— Это уже наши проблемы, — отмахнулся майор. — По крайней мере, появилась печка, от которой теперь можно плясать. Но тут есть один нюанс… Если с сердцем у Вешнякова вроде всё в порядке, то с головой проблемы. Подозрение на рак головного мозга.
Он внимательно посмотрел на меня, как будто в чём-то подозревая. Я округлил глаза, покачал головой:
— Ничего себе… Вот это поворот.
— Короче, врачи сейчас его обследуют. Как бы там ни было, Вешняков подтвердил ваши первоначальные показания.
Глядя на унылую физиономию следователя, даже хотелось ему посочувствовать. Но как захотелось — так и перехотелось. Натуральный оборотень в погонах, такому самому место на нарах.
— М-да, надо же… И что, как скоро суд? — поинтересовался я.
— Такие дела быстро не делаются, — покрутил в пальцах шариковую ручку Нуждин. — Мы вас оповестим, как дело к суду пойдёт.
Эдак, чего доброго, я свадьбу раньше сыграю, чем Гошу посадят, думал я, покидая кабинет следователя. А такому важному мероприятию, как бракосочетание с последующим празднованием, хотелось бы закрыть все гештальты. Чтобы, как говорится, ничего за душу не тянуло.
После визита к следователю вечером позвонил Лебедеву, пересказал в общих чертах новости. Радости генерала не было предела.
— Рад, что всё так закончилось, — сказал он. — Но с чего бы…
— Наверное, совесть проснулась, — не дал ему закончить мысль я. — Оказывается, она присутствует даже у самых отъявленных негодяев.
Не рассказывать же, в самом деле, как всё было в реальности… Может, и поверили бы. Только оно мне надо? Не было меня в Первой градской, никто не знает о моём визите туда, только я и Гоша. А Гоша обещал не болтать, знает, чем это может для него закончиться.
Дома я немного поколдовал с ДАРом, избавившись от ещё видимых последствий удушения, и от странгуляционной борозды не осталось и следа. Признание Гоши получено, а мне уже надоело прятать шею за наглухо застёгнутым воротничком.
На следующий день позвонил Сотников, попросил встретиться. Мы пересеклись на лавочке в скверике неподалёку от моей больницы.
— Ничего не понимаю, — говорил комитетчик, облизывая мороженое в вафельном стаканчике. — Почему Вешняков-младший вдруг решил изменить показания… Вы часом не в курсе, Арсений Ильич?
Я тоже лизнул верхушку холодного лакомства. Всё-таки вкусное оно, советское мороженое. Без всякой химии и грёбаных красителей, после которых у людей развиваются всякие нехорошие болячки вплоть до онкологии. Хуже всего, что страдают дети — главные потребители сладостей. В том моём будущем этой гадости было невообразимое количество. А будет ли в этом?
— Не иначе совесть проснулась, — повторил я сказанное накануне Сергею Михайловичу.
— М-да… Не думал, что у этого типа она есть. Хорошо, что так всё разрешилось, а то меня в последнее время глодало чувство вины за то, что не мог вам помочь.
— Ну, вы же не председатель комитета госбезопасности, — улыбнулся я. — Возможно, у вас всё ещё впереди.
— Вашими бы устами, — хмыкнул Сотников, снова лизнув мороженое. — Хотя даже и не знаю, нужна ли мне такая должность. Чем выше взлетишь — тем больнее падать… Вешняков, кстати, сейчас во всё той же Первой градской, только в другом отделении. У него же рак мозга нашли чуть ил не в последней стадии. Так, чего доброго, и до суда не доживёт.
— Да? Хм… Хотелось бы, чтобы дожил.
— И мне хотелось бы. Да, чуть не забыл… Владимира Борисовича переводят в столицу, в УКГБ по Москве и Московской области. Так что мы с вами связь не теряем, но и с Шумским сможете видеться почаще. Если, конечно, возникнет такая необходимость.
— Здо́рово, — совершенно искренне заявил я. — А когда переезд?
— Это я уж не знаю, да и сам Владимир Борисович не знает. Ему просто сказали — быть на низком старте. Кстати, особо-то не распространяйтесь об этой новости.
— Насчёт этого можете не беспокоиться. Тем более о существовании Шумского из моих близких и знакомых никто не знает. И не узнает.
Эта встреча случилась 1 июня. А 4-го в вечернем выпуске программы «Время» сообщили, что накануне на буровой скважине в Мексиканском заливе произошла экологическая катастрофа. Из-за неправильных технических решений нефть из месторождения под большим напором прорвалась на поверхность залива, воспламенилась и взорвалась, когда вступила в контакт с газовыми испарениями от двигателя, обеспечивающего электроэнергией буровую вышку на борту платформы. Платформа загорелась и рухнула в море после нескольких часов непрерывного пожара. Из скважины за сутки вытекло уже около 30 000 баррелей нефти, и пока остановить этот поток не представляется возможным.
Глядя в экран телевизора, я ощущал одновременно и удовлетворение от того, что моё предсказание, данному Шумскому, сбылось, и ужас от размеров катастрофы. Мог ли я её предотвратить? Вряд ли это было в моих силах. В конце концов, я передал информацию Шумскому, а уж он мог бы по своим каналам что-нибудь предпринять. Однако, как ни крути, а жизни погибших в пламени будут на моей совести, и мне с этим жить.
Шумский позвонил ещё прежде чем закончились новости:
— Программу «Время» смотрите, Арсений?
— Вы про катастрофу в Мексиканском заливе? — ответил я вопросом на вопрос.
— Про неё, — как показалось, хмыкнул Шумский. — Я ведь помнил ваше предсказание, поэтому 3-го числа ждал с нетерпением. Утром сегодня думал, что не сбылось. Ан нет, к вечеру информацию всё-таки озвучили.
— Даже и не знаю, радоваться этому факту или всё же печалиться — как-никак люди погибли.
— Не переживайте, вы бы всё равно ничем не смогли им помочь.
Ага, а вот вы почему по своим каналам ничего не предприняли? Впрочем, эту мысль я оставил при себе.
— А то, что ваше предсказание подтвердилось — уже само по себе замечательно. Что-нибудь свежее имеется в плане видений?
— Пока ничего. Если бы было — я бы сразу Сотникову сообщил.
— Угу, ясно… Кстати, скоро в Москву перевожусь, так что будем видеться чаще.
— Ого, отличная новость! Поздравляю!
Сотникова, уже сообщившего мне об этом, я не стал сдавать.
На следующий день отправился снова в Первую градскую. Я уже успел выяснить, в каком отделении лежит подозреваемый, причём в отделении постоянно дежурит милиционер, поскольку хоть преступник и плох, но охрану выставлять положено — вдруг решит сбежать. Хорошо хоть лежал Гоша в отдельной палате. То ли папа договорился, то ли решили убийцу не класть с обычными гражданами. Мне это было только на руку.
В палату проник без проблем, ни медсестра, ни весело о чём-то с ней болтавший молоденький сержант милиции на меня внимания не обратили. Да уж, не смотрели они фильмов из моего будущего, где убийцы под видом врачей проникают в палату к охраняемому объекту. Ну я-то хоть не убийца, а напротив — спаситель.
Лежавший под капельницей Гоша по сравнению с нашей последней встречей выглядел не в пример хуже. Исхудавший, под глазами синие полукружья, щёки ввалились, в глазах застыло страдание. Но при моём появлении в них загорелась надежда.
— Ты… Вы…
— Я же обещал, что вылечу тебя, если подпишешь признательные показания? А я своё слово держу.
Но поработать мне пришлось так, что из палаты я выполз чуть живой. Впору было самому под капельницу ложиться. Выждал какое-то время, чтобы своим видом не вызвать подозрение у дежуривших в коридоре медсестры и милиционера. Обошлось.
Между делом я решил всё-таки подать заявление на вступление в ряды КПСС. Мелехов дал от себя рекомендацию и подтянул ещё одного члена парткома, тоже написавшего на меня положительную характеристику. На бюро моё заявление рассмотрели и дали год испытательного срока. А заодно вручили книжицу-раскладушку «Моральный кодекс строителя коммунизма», на каждой страничке которой под изображением представителей пролетариата в красных тонах было размещено по пункту. Первый гласил:
«Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма». На следующей страничке — «Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест». Ну и так далее, всего 12 страничек и 12 пунктов соответственно. У христианина на две заповеди было меньше.
