Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

Ужин подходил к концу. Гости, разомлевшие от тепла и сытной еды, начали понемногу расходиться. Я проводил Брюса до самой кареты. Уже садясь внутрь, он задержался на мгновение, и его лицо стало серьезным.

— Я отправляюсь в столицу, — сказал он, и его голос стал тише. — Государь спросит, каков твой следующий шаг. Что мне ему передать, барон? Что ты дашь ему после этой победы? Продолжение или начало чего-то нового?

Он не дал мне ответить, хлопнула дверца, карета тронулась, растворяясь в темноте. А я остался один на крыльце, и его вопрос завис в воздухе.

Я долго стоял, вдыхая запах дыма из заводских труб. Игнатовское, мое детище, не спало. Из окон мастерских лился тусклый свет, доносился приглушенный стук.

Вопрос Брюса требовал ответа. Продолжение или начало? Эволюция или революция?

Но дело было уже не только в Царе. Его нетерпение — лишь катализатор.

Я ходил по опустевшему двору, и мысли мои метались между паровозами и динамо-машинами, между рельсами и телеграфными проводами. Паровая машина — это сила, но сила грубая, механическая. А электричество… это было нечто иное. Сила, способная передаваться на расстояние мгновенно. Сила, способная изменять саму химию веществ.

Я вернулся к себе в контору. Смахнув со стола чертежи паровоза, я взял чистый лист бумаги и грифель. Руки сами, почти бессознательно, начали рисовать. Я набросал схему примитивной динамо-машины: ротор с обмоткой, вращающийся между полюсами мощного электромагнита. Рядом — схема электролизной ванны.

Телеграф, который свяжет Петербург и Игнатовское. Электродуговая сварка, которая позволит создавать невиданной прочности котлы и корпуса кораблей. Электролиз, который даст нам чистейший алюминий… И тут же мысленно осекся. Какой, к черту, алюминий? Для его получения нужны объемы электроэнергии, сравнимые с мощностью небольшой гидроэлектростанции, до которой нам еще как до луны пешком. Но медь… Мы сможем получать электролитически чистую медь, идеальную для проволоки. Мы сможем покрывать железо тончайшим слоем цинка, создавая защиту от ржавчины.

Это и было то самое «начало», целый каскад новых технологий, вытекающих одна из другой. Новая промышленная революция, о которой здесь еще никто даже не догадывался.

Но тут же, следом за эйфорией, пришло отрезвление. Целый ворох практических, неразрешимых, казалось бы, задач.

Динамо-машина? Для нее нужна изолированная проволока. Чем изолировать сотни метров медной жилы? Лаком на основе смолы? Он растрескается. Шелком? Дорого и долго. Каучук! Он идеален. Но он растет в Южной Америке, на другом конце света. Значит, нужна целая экспедиция, сравнимая по сложности со шведским рейдом.

Мощные электромагниты? Для них нужна мягкая сталь с особыми свойствами, а у нас каждая капля легированного сплава на счету для винтовочных стволов.

Все упиралось одно в другое, создавая гордиев узел проблем. Я смотрел на свой эскиз, изящную схему, которая обещала невероятную мощь. Между этой идеей и ее воплощением лежит пропасть, которую нужно будет замостить десятками других, не менее сложных изобретений и решений.

Усталость отступила. Вместо нее пришел холодный, расчетливый азарт инженера, получившего самую сложную задачу в своей жизни. Я взял грифель и под своим эскизом динамо-машины написал одно слово:

«Начало».

Глава 12

Ночь прошла под знаком нового слова — «Начало». В тусклом свете огарка на бумагу ложились схемы динамо-машин и электромагнитов, в мыслях я уже прокладывал телеграфные линии через всю страну. Казалось, ключ от будущего в моих руках, и стоит лишь повернуть его в замке… Однако холодное утро принесло стопку бумаг. Мой новый чин бригадира и место в Военной коллегии открыли шлюзы: на стол хлынул поток донесений, рапортов и жалоб со всех концов страны. С каждой прочитанной страницей становилось яснее: моя мечта о веке электричества рискует разбиться о суровую прозу века «железного». К полудню, осознав, что в одиночку этот узел не распутать, я, минуя формальности, просто послал за Магницким и Глебовым.

Они застали меня в конторе, сидящим над столом, заваленным бумагами. Мое состояние нельзя было назвать злостью или раздражением; это было нечто иное — глубокое, холодное разочарование инженера, который обнаружил в идеально отлаженном механизме скрытый дефект, способный разнести всю конструкцию вдребезги.

— Что стряслось, Петр Алексеич? — первым нарушил молчание Глебов, входя в контору. Его лицо еще хранило отсвет недавнего триумфа. — Вид у вас, будто мы не шведа побили, а сами биты были. Пора бы и отпраздновать как следует!

— С празднованием повременим, капитан, — ответил я, пододвигая к нему верхний лист со стола. — Вот, будьте добры, ознакомьтесь. Рапорт от артиллерийского приемщика из Адмиралтейства.

Глебов взял бумагу. По мере чтения его уверенное выражение лица постепенно сменялось недоумением. Магницкий, уже посвященный в суть дела, скрестил руки на груди, словно учитель, ожидающий, пока нерадивый ученик дойдет до сути задачи.

— Не годно, значит… — пробасил Глебов, дочитав. — Ну, брак. Дело житейское, на войне всякое бывает. Лес рубят — щепки летят. Главное, что победа за нами.

— Дело тут не в случайностях, капитан. Это цикличный сбой, — вмешался Магницкий. Его голос был сух. — Я позволил себе свести воедино донесения с десяти казенных заводов за последний месяц. Картина удручающая. Процент брака по литью доходит до шестидесяти. Потери рабочего времени на ручную подгонку деталей оружейных замков — до половины от всего производственного цикла. Мы топим печь лесом, получая на выходе гору негодного чугуна. Еще одна такая «победа», и казна останется пуста. Даже не представляю сколько денег уходит в ничто.

Глебов замолчал, переваривая услышанное. При всей его солдатской хватке, он мыслил категориями боя, а не производственной цепочки. Проблему нужно было перевести на понятный ему язык.

— Помните, капитан, как мы вводили единый стандарт для винтовок? — спросил я. — Чтобы любая деталь от одного ружья подходила к другому. Чтобы в полевых условиях солдат мог починить оружие за пять минут, а не тащить его к полковому кузнецу.

— Помню, барин. Добрая мысль, — согласился он. — И в Игнатовском она работает.

— В Игнатовском — да. За его пределами — нет, — я взял со стола еще один документ. — Это бумага из Тулы. Наши мастера наловчились обходить стандарт, по-прежнему подгоняя каждый замок вручную, напильником, «на глазок». И хотя ружье в итоге стреляет, оно снова становится уникальным, штучным изделием. Детали от него не подойдут ни к какому другому, что сводит на нет всю идею массового, взаимозаменяемого оружия. Представьте, капитан: разгар боя, у вашего лучшего стрелка ломается боевая пружина. Вы даете ему другую, запасную, а она не встает. И все. Ваш стрелок — пехотинец с бесполезной дубиной в руках.

Глебов мрачно засопел. В его сознании абстрактные цифры брака обрели плоть, превратившись во вполне конкретную тактическую угрозу, с которой ему, как строевому офицеру, предстояло столкнуться в следующем походе. Угрозу жизни его людей.

Разговор как-то увял. Продолжалась война с врагом куда более опасным — с вековой косностью, с привычкой делать «тяп-ляп», с отсутствием самой культуры точности. Можно было изобрести хоть динамо-машину, хоть космический корабль, однако все это было бессмысленно, пока на заводах ядра отливают по принципу «и так сойдет», а детали для сложнейших механизмов доводят напильником. Я-то, наивный, полагал, что, введя единый стандарт — метрическую систему (волевым услием), дал чертежи, рассчитал допуски, думал, что теперь вся промышленная махина государства заработает как единый механизм. Как же я ошибался. Я дал им ноты, но забыл, что они не умеют играть и не имеют исправных инструментов. Издать указ о стандарте и отправить на заводы образец измерения — это одно. А вот заставить тысячи людей на десятках заводов по всей стране ему следовать — вот настоящая, титаническая задача.