Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

— Справишься. Я понимаю твои опасения, — Брюс стал мягче. — Торгуйся. Государь ждет от тебя дельного совета. Потребуй, чтобы обучение проходило не в душных дворцах, а в Игнатовском. Пусть наследник своими руками поработает, пороховую гарь понюхает. Может, и впрямь толк выйдет.

Эта мысль мне понравилась. Не пассивный уход в воспитатели, а попытка переформатировать задачу под себя.

— Хорошо, — выдавил я. — Я согласен. Но на моих условиях. Обучение — только в Игнатовском. И если он сломает мне хоть один чертеж, я за себя не ручаюсь.

Брюс улыбнулся. Впервые за всю дорогу — искренне и широко.

— Вот это другой разговор, барон. Вот это по-нашему.

С каждой верстой, приближавшей нас к Игнатовскому, напряжение последних недель отступало, уступая место чему-то почти забытому. Сперва я уловил его носом — едкий, но родной запах древесного угля, смешанный с холодным воздухом. А потом и ухом — донесся знакомый, мерный грохот механического молота и гул паровых машин. Для кого-то — адская какофония, для меня — лучшая музыка. Это был звук жизни, звук работающего механизма, который, как оказалось, продолжал стучать даже в мое отсутствие.

Едва карета Брюса, миновав сторожевые посты, въехала на главный двор, случилось нечто странное. Гул стих. Постепенно, словно огромный организм затаил дыхание. Из цехов, из кузниц, из литеек начали выходить люди. Мастера в кожаных фартуках, рабочие с перемазанными сажей лицами, их жены, вытирающие руки о подолы, выбежавшие из-за изб чумазые ребятишки. Они выстраивались вдоль дороги, и на двор опустилась плотная, тишина.

Сотни людей молча смотрели на остановившуюся карету. Никто не кричал. Они просто стояли, сняв шапки, и в этой тишине было больше уважения и неподдельной радости, чем в самых громких приветствиях. Они считали меня погибшим. Или, что хуже, предателем, сгинувшим в царских застенках. И вот я вернулся.

— Кажется, барон, вас здесь любят, — тихо произнес Брюс, глядя в окно. На его лице играла легкая, понимающая усмешка циника, наблюдающего редкое природное явление. — Редкое качество для начальника. Берегите это.

Я сглотнул подступивший к горлу ком. Дверца кареты открылась. Я спустился на землю. Вперед вышел старый кузнец Афанасий, который в Москве вынес вердикт моим машинам. Он подошел и, не говоря ни слова, протянул мне тяжелый, еще теплый кусок металла. Заготовка для поршня компаунд-машины, выкованная с такой точностью, о какой я мог только мечтать.

— Не сидели сложа руки, барин. Ждали, — глухо произнес он.

Этот простой жест, идеально сработанная деталь, была для меня дороже всех наград. Я взял металл в руки, ощущая его приятную тяжесть.

— Спасибо, Афанасий. Спасибо, что дождались, — выговорил я, и голос мой прозвучал хрипло. — Работаем.

Мои слова прорвали плотину. Тишина взорвалась облегченным, радостным гулом, нестройными криками, кто-то даже перекрестился.

Не успел я сделать и нескольких шагов к крыльцу усадьбы, как из дверей вылетела легкая фигурка. Изабелла. Забыв про все придворные условности, она подбежала и бросилась мне на шею. Ее руки сжали меня с такой отчаянной силой, что на миг перехватило дыхание. Она дрожала. Но, заметив рядом со мной Брюса, тут же смутилась, отстранилась, пытаясь придать своему порыву вид светской, чуть чрезмерной восторженности.

— Месье барон! Какое счастье! Мы уж и не чаяли!

Следом, с более сдержанным достоинством, подошла Любава. В ее глазах стояли слезы, она держалась, как и подобает хозяйке дома. Она низко, по обычаю, поклонилась в пояс.

— С возвращением, Петр Алексеич.

Видя ее заплаканные глаза, я подхватил ее под локти, заставив выпрямиться, и крепко, по-братски, обнял. Краем глаза я уловил, как по толпе пронесся шепоток, а лица некоторых мастеров вытянулись от удивления. Пусть. Эта женщина была мне не прислугой. Она была частью моей новой, странной семьи.

А потом меня окружили свои. Седовласый Леонтий Филиппович, мой учитель и первый соратник, сжал в объятиях, как родного сына. Верные Федька и Гришка, мои первые помощники, хлопали меня по плечам, не скрывая радости. Пожилой капитан де ла Серда, чье лицо оставалось непроницаемым, но в глазах плясали теплые искорки, крепко пожал мне руку. А капитан Глебов просто стоял рядом, и его суровое, обветренное лицо расплылось в широкой, непривычной улыбке, от которой в уголках глаз собрались морщинки.

В этой теплой суматохе я сразу почувствовал отсутствие двоих, самых важных винтиков в моем механизме.

— С Урала вестей не было? — спросил я у Глебова, сгоняя с лица капитана улыбку. — От Нартова с Орловым ничего?

— Третья неделя пошла, как они уехали, ваше благородие, — посерьезнев, ответил он. — Ждем.

Вечером в большой горнице моей усадьбы, которую Любава наскоро превратила в подобие банкетного зала, было шумно и людно. На длинном дубовом столе дымились щи, стояли горы пирогов и запотевшие жбаны с домашним квасом. За столом собрались все мои люди. Яков Вилимович Брюс, принявший мое приглашение остаться, восседал на почетном месте и, попивая рейнское из своей фляги, с интересом слушал, как Глебов, уже изрядно захмелев, в сотый раз живописал подробности абордажного боя.

— А я ему, ваше высокопревосходительство, прямо с мостик грю: «Огонь»! — басил капитан, обращаясь к Брюсу.

Изабелла была смущена своим порывом до сих пор. А ее отец, капитан де ла Серда, изредка вставлял свои веские тактические поправки:

— Не совсем так, капитан. Мы заходили ему не в борт, а под корму, используя слепость его орудий. Классический прием.

Я улыбался, кивал на очередную байку Глебова, но мыслями был уже далеко. Глядя на пляшущие в камине языки пламени, я видел доменные печи будущего.

Хватит. Хватит латать дыры и реагировать на угрозы. Пора строить целую систему.

Первый узел, становой хребет — железные дороги. Они свяжут эту огромную, неповоротливую страну, превратив ее главную слабость — расстояния — в силу. Второй, питающий его, — промышленность. Компания с Демидовым должна работать как часы, обеспечивая стройку рельсами, углем и машинами. Третий — армия и флот. Новая доктрина, уставы, обучение. И легкий, маневренный флот, способный жалить, а не бодаться.

Но это все — эволюция. Совершенствование того, что уже есть. Этого мало. Англичане или французы рано или поздно скопируют наши паровые машины. Нужен прыжок через ступеньку. Технологический отрыв, который невозможно будет сократить в ближайшие десятилетия. Я вспомнил наши кустарные опыты с гальваникой, получение идеально ровных медных конусов для «Прожигателя»…

В голове, словно искра перескочила на нужный контакт, вспыхнула картина: ночной Петербург, залитый ярким, ровным светом дуговых ламп. Телеграф, за минуты передающий указ из столицы на Урал. Электролиз, позволяющий получать чистейшие металлы… Это был прыжок в другой век. Электричество.

Но для всего этого нужны были люди. Сотни, тысячи людей с новым мышлением. Нартов — гений, но он один. И так родился пятый узел, возможно, самый важный. Инженерная Академия, полноценное учебное заведение здесь, в Игнатовском. Место, где мы будем ковать мозги, создавать касту инженеров, механиков, химиков, которые и станут двигателем всех моих реформ.

И, наконец, последний, самый неприятный узел — царевич Алексей. Головная боль, которую нельзя игнорировать. Задача, требующая дьявольского терпения и таланта психолога, которого у меня не было.

Я оторвался от созерцания огня и встретился взглядом с Брюсом. Он смотрел внимательно, словно пытался разгадать ход моих мыслей.

— Твои заводы, барон, — тихо произнес он, когда в разговорах возникла пауза, — теперь лакомый кусок для всей Европы. Они попытаются украсть твои секреты. Твоя главная война только начинается.

— Я думал об этом, Яков Вилимович, — ответил я. — Думал о том, что нам нужна крепость для знаний. Место, где мы будем растить своих Нартовых.

Брюс одобрительно кивнул. Он понял меня с полуслова. В который раз диву даюсь насколько он вовлечен в процессы, которые я только задумываю, а он схватывает на лету.