[1] В доме отключили горячую воду, и Папанов решил мыться в холодной. С ним случился сердечный приступ.
[2] Село в Нижне-Ломовском районе Пензенской области. Спичечная фабрика в Верхнем Ломове была основана в середине XIX века.
Глава 4
И всё-таки слабоваты оказались связи Сергея Михайловича. И Сотников не потянул. Это выяснилось ещё раньше, нежели я узнал о провале попытки Лебедева расставить всё по своим местам. Андрей Валентинович сам мне признался, что ему велели не соваться не в своё дело, и он не стал вставать в позу. Правда, известил о ситуации Шумского, но как тот из Пензы сможет как-то повлиять на дела московские… В это я слабо верил. Вот же, Андропова смогли убрать, а с каким-то директором завода справиться не получается.
— К самому Щёлокову я соваться не стал, не хотелось лишний раз тревожить его из-за такой ерунды. С замом его поговорил. А тот так и сказал мне, мол, не хочу портить отношения со смежниками из-за твоего будущего зятя. Даже и не знаю, может, из конторы кого по старой дружбе попросить… Есть у меня там один закадычный генерал.
Мы с хмурым генералом сидели вдвоём на кухне его квартиры, и никто из членов его семьи не смел сюда сейчас зайти. Сергей Михайлович при мне предупредил жену и дочь, чтобы носа на кухню не совали. Тем более все уже поужинали, а мы вот с Лебедевым минут сорок гоняли чаи, обсуждая сложившуюся ситуацию. Он что-то ещё говорил, что не стоит опускать руки, что он за меня поборется, что правда должна восторжествовать, но как-то без уверенности в голосе.
Я ради приличия покивал, также выразив надежду, что негодяи должны получить по заслугам, и в десятом часу вечера попрощался, напоследок чмокнув в щёчку свою невесту, которая уже была в курсе отцовских потуг.
— Сенечка, любимый, не волнуйся, всё будет хорошо, — шептала она мне на ухо, крепко ко мне прижавшись на глазах чуть ли не пускающих слезу умиления родителей. — Вот увидишь, эти подонки своё получат.
Получат, особенно тот, кто всю эту кашу заварил, думал я, на следующий вечер переступая порог Первой градской. Про отделение я всё же уточнил в справочной, заодно узнав и номер палаты, представившись институтским товарищем. То, что Гоша лежит в отдельной палате, меня порадовало. Время посещения с 17 до 19 часов. Причём больной (хотя какой он на хрен больной) мог и сам спуститься. Но я не хотел свои эксперименты устраивать у всех на виду. Моей задачей было вообще не засветиться.
Так что уже из машины я вышел в белом халате, а голову прикрыл белой шапочкой. Накинул на шею фонендоскоп, и сразу же стал одним из сотрудников больницы. Недаром говорится, что форма обезличивает.
Таким макаром я и попал в нужное мне отделение. VIP-палата, как её называли в моём прошлом-будущем, набравшись англицизмов, располагалась рядом с сестринским постом. Впрочем, это была стандартная схема.
Нижняя часть лица дежурной медсестры была скрыта развёрнутым журналом «Работница» за май 1979 года с улыбающимися детишками на обложке. Виднелись только очки в толстой оправе и прядь русых волос, выбивавшаяся из-под шапочки. Нацепив на лицо благожелательную улыбку, я спросил:
— Здравствуйте! Больной Вешняков в палате?
Она опустила журнал, открывая нижнюю часть лица с глубокими носогубными складками и морщинами-марионетками. Да и на лбу сразу появились продольные морщины, когда она подняла на меня взгляд. Выглядит лет на сорок пять, а на самом деле, пожалуй, что и моложе.
— Да, при мне вроде бы никуда не отлучался, — ответила она. — А вы, простите, кто?
Она поправила очки, глядя на меня сквозь линзы большими серыми глазами. Я улыбнулся ещё шире:
— С кафедры, попросили осмотреть пациента и составить заключение. Это не займёт не очень много времени.
При Первой градской состояли кафедры нескольких мединститутов, так что прикинуться каким-нибудь интерном одной из них было, на мой взгляд, самым оптимальным вариантом. И я не ошибся.
— Ну идите, — пожала плечами медсестра, снова углубившись в чтение.
Маску я надел в тамбуре, где имелась боковая дверь в уборную. Не нужно, чтобы Гоша меня узнал и сразу поднял крик.
Пациент лежал на кровати в трико и носках, на двух подушках, поэтому скорее это было полусидячее положение. И он тоже читал журнал, правда, «Юность». На тумбочке возвышалась ваза с яблоками, апельсинами и виноградом. Причём даже яблоки выглядели свежими, будто бы их только что сорвали с ветки, хотя в нашей средней полосе они сейчас только наливаются соком. А на другой тумбочке стоял переносной цветной телевизор «Электроника Ц-401» в корпусе из красного пластика. А неплохо устроился отпрыск директора завода. Ещё и холодильник «Бирюса» в углу у окна стоит, там наверняка покоятся какие-нибудь деликатесы.
Хотя, собственно говоря, что я ожидал увидеть? Как он лежит в общей палате на простыне не первой свежести и вкушает то, что дают простым больным? Как бы не так! Гоша, не меняя положения, повернул голову в мою сторону слегка нахмурился, будто бы пытаясь узнать во мне кого-то другого.
— А вы кто? — спросил он. — Новый лечащий врач?
— Можно и так сказать, — ответил я, надеясь, что из-под маски мой голос звучит глуховато, таким образом давая мне возможность ещё какое-то время оставаться неузнанным.
— Мне кажется, я вас уже где-то раньше видел…
— Это только кажется. Как вы себя чувствуете?
— Да ничего, — пожал плечами Вешняков. — А почему вы в маске?
— Эпидемия гриппа, — выдал я заранее припасённый ответ.
— А-а-а, понятно… Доктор, а когда меня уже выпишут?
— В таком деле спешить не стоит, — наставительно сказал я, подвигая к кровати стул и ставя рядом портфель с заранее включённым диктофоном внутри и прикреплённым скотчем к верхнему клапану микрофоном. — Ну-ка дайте руку, я вам пульс посчитаю.
К этому моменту я успел и браслет активировать, так что, едва его запястье оказалось в моих пальцах, немедленно приступил к работе. А ещё минуту спустя пациент начал было бормотать, что я как-то слишком долго измеряю пульс.
— Это по новой методике, — монотонно ответил я, не открывая глаз. — Лежите спокойно и не шевелитесь.
Делать приходилось всё в ускоренном режиме. А когда всё было готово — я услышал тихий стон пациента.
— Что? — спросил я, вытирая носовым платком вспотевший лоб и борясь с накатившей тошнотой.
— Голова… Голова болит.
— Ну ещё бы, третья стадия рака, — вздохнул я.
— В смысле?
Гоша престал стонать и уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескался ужас.
— Я говорю, что у тебя, Георгий, третья стадия рака мозга. Вот и болит головка. А дальше будет хуже. Нарушится кожная чувствительность, ухудшатся параметры зрения и слуха, начнет страдать устная и письменная речь… Но главное — это жуткие головные боли, иногда даже наркотические вещества не помогают окончательно заглушить болевые ощущения. В общем, можешь сообщить родителям, чтобы готовились к худшему.
— Как… Но… Да кто вы⁈
— Так и не узнал по голосу? Надо же… А я тот самый водитель Коренев, кого ты пытался задушить нейлоновым шнуром. Вспомнил?
— Ты?!!
— Я, — кивнул я покаянно, как Раиса Захаровна на встрече с Надей из ещё неснятого Меньшовым фильма. — Ловкость рук, как говорится… Остановка сердца в машине, кстати — тоже моя работа, так что у тебя уже вторая возможность убедиться на собственном здоровье в моих возможностях. Если сомневаешься в моём диагнозе — дождись результатов исследований. Только если они затянутся — онкология перейдёт в последнюю, терминальную стадию. Кстати, не вздумай кричать и тем более кидаться в драку, от твоей покладистости зависит, как долго ты ещё проживёшь.
— А-а-а…
Он скривился от боли, а я участливо вздохнул:
— Да-да, и чтобы ты сразу почувствовал, что такое рак мозга, я добавил болевых ощущений. Они тебя будут мучать до конца твоих дней, не таких уж и долгих… Если, конечно, ты не сделаешь то, что должен сделать. И тогда рак исчезнет, как ни бывало.
