Лекарь Империи 10 (СИ) - Лиманский Александр

— Инструменты готовы, — Матрона Егоровна разложила на столике все необходимое с маниакальной аккуратностью. Скальпели, пинцеты, ретракторы — все блестело стерильной чистотой. — Хотя какие тут инструменты… Одна игрушка светящаяся.

Неволин надел хирургические очки с мощным увеличением, превратившись в некое подобие стрекозы.

— Начинаем. Разумовский, вы ведете зонд. Я контролирую общую траекторию по данным рамы. Малейшее отклонение — останавливаемся.

Я взял манипулятор. Тонкая, почти невесомая рукоятка, похожая на стилус для планшета, только в сто раз точнее. От нее тянулся световод — тоньше человеческого волоса, гибкий, светящийся изнутри мягким голубым светом.

Глубокий вдох. Выдох. Еще один вдох.

Сонар активировался мгновенно. Мир вокруг словно расслоился. Я видел симулятор не как розовую гелевую массу в прозрачной капсуле, а как живую, пульсирующую трехмерную карту. Каждый «сосуд», каждое «ядро», каждый «проводящий путь». Алхимики и маги постарались на славу — имитация была почти идеальной.

— Начинаю введение. Точка входа — пять миллиметров каудальнее большого затылочного отверстия.

Зонд коснулся поверхности. Я почувствовал на кончиках пальцев легкое сопротивление — «твердая мозговая оболочка». Чуть больше давления — мягкий прокол.

— Прохожу оболочки… Вхожу в ткань… Глубина — пять миллиметров.

На мониторах Астафьевой забегали зеленые линии ЭЭГ. Симулятор «ожил», имитируя реакцию живого мозга на вторжение.

— Параметры в норме, — подтвердила она своим ровным, бесцветным голосом. — Продолжайте.

Глубже. Десять миллиметров. Пятнадцать. Зонд медленно, микрон за микроном, погружался в вязкую, податливую массу, оставляя за собой тончайший, почти невидимый канал. Все шло по плану.

— Приближаюсь к первой опасной зоне. Позвоночная артерия справа.

Вот она. Пульсирует в такт невидимому сердцу. Сонар показывает ее как алую реку жизни. Всего полмиллиметра зазора. Одно неверное движение — и я проткну ее. В реальности это означало бы массивное субарахноидальное кровоизлияние. Мгновенная смерть. Спокойно. Дыши. Ты делал и не такое.

— Корректирую траекторию. Отклонение влево на ноль-два миллиметра.

— Вижу на мониторе, — подтвердил Неволин. Его голос был напряженным, но все еще ровным. — Хорошо. Продолжайте.

Двадцать миллиметров. Тридцать. Зонд послушно шел вперед, погружаясь в тайны самого древнего и самого важного участка мозга.

— Вхожу в ствол мозга. Продолговатый мозг, уровень перекреста пирамид.

Напряжение в комнате можно было резать ножом. Даже Филипп Самуилович, стоявший в стороне, замер и, кажется, перестал дышать. Доронин впился взглядом в свой монитор, его пальцы нервно постукивали по краю стола.

— Сорок миллиметров… Пятьдесят… Прохожу ретикулярную формацию…

— Осторожно! — предупредила Астафьева. — Вижу нарастание активности! Еще немного и…

— Контролирую. Шестьдесят миллиметров… Семьдесят…

Цель была близко. Я видел ее Сонаром — яркое, злое пятно, пульсирующее чужеродной, раковой энергией. Метаболическое ядро опухоли.

— Подхожу к цели… Еще три миллиметра… Два…

— Давление растет! — крикнул Артем, не отрывая взгляда от своего монитора. — Сто шестьдесят на сто!

— Это нормальная реакция, — отмахнулся я, полностью сосредоточенный на кончике зонда. — Еще миллиметр…

И тут симулятор взвизгнул. Пронзительно, оглушительно, как пожарная сирена.

На главном мониторе вспыхнула надпись, выжженная на сетчатке кроваво-красными буквами:

«КРИТИЧЕСКОЕ ПОВРЕЖДЕНИЕ СОСУДОДВИГАТЕЛЬНОГО ЦЕНТРА. НЕОБРАТИМЫЙ КОЛЛАПС. СМЕРТЬ ЧЕРЕЗ 0.3 СЕКУНДЫ.»

Я рефлекторно отдернул руку, но было поздно. Симулятор «умер». Индикаторы погасли, на всех мониторах вытянулись идеально прямые, безжизненные линии.

— Какого черта⁈ — я в ярости ударил кулаком по столу. — Я шел идеально! По всем расчетам до сосудодвигательного центра было еще полтора миллиметра!

Невозможно! Я все рассчитал! Траектория была идеальной! Я чувствовал расстояние, каждый микрон! Какого черта⁈

Астафьева, единственная сохранившая ледяное спокойствие, подошла к мониторам и пролистала запись последних секунд:

— Пульсация ткани. Смотрите — вот здесь, на отметке семьдесят один миллиметр. Систола сердца вызвала микросмещение ткани мозга. Всего на ноль-два миллиметра. Но зонд в этот момент оказался ровно напротив критической зоны.

— Вы хотите сказать, что мозг… двигается?

— Конечно, двигается! — рявкнул Неволин, подходя ближе. Его лицо побагровело от раздражения. — Это не мертвый препарат в формалине! Живая ткань пульсирует в такт сердцу! Смещается при дыхании! Любой первокурсник это знает!

— Опаньки-опаньки! Первый блин комом! — прокомментировал в голове Фырк. — Или, в нашем случае, первая дырка в мозгах. Ничего, двуногий, со всеми бывает! Главное — не проткнуть настоящий мозг!

Черт. Конечно, знаю. Но одно дело — знать теоретически, как аксиому из учебника. Другое — ощутить это на кончиках пальцев. Учесть этот микроскопический танец живой ткани.

Я сделал глубокий вдох, заставляя ярость отступить.

— Перезапускаем. Доронин, перенастройте симулятор.

— Уже делаю! Две минуты!

Семнадцать.

Семнадцать раз за последние восемь часов я убил Ксению.

Поначалу это был профессиональный азарт. Команда, собранная Императором, скрипя зубами, но взялась за работу. Академик Неволин цедил сквозь зубы, но ассистировал. Астафьева следила за «нервами» симулятора, Доронин колдовал над своим зондом. Мы были полны энтузиазма.

Первая «смерть» была быстрой. Я не учел пульсацию мозговой ткани. Зонд сместился на долю миллиметра и проткнул артерию. «Критическое повреждение сосудистого центра. Смерть». Урок усвоен.

Мы попробовали другой подход. Через ликворную цистерну, чтобы меньше травмировать ткань. Я шел идеально, обходя нервные ядра, которые видел только я.

Неволин даже пробормотал «невероятно». Я почти дошел. И снова визг сирены. «Необратимый вагусный криз. Смерть». Оказалось, я пересек пучок блуждающего нерва под неверным углом. Еще один урок, купленный ценой еще одной виртуальной жизни.

Мы меняли тактику. Пробовали входить с разных сторон, меняли скорость, температуру. И каждый раз нас ждал провал. Смерть от отека. Смерть от кровоизлияния. Смерть от рефлекторной остановки сердца. Мы изучили все способы, которыми ствол мозга может убить себя, защищаясь от вторжения.

На десятой попытке закончился кофе. На четырнадцатой — терпение.

Я пытался спорить. Кричал, что это не игра в дартс, что каждая неудача — это не провал, а бесценные данные. Что мы не проигрываем, а составляем карту минного поля, по которому нам предстоит пройти всего один раз.

Но они меня не слышали. Они видели только семнадцать смертей. Семнадцать доказательств того, что они были правы с самого начала.

И вот теперь… семнадцатая попытка. Она была идеальной. Я учел все. Каждый нюанс, каждую ошибку. Я довел зонд до цели. Я активировал его. Я видел своим Сонаром, как «сердце» опухоли начало таять, разрушаться под действием температуры. Я почти закричал от триумфа. Мы побеждали.

А потом симулятор завыл, как сирена воздушной тревоги. «Массивный отек ствола мозга. Остановка дыхания через 15 секунд. Смерть через 6 минут».

Я смотрел на монитор, не веря своим глазам.

— Но… но я все сделал правильно! Опухоль уничтожена!

— Именно поэтому! — Астафьева вскочила, тыча пальцем в экран, ее лицо исказилось от ужаса и понимания. — Смотрите! Некроз опухоли вызвал массивный выброс токсинов! Клеточный детрит, свободные радикалы, медиаторы воспаления! Все это хлынуло в окружающую здоровую ткань!

— И вызвало отек, — закончил Неволин. Его голос был глухим, мертвым. Он выглядел постаревшим на десять лет. — Мы не учли постабляционный синдром. Опухоль можно уничтожить. Но продукты ее распада убьют пациента быстрее, чем сама опухоль.

Тишина. Мертвая, оглушающая тишина.

А потом Неволин взорвался.