Оракул с Уолл-стрит 7 (СИ) - Тыналин Алим

Над головой простирались грандиозные своды главного зала вокзала, сто двадцать пять футов в высоту, украшенные созвездиями из электрических лампочек. Обычно это зрелище наполняло меня восхищением техническими достижениями эпохи, но сегодня я едва поднял глаза, изображая человека, сломленного неудачей.

Среди толпы встречающих я заметил знакомую фигуру. Патрик О’Мэлли стоял у информационного киоска, одетый в темно-серый костюм и черное пальто, его орлиный профиль легко узнавался даже в вечернем полумраке. При виде меня он двинулся навстречу, но не торопливо, как обычно, а медленно, словно нес плохие новости.

— Босс, — произнес он достаточно громко, чтобы слышали случайные прохожие, — как дела в Пенсильвании? Удалось договориться с финансистами?

Я покачал головой, делая вид, что едва сдерживаю отчаяние:

— Все отказались, Патрик. Все до единого. Никто не хочет связываться с банком, который находится под следствием федеральных властей.

О’Мэлли взял у меня чемодан, его лицо выражало сочувствие и тревогу, он был прирожденным актером:

— Может быть, стоит попробовать европейцев? Швейцарцы, англичане?

— Бесполезно, — ответил я, пропуская вперед семью с детьми, направляющуюся к выходу. — Новости о наших проблемах с самого начала дошли до Лондона. Все международные партнеры прекратили сотрудничество до выяснения обстоятельств.

Мы медленно двигались через главный зал вокзала в направлении выхода на Сорок вторую улицу. Вокруг нас кипела обычная вечерняя суета: пассажиры тащили багаж, носильщики в белых куртках катили тележки с чемоданами, продавцы газет выкрикивали заголовки, а в ресторане «Ойстер-Бар» официанты разносили устрицы и шампанское.

— Босс, — О’Мэлли понизил голос, но не настолько, чтобы наш разговор выглядел конспиративным, — а что с канадскими банками? Неужели никто не согласился?

Я остановился у газетного киоска, покупая вечерний выпуск «Evening World», и ответил с горечью в голосе:

— Royal Bank of Canada даже не захотел меня выслушать до конца. Сказали, что их репутация важнее любых денег. А Imperial Bank вообще отказался от встречи, как только узнал, кто я такой.

Продавец газет, худой мужчина в кепке и потертом свитере, протянул мне сдачу со словами:

— Неважные новости сегодня, мистер. Биржа снова падает, банки закрываются. Тяжелые времена.

— Тяжелые, — согласился я, пряча газету под мышку. — Очень тяжелые.

Мы вышли на Сорок вторую улицу, где нас встретил вечерний мартовский воздух с примесью выхлопных газов и запахов уличной еды. Неоновые вывески ресторанов и театров уже зажглись, отбрасывая цветные блики на мокрый асфальт. Автомобили, конные экипажи и редкие автобусы создавали привычную какофонию городского движения.

— Значит, все кончено, Патрик, — сказал я, останавливаясь у тротуара в ожидании такси. Мою собственную машину Packard Мартинс в конспиративных целях увез к офису на Уолл-стрит. — Завтра утром подпишу документы о капитуляции. Continental Trust выиграл эту войну.

О’Мэлли поднял руку, подзывая такси, черный «Форд» модели А с шашечками на дверцах. Когда автомобиль подъехал к тротуару, он наклонился к окну, чтобы назвать адрес водителю, и воспользовался этим моментом, чтобы незаметно передать мне сложенный листок бумаги.

— Гринвич-авеню, 47, — громко сказал он водителю, седому мужчине в кожаной куртке. — Через Бродвей.

Я машинально сунул записку в карман пальто, не глядя на нее. Все движения должны были выглядеть естественно для возможных наблюдателей. В толпе прохожих вполне могли быть агенты Continental Trust, следящие за моим возвращением.

Водитель включил счетчик, механическое устройство с крупными цифрами на желтом циферблате, и тронулся с места. Через окно я наблюдал, как мимо проплывают витрины магазинов, рекламные щиты, фасады отелей и ресторанов. Обычная картина вечернего Манхэттена.

— Патрик, — сказал я, глядя в окно, — свяжись с Бейкером. Пусть подготовит все документы для передачи банка. Акты инвентаризации, списки клиентов, договоры аренды. Continental Trust должен получить полную картину наших активов.

— Все подготовить, босс? — уточнил О’Мэлли. — Даже секретные счета?

— Все, — подтвердил я. — Пусть знают, что мы полностью открываем карты. Ни одной тайны, ни одного скрытого актива.

Такси свернуло на Бродвей, где горели огни театров и ресторанов. Рекламные щиты «Кока-колы» и «Камел» освещали улицу яркими неоновыми сполохами. Прохожие торопились по тротуарам, кто-то направлялся в театры на вечерние спектакли, кто-то в рестораны или домой после рабочего дня.

— А что с персоналом? — спросил О’Мэлли. — Люди волнуются за свои места.

— Скажи всем, что Continental Trust пообещал сохранить лучших сотрудников, — ответил я. — Пусть не волнуются. Этот кошмар скоро закончится.

В этих словах была двойная правда. Кошмар действительно скоро закончится, но не так, как ожидает Continental Trust.

Автомобиль остановился у светофора на пересечении Бродвея и Четырнадцатой улицы. Я воспользовался паузой, чтобы незаметно достать записку О’Мэлли и быстро прочитать написанное карандашом:

«Друзья из федерального правительства хотят встретиться. Сегодня, 22:00. Гринвич-Виллидж, Макдугал-стрит, 23, квартира 4А. Кодовое слово: Северное сияние».

Дочитав, я поднес записку к пламени спички, и бумага вспыхнула, превратившись в пепел, который я стряхнул в пепельницу на дверце автомобиля. Никаких следов, никаких доказательств тайной связи.

— Босс, — О’Мэлли посмотрел на меня с выражением озабоченности, — может быть, стоит попробовать обратиться к европейским партнерам напрямую? Минуя канадцев?

— Нет смысла, Патрик, — ответил я, выпуская дым. — Все дороги ведут в тупик. Continental Trust позаботился о том, чтобы мы остались в полной изоляции.

Светофор переключился на зеленый, и такси тронулось дальше. Через несколько минут мы доехали до Гринвич-авеню, тихой улочки в богемной части города, где жили художники, писатели и прочая творческая интеллигенция. Старые кирпичные дома с пожарными лестницами, маленькие кафе, книжные магазины, совсем другой мир по сравнению с деловой суетой Финансового района.

Я расплатился с водителем, оставив чаевые в размере четверти от стоимости поездки, и вышел на тротуар. О’Мэлли последовал за мной с чемоданом.

— Патрик, — сказал я, когда такси отъехало, — иди домой. Отдыхай. Завтра будет тяжелый день.

— А вы, босс?

— Мне нужно побыть одному. Обдумать все, что произошло. Принять решение о будущем.

Мы пожали друг другу руки, долгое, крепкое рукопожатие двух людей, проходящих через трудные времена. Затем О’Мэлли направился к станции метро на Четырнадцатой улице, а я остался стоять на тротуаре, глядя ему вслед.

Когда он скрылся за углом, я проверил время по карманным часам, девятнадцать пятьдесят семь. В моем распоряжении было больше двух часов до встречи с «друзьями из федерального правительства». Время, которое я потрачу на подготовку к самому важному разговору в своей жизни.

Я направился вглубь Гринвич-Виллиджа, растворяясь в вечерней толпе богемных жителей района. Впереди меня ждала встреча, которая должна изменить весь ход войны с Continental Trust.

Спектакль побежденного банкира удался. Теперь начиналось представление совсем другого рода.

Ровно в десять вечера я поднимался по узкой лестнице четырехэтажного кирпичного дома на Макдугал-стрит, 23. Здание постройки конца прошлого века сохранило все очарование старого Нью-Йорка.

Скрипучие деревянные ступени, потертые латунные поручни, тусклые газовые фонари в коридорах. Запах сырости, кофе и табачного дыма создавал атмосферу богемного Гринвич-Виллиджа, где художники и писатели ютились в дешевых квартирах.

На четвертом этаже я остановился перед дверью с номером 4А. Обычная деревянная дверь, выкрашенная в темно-зеленый цвет, с медным молотком вместо звонка. Никаких табличек, никаких указаний на то, что за ней может происходить что-то более серьезное, чем встреча поэтов или философские споры студентов.