Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор

На шестой день эйфория дала трещину. Пробил ее хмурый поручик Дубов, вернувшийся с передовым разъездом. Его измотанные люди спрыгивали с покрытых пеной лошадей.

— Беда, ваше благородие, — доложил он, отойдя со мной в сторону. — Они нас ждут — пасут, как отару.

Легкая татарская конница избрала самую подлую из возможных тактик. Татары не принимали боя. Их летучие отряды появлялись на горизонте, дразнили, а затем растворялись в степи, уводя за собой наши дозоры в бессмысленную погоню. Но за собой они оставляли пустыню.

— Мосты через балки жгут. Их и так не то чтобы много, — продолжал Дубов, счищая грязь с сапога. — Колодцы дрянью заваливают, скотиной дохлой. Траву палят. Сегодня наткнулись на переправу через речку-вонючку, так они ее завалили так, что нам полдня пришлось гать прокладывать. Мы с их проказами боремся, а не воюем. Теряем ход.

На карте линия нашего маршрута начала еще сильнее изгибаться, обходя сожженные участки и заваленные переправы. Такое ощущение, что противник управляет нашим движением. Он заставляет нас терять главное — время. Каждый сожженный мост и отравленный колодец был часами, которые складывались в дни, которых у Государя, скорее всего, уже не было. Неприятное открытие: я играю в игру, правила которой пишет кто-то другой. Блестяще, Петр Алексеич. Тебя, гения стратегии, водят на поводке, как бычка на ярмарку.

Окончательное прозрение наступило во время очередной вынужденной остановки у широкой, заросшей камышом балки, где татары разобрали единственную переправу. Пока солдаты рубили лес для новой гати, я развернул в походном шатре карту в поисках способа вернуть себе инициативу. В шатер вошел Анри Дюпре со своим неизменным спутником — поручиком-толмачом. Француз за эти дни изменился: из высокомерного пленника он превратился в наблюдателя. Голод инженера, лишенного возможности творить, заставлял его с интересом следить за каждым моим действием.

— Мсье бригадир, — начал он без обиняков, — позвольте полюбопытствовать, какова ваша конечная стратегическая цель? Вы ведь не думаете, что ваш доблестный, но малочисленный отряд сможет прорвать османское кольцо?

Я посмотрел на него с легкой иронией во взгляде. У меня родилась интересная мысль. Мне нужен был его взгляд, чтобы проверить собственные выкладки, и я решил подыграть.

— Я не собираюсь его прорывать, Анри. Я собираюсь ударить им в спину, пока они будут заняты штурмом.

Дюпре позволил себе тонкую, снисходительную усмешку и подошел к карте.

— Классическая ошибка, — произнес он с нотками лектора, объясняющего прописные истины нерадивому студенту. — Вы мыслите как тактик, а Великий Визирь — как стратег. Он не будет штурмовать. Зачем? Голод, болезни и отчаяние сделают всю работу за него. Он простоит месяц, два, и ваш Император сам приползет к нему, моля о мире.

Взяв уголек, он обвел на карте излучину Прута.

— Ваша армия уже там. В ловушке. Местность болотистая, фуража нет. Через неделю у вас начнут падать лошади. Через две — умирать от лихорадки люди. Визирь это знает. Он не торопится.

Его логика была безупречна.

— Хорошо, — сказал я, передвигая оловянную фигурку, изображавшую мой отряд. — Тогда я не бью в тыл. Я иду на перехват. Режу пути снабжения.

— Еще хуже, — покачал головой Дюпре. — Вы завязнете в степи, в мелких стычках с татарской конницей, которая будет жалить вас со всех сторон. Потеряете людей, израсходуете припасы и так и не дойдете до основной цели. А Визирь лишь посмеется, глядя, как вы уничтожаете себя сами.

Он говорил с азартом, упиваясь собственным интеллектом. С упоением доказывая мне, варвару, тщетность моих усилий, он и не догадывался, что каждая его фраза лишь подтверждает самые страшные догадки.

— Тогда что? — спросил я, глядя ему прямо в глаза. — Что остается делать? Сколько сил нужно, чтобы запереть Государя там, в этой мышеловке?

Дюпре на мгновение задумался, оценивая местность, рельеф, возможные пути подхода.

— Чтобы создать плотное кольцо, из которого не вырвется и мышь… — он постучал угольком по карте, — чтобы перекрыть все дороги и тропы… Великому Визирю потребуется не менее ста, а то и ста двадцати тысяч сабель. Иначе всегда останется лазейка.

Сто тысяч.

Просто охренеть!

Мой взгляд был прикован к карте: к маленькому оловянному квадратику моего отряда и к огромному пространству, которое, по словам француза, кишело врагом. Сто тысяч против моих пяти. И около тридцати тысяч государевой гвардии в окружении.

Моя стратегия дала сбой. Я спешил не на сражение. Я вел людей на бойню, прямиком в ее эпицентр, чтобы они погибли бессмысленно и бесславно. План умер.

Я молча вышел из шатра. Лагерь жил своей жизнью: солдаты таскали бревна, ругались, смеялись. Они верили в меня, а я вел их на верную гибель.

Машинально опустившись на бревно, я уставился на догоравший костер. В голове метались мысли. Повернуть назад? Бросить Государя на произвол судьбы и спасти хотя бы этих пятерых тысяч? Позор. И все равно — плаха по возвращении. Идти вперед? Безумие. Самоубийство, облеченное в форму приказа. Тупик. А ведь раньше надо было об этом думать. Но тогда у меня не было данных о таком колоссальном преимуществе врага в живой силе. Да и рассчитывал я все же успеть до окружения, на крайний случай вывел был Петра из ловушки.

Что же делать? Диверсия? Небольшой отряд, который проберется в лагерь и подожжет пороховые склады? Вряд ли фишка с Азовом прокатит. Наивно, такой лагерь охраняется лучше, чем дворец султана. Подземный подкоп здесь, в болотистой почве, занял бы месяцы, которых у нас нет. Все «земные» решения были либо бессмысленны, либо невыполнимы.

Бесцельно блуждающий по лагерю взгляд зацепился за тонкую струйку дыма от одного из костров. Ветер стих, и дым уходил в серое вечернее небо ровной, почти идеальной вертикальной линией. В этом идеальном векторе, направленном в небо, в мозгу замкнуло нужную цепь. Вспыхнуло воспоминание из другого мира, из далекого, почти забытого детства: бумажный пакет над пламенем свечи вдруг оживает и устремляется к потолку. Простая детская забава, основанная на незыблемом законе физики — теплый воздух легче холодного и всегда стремится вверх.

Вся проблема лежала в горизонтальной плоскости. Пробиться к цели по земле, сквозь стотысячную армию, было невозможно.

Значит, решение должно быть вертикальным.

Нужно не прорываться, а перепрыгнуть. Перелететь. Подняться над полем боя, над их порядками, над их численным превосходством и нанести удар туда, где его никто не ждет — по одной-единственной, главной цели — по ставке Великого Визиря. Посеять хаос и в войсках, и в голове.

В лихорадочно заработавшем мозгу начала прорисовываться конструкция: огромный купол из ткани, мощный источник огня под ним, корзина для наблюдателя и нескольких бомб. Абсолютное безумие. Почти невыполнимая в здешних условиях задача. Риск, от которого сводило скулы.

Но другого шанса не было. Вообще.

Я встал. Холодное отчаяние, сковывавшее меня, отступило, уступая место горячему, злому азарту инженера, столкнувшегося с невыполнимой задачей.

Я построю эту машину. Здесь, в этой грязи, из г… и палок. И нанесу свой удар.

Проект получит имя. «Вознесение».

На следующее утро я собрал своих офицеров. Дубов и другие командиры, прошедшие со мной огонь и воду под Азовом, смотрели на меня с недоумением. Они ждали приказа вперед, а вместо этого увидели развернутый на столе эскиз, набросанный угольком на куске пергамента: неуклюжий шар с корзиной, изрыгающий пламя.

— Господа, — вздохнул я, — идти напролом не получится, мы не успеваем спасти Государя от пленения. Поэтому мы изменим правила. Ударим оттуда, где нас не ждут. С небес.

Офицеры переводили взгляд с моего чертежа на меня, силясь понять, не тронулся ли их командир умом от безнадеги. Первым, как всегда, нашелся Дубов.

— С небес, ваше благородие? — осторожно переспросил он. — Это как же? На крыльях, что ли?

— Почти, поручик. На большом пузыре, наполненном горячим воздухом. Он поднимет нас над землей, над вражеским войском.