошной облачной пеленой, и стало темно — хоть глаз выколи. В лесу ночью всегда темно, но, когда не видно звёзд и луны — особенно.
Костров не разжигали. Только ушли с поляны, расположившись под деревьями, чья осенняя дырявая листва давала хоть какую-то защиту. Ждали команды.
Связанные немцы сидели под охраной маленького солдата по фамилии Прокопчик и терпеливо ждали своей судьбы. За пять минут до выхода к ним подошёл Максим.
— Жить хотите? — спросил.
— Да, герр офицер, — Вилли сделал попытку подняться. — Очень хотим.
— Сиди, — Максим вытащил нож.
Немцы вздрогнули, побледнели.
Максим перерезал пленным верёвки на руках и ногах:
— Теперь раздевайтесь. До трусов. И разувайтесь тоже.
Оба солдата торопливо разделись и теперь стояли перед Максимом, обхватив себя руками.
Да, ребятки, подумал Максим, сентябрь это вам не август. Дождик уже холодный. Ничего, насмерть не замёрзнете, до зимы ещё далеко.
— Рядовой Прокопчик, — приказал он. — Заберите их одежду и сапоги.
— Куда забрать, товарищ лейтенант?
— На голову себе! Что за вопросы, боец? Пусть красноармейцы по вещмешкам рассуют. Главное, здесь не оставлять. Выполняйте.
— Есть! — маленький Прокопчик взял одежду и сапоги (Максим с удовлетворением заметил, что глаза солдата уже адаптировались к темноте) и ушёл.
— Теперь вы, — снова перешёл на немецкий Максим. — Будете сидеть здесь до утра. Утром, какрассветёт, можете попробовать выйти к своим. Без одежды и сапог это затруднительно, понимаю, но кому сейчас легко? Да, чтоб не было так грустно сидеть всю ночь раздетыми под холодным дождём, разрешаю разжечь костёр. Но не сразу, а когда мы уйдём. Вот, держите, — он вложил в руку Вилли коробок спичек.
— Благодарим, герр офицер, — Вилли натурально поклонился Максиму. — Не забудем вашу доброту.
— Надеюсь, что не забудете. И вот ещё что… — он помедлил. — Запомните сами и передайте другим, если смелости хватит. Германия проиграет эту войну. Москву вам не взять, а мы возьмём Берлин второго мая сорок пятого года, после чего Германия подпишет полную и безоговорочную капитуляцию. Гитлер, Гиммлер, Геббельс и Геринг покончат жизнь самоубийством. Других повесят. Вспомните мои слова, если доживёте. А если не доживёте, тоже вспомните. Перед смертью.
Он развернулся и ушёл.
Через три минуты, ровно в двадцать два часа тридцать минут, проверив, чтобы ничего при движении не звякало и не гремело, красноармейцы покинули поляну и гуськом двинулись на запад. Впереди, выбирая тропинки, шёл Максим. В темноте он видел лучше всех.
Подробных карт, соответствующих этому времени и местности, в необъятной памяти КИРа практически не было, это Максим давно понял. Те, что имелись, относились к концу двадцать первого века и мало были полезны, за сто пятьдесят лет очень и очень многое изменилось. Города, городки и сёла разрослись, появилось множество новых дорог — в основном автомобильных, но и железных тоже. Но главное — сильно изменился ландшафт.
Нет, холмы, возвышенности, низменности, долины и реки остались на месте, хотя последние довольно сильно обмелели. Леса, вот что стало в конце двадцать первого века совершенно другим. Здесь они были обширные, густые, дремучие, тянулись на десятки километров. В них обильно водилось зверьё и птицы, а про грибы-ягоды и говорить нечего — иди и собирай.
Не то было во времена Максима. Леса на территории бывшей Украины, которая вернулась домой и теперь уже навечно стала Россией, изрядно поредели. Там где когда-то шумел вековой лес, остался в лучшем случае лесок, на месте леска ютилась роща, а на месте густых рощ раскинулись поля. Кое-где леса, конечно, восстанавливали, сажали новые, но это были уже совсем другие леса.
Поэтому лётную карту, лежащую в планшете, Максим давно «сфотографировал» и запомнил до мельчайших деталей так, что теперь не нужно было всякий раз её разворачивать, чтобы сориентироваться.
А направление движения и скорость он чувствовал лучше любого компаса и спидометра.
Об этом и не только у них с Латышевым зашёл разговор незадолго до выхода.
— Странный ты всё-таки парень, Коля, — сказал лейтенант, закуривая немецкую сигарету.
— Ты бы не курил пока, — промолвил Максим. — Я же говорил. Никотин плохо влияет на ночное зрение.
— Вот я и говорю — странный. Откуда, к примеру, тебе это известно?
— Читал. Я вообще люблю читать. Все мои знания, которые не входят напрямую в лётную подготовку, — оттуда, из книг.
— Хорошо, допустим. А немецкий? Ты же шпрехаешь, что твой немец, я слышал.
— У нас в трудовой коммуне имени Феликса Эдмундовича Дзержинского был хороший учитель немецкого, — сымпровизировал Максим. — Шенгальц Игорь Оттович, из поволжских немцев. А языки я всегда любил учить. Вообще учиться люблю. Есть во мне такая фигня. Я не понял, Егор, что за наезд?
— Наезд? Какой ещё наезд?
— Это я так претензии называю. Наезд. Образное выражение.
— Понятно. Какой же это наезд? Так, интересуюсь. Просто таких, как ты, я никогда не встречал.
— Таких — это каких?
— Да вот таких… Всё ты знаешь, все умеешь, всё помнишь. Немецкий знаешь. В темноте видишь почти как днём. Лечить руками умеешь. Стреляешь как снайпер. В разведке любому сто очков дашь.
