Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор

И вот тогда он понял. В его глазах отразился ужас, куда более глубокий, чем страх смерти. У него отнимали не жизнь. У него отнимали имя.

Но главный удар был впереди. По завершении ритуала Брюс поднял руку, призывая к тишине. Он выдержал долгую, мучительную паузу, доводя напряжение до предела. Послы зашептались. Французский посланник что-то лихорадочно строчил в своей записной книжке.

— Дабы ни у кого в этом зале не осталось сомнений в законности и неотвратимости правосудия Российской Империи, — произнес Брюс, обводя послов тяжелым взглядом, — я имею честь зачитать вам послание, полученное сего дня из Стокгольма. От Его Величества короля Швеции Карла Двенадцатого.

По залу прокатилась волна изумления. Английский посол подался вперед, не веря своим ушам. Левенгаупт резко вскинул голову, и в его взгляде впервые мелькнула надежда. Неужели король вступается за него? Брюс медленно развернул свиток с королевской печатью. Голос его гремел.

— «…Мы, Карл, Божьей милостью король шведов, готов и вендов, — читал Брюс, — признавая справедливость требований нашего брата, Государя Императора Петра Алексеевича, и дабы пресечь в корне любые посягательства на священный институт монаршей власти, сим указом повелеваем…»

Брюс снова сделал паузу, наслаждаясь эффектом. Надежда в глазах Левенгаупта сменилась растерянностью.

— «…бывшего генерала нашей службы Адама Людвига Левенгаупта, за преступления его, лишить всех титулов, земель и дворянского звания. Равно и весь род его, отныне и вовеки, считать лишенным всяких прав и привилегий на территории нашего королевства…»

Политический мат. В мертвой тишине, нарушаемой лишь шелестом пергамента, побелели лица послов. Левенгаупт медленно оседал, словно из него выпустили воздух. Его мир, построенный на верности, долге и королевской милости, рухнул в одно мгновение. Его предал собственный монарх.

Брюс свернул свиток.

— Его Величество Карл XII, будучи мудрым правителем, — добавил он с ледяной вежливостью, — предпочел стабильность торговых отношений с нами мимолетной защите чести одного зарвавшегося генерала.

Стража взяла под руки теперь уже не генерала, а безымянную, сломленную оболочку человека. Он не сопротивлялся. Просто шел, куда вели.

Глядя ему вслед, я не чувствовал ни триумфа, ни радости. Только тяжесть. Я не просто наказал врага. Я создал прецедент, который изменит этот мир навсегда. Теперь они поняли. Правил больше нет. Есть только наша воля.

Обратная дорога из Петербурга была странной. Триумф обернулся тяжелым похмельем. Я получил все, что хотел: враг унижен, Европа напугана, а вокруг династии возведена ледяная стена нового закона. Но радости не было. Безымянный призрак Левенгаупта словно ехал со мной в карете, молчаливым укором напоминая о цене этого нового мирового порядка. Мозг, освободившись от юридической казуистики, тут же переключился на следующую, главную задачу. Крым. «Без большой крови», — сказал Государь. Легко сказать. В памяти, однако, уже всплывал тот давний, дурацкий случай из прошлой жизни. Лабораторная шутка. Тиоацетон. Запах, который не убивал, но делал жизнь невыносимой, заставлял бежать, задыхаясь, теряя волю и разум. Оружие, бьющее не по телу, а по древним, животным инстинктам. Унизительное, бесчестное, но… бескровное. Да. Как только разберусь с этим хаосом, нужно запереться в лаборатории. Время создавать «вонючку» для крымского хана.

Стук молотков и скрип телег — так встретило меня Игнатовское. Мой муравейник, который пнули сапогом, приходил в себя, отстраивался и зализывал раны. Восстановление шло полным ходом, подчиняясь железной логике моих же чертежей. Однако за этой деловитой суетой зияла пустота. Заново отстроенный дом казался чужим — просто зданием, лишенным души. Потеря Любавы отзывалась не острой болью, а постоянным, ноющим холодком под ребрами. Фантомная боль по той тихой и понятной жизни, которую я сам же и уничтожил.

Из окна своего восстановленного, но неуютного кабинета я смотрел, как внизу кипит работа: таскают бревна, стекольщики вставляют новые рамы, где-то вдалеке гудит паровой молот. Все на своих местах, все работает. Но чего-то главного не хватало. Вдруг у главных ворот показалась богатая, нездешняя карета, запряженная четверкой вороных. Лакей в ливрее распахнул дверцу, и на землю легко соскочила женская фигурка в дорогом дорожном платье. Анна Морозова.

Гостья не осматривалась по сторонам. Вместо этого она окинула двор хозяйским, оценивающим взглядом, тут же подозвала старосту Тимофея и начала отдавать короткие, четкие распоряжения, указывая на штабеля досок и нерациональную организацию подвоза песка. Тимофей, поначалу опешивший от такой наглости, через минуту уже согласно кивал, черкая что-то в своей дощечке. Она приехала не с визитом вежливости и не с соболезнованиями. Она приехала работать. Заполнять образовавшийся вакуум своей деловой хваткой, московской энергией и безграничными ресурсами своего клана.

Ее бесцеремонное вторжение вызывало глухое раздражение, но холодное, невольное восхищение ее эффективностью было сильнее. Сила природы, которую невозможно остановить — можно лишь попытаться направить в нужное русло.

Пока я размышлял, дверь в кабинет тихо скрипнула. Обернувшись, я увидел на пороге царевича Алексея. За эти недели он сильно изменился: исчезла юношеская угловатость, взгляд стал тверже, взрослее. Испытание закалило его, как хороший клинок.

Он молча подошел к окну и тоже уставился на кипучую деятельность москвички. Его взгляд, скользнувший по моим сжатым кулакам и глубокой, уже нескрываемой усталости в глазах, говорил о многом. Он видел не всесильного генерала, а человека на пределе.

— Дельная, — произнес он тихо, словно про себя. — Хваткая. Такой палец в рот не клади — руку по локоть откусит.

Я ничего не ответил. Мы помолчали еще с минуту, каждый думая о своем. Он — о силе, вливающейся в мою вотчину. Я — о проблемах, которые эта сила с собой принесет.

— Петр Алексеевич… — начал он вдруг так же тихо, но с новыми, стальными нотками в голосе. — Игнатовскому нужна хозяйка. Не прислуга, не ключница, а именно хозяйка. Та, что будет держать в руках все нити этого сложного дома.

Я медленно повернулся к нему, все еще не понимая, к чему он клонит.

— А вам… — он выдержал паузу, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде не было ни тени прежней робости. — Вам нужна жена.

В моей голове — чертежи химического оружия, планы переустройства Европы, а этот мальчишка говорит мне о женитьбе? Он издевается? Все мысли об имперской безопасности, «Черной Книге» и политическом будущем мгновенно улетучились, вытесненные этим простым заявлением. Я смотрел на Алексея, не веря собственным ушам.

— Чего-о-о⁈ — вырвалось у меня.

Глава 12

Я медленно поднял на него взгляд. Шутка? Провокация? Легкая, почти дружеская интонация никак не вязалась с его серьезным лицом.

— Ты, царевич, умом тронулся? — ответил я. — Какая еще жена? Мне бы с со всеми этими бедами разобраться. Надо о настоящем думать…

— А настоящее, Учитель, — тут же подхватил он тон, — имеет скверную привычку заканчиваться. Враг ведь не дурак, смекнул, куда бить надо. Не в стены — в голову. А голова у всей нашей затеи одна. Ваша.

Шутки кончились. Теперь он говорил как политик, чеканящий тезисы.

— Я тут намедни с Анной Борисовной беседовал. Она мне глаза открыла на то, как в Москве дела ведутся. Там сила в родах, в связях, которые из поколения в поколение тянутся. Хотя кому это я рассказываю, вы ж сами это знаете. А у вас что? Случись беда — кто все это подхватит? Нартов? Гений, однако не хозяин. Я? Мне еще учиться и учиться. А род ваш на вас и пресечется. Кому оставите?

Так вот в чем дело. Катализатор — Морозова. Конечно. За этим стояла ее московская, купеческая логика: просчитать риски, укрепить актив, застраховать вложения. Главный актив здесь — я. А лучшая страховка — династический брак. Все сложилось. Это не внезапное озарение царевича.