Русский флаг (СИ) - Старый Денис

У неё было ещё одно очень важное мероприятие: государыня уже два дня не слышала никаких сплетен и была словно слепа, не понимала, что происходит при её же дворе.

В целом же нынче императрица чувствовала себя великолепно. Вот только громко щелкали и при подъёме болели колени, видимо, не выдерживающие всё более и более нарастающей грузности русской государыни. Именно поэтому слуги теперь и помогли Анне Иоанновне привстать.

И государыне было более интересно узнать, как там у ее племянницы, сложилось ли с Линаром, который вновь появился при дворе.

Авдотья Буженинова раскопала кое-какую информацию по этому поводу.

Глава 13

Если не можете убедить — сбейте с толку.

Гарри Трумэн

Уфа

3 сентября 1734 года

Иван Кириллович Кириллов, отстояв службу в церкви, не спешил уходить из храма. И не сказать, что он был сильно набожным человеком, а всё же то и дело обращался к Богу за помощью.

Начальник Оренбургской экспедиции уже прекрасно осознавал, что по весне его ждут серьёзные испытания. Степь начинала бурлить. Если бы было чёткое понимание, что будущее восстание нужно предотвратить, то Кириллов вряд ли бы проводил всё это время в церкви. Он бы действовал. По крайней мере, связывался бы с башкирскими старшинами, чтобы попытаться их убедить не рубить с плеча — в прямом и переносном смыслах.

Однако Кириллов уже был уверен в том, что кровь пролиться должна. Все те планы, которые он столь красочно нарисовал в своей фантазии и чуть менее красочно описал в бумагах, которые были приняты в Петербурге, неосуществимы, если башкиры не будут завоёваны.

Иван Кириллович считал все земли, по которым кочуют башкиры, русскими. И искренне желал, чтобы они стали полностью безопасными. Чтобы даже одинокая телега могла пройти эту степь без опасения, что будет разграблена.

А в таком случае ничего, кроме пролитой крови, полностью подчинить башкир, по мнению Кириллова, не могло бы.

— Ваше превосходительство! — прервал молитву Кириллова полковник Арсеньев.

Полковник Тульского пехотного полка уже минут десять как стоял за спиной Кириллова и ждал, когда начальник Оренбургской экспедиции закончит молитву. Не дождался.

— Михаил Иванович, что случилось? — вставая с колен, отряхиваясь и проявляя недовольство, что его прервали, спросил Кириллов.

— Тот самый Норов, о котором вы говорили, прибыл. Спесивый и своевольный гвардеец. Прикрывался волей её величества, графа Бирона — и даже показывал мне бумагу, что он-де из тайной канцелярии розыскных дел, — уже на выходе из небольшого деревянного храма сообщал Арсеньев.

Иван Кириллович Кириллов нахмурил брови. Гвардейский капитан, едва появившись, становился ещё большей проблемой, чем он считал ранее. Подспудно Кириллов рассчитывал на то, что Норов где-нибудь сгинет. Пути здесь долгие, нелёгкие, и сделать с этим ничего нельзя… Ему было нелегко смириться с тем, что он должен учитывать мнение Василия Никитича Татищева, в какой-то мере даже и подчиниться ему. А тут еще этот гвардеец!

— Господин Арсеньев, главное, что вы должны уяснить, — я наделён её величеством всеми полномочиями для принятия особливых решений! — спускаясь со ступеней крыльца, решительно заявил Кириллов.

Когда Татищев отбыл в Тобольск, Кириллов вновь ощутил, что он — хозяин положения. И статский советник Иван Кириллович Кириллов не желал вновь лишаться этих эмоций [в реальной истории Кириллов немало сделал для того, чтобы до Петербурга вовсе не доходили истинные сведения о происходящем на башкирских землях].

Кто он, Кириллов, если Оренбургская экспедиция будет свернута? Опять один из многих, прожектёр, который может потратить хоть весь остаток жизни, но так и не добиться нового существенного назначения.

— М-да! — усмехнулся я, когда услышал, за что оказалась, по сути, под стражей большая часть моей роты.

Они… подрались. Подобайлов и Смолин купились, как я думаю, на дешёвую провокацию. Впрочем, когда в трактире над тобой пытаются насмехаться, а ты с гордостью носишь мундир гвардейского Измайловского полка, то после некоторых слов и вправду бывает сложно сдержаться и не дать в морду.

И даже клинки не были обнажены. Так, мордобой в стиле любой задорной экранизации по роману «Три мушкетёра». Учитывая то, какой контингент собирается в Уфе, подобные стычки здесь наверняка не редкость.

И не думаю, чтобы каждого драчуна стали бы примерно наказывать.

Но зато такие мордобои могут стать поводом для того, чтобы начать разбирательство и обвинить гвардейцев в нарушении общественного порядка. Что и было сделано.

Я встал со скрипучего, шаткого стула, подошёл к двери.

— Солдат, передай статскому советнику Ивану Кирилловичу Кириллову, что у меня для него важнейшие сведения! — потребовал я от стерегущего выход служивого.

— Не велено, ваше высокоблагородие! — чётко отвечал мне тот.

Наверняка ему накрутили хвост, чтобы ни в коей мере не поддавался на уговоры или требования от гвардейцев.

Я минуты две постоял у открытых дверей, задумчиво поглядывая на тех трех солдат, что стояли на карауле. Первая мысль, которая пришла в мою шальную голову, была связана с силовым решением вопроса.

Мы могли бы без каких-либо проблем скрутить этих трёх солдат, взять своё оружие и коней, а Саватеев прекрасно знал, где всё наше добро находится. Ну и потом просто вырываться из города.

Уверен, на такой исход дела у нас найдётся и сила, и воля, и решимость. Ну, а если станем в каре и будем двигаться из Уфы, то можем, конечно, при этом потерять часть своих бойцов, но обязательно выйдем. Устраивать целую войну в городе вряд ли кто-то решится.

Однако эта мысль, во всём её масштабе и соблазнительности, промелькнула быстро. Всё равно это не вариант. Более того, подобный прорыв можно будет счесть уже действительно за преступление моей роты — ну и, прежде всего, записать меня в преступники и бунтовщики против представителей законной власти. А там — степь, административный ресурс Кириллова и куча сложностей, чтобы прорваться из блокады.

И, казалось бы, со мной не хотят разговаривать, и поэтому всё тщетно, нужно лишь подчиниться и ждать. Но есть три слова столь заветных, столь ужасных, что, услышав их, никто не сможет их проигнорировать.

— Слово и дело! — воскликнул тогда я с серьёзным и крайне решительным лицом.

Тот солдат, который ждал от меня слов, теперь в оторопи попятился, чуть не упав на сложенные тюки соломы. Двое других солдат замерли с расширенными глазами.

— Услышал ли ты, солдат, что я сказал? — требовательно спрашивал я.

— У-услышал, ваше высокоблагородие! — нерешительно отвечал тот, спотыкаясь в словах.

— Нынче же ты обязан проводить меня к Кириллову! — добавил я.

Ведь эта фраза — своего рода колдовское заклинание. По крайней мере, если судить о том, как она действует на людей и какую невероятную силу имеет.

Вот только нельзя понять, когда это заклинание является добром, а когда злом. Теперь, когда я подобное сказал, я буду обязан отвечать. Ведь тот, который может выкрикнуть «слово и дело», по сути, уже сам находится под следствием. И если крикун лжёт…

Вполне возможно, что его и казнят лишь только за то, что он ввел в заблуждение следствие.

Теперь меня обязаны были проводить до ближайшего отделения тайной канцелярии розыскных дел. Учитывая то, что этих отделений всего лишь два: главная контора в Петербурге и филиал в Москве, то туда мне и была теперь предначертана дорога. Причём, если со мной что-нибудь случится в пути и будет подозрение, что меня убили, то пред следствием встанет уже то ответственное лицо, которое должно было меня сопроводить или конвоировать.

Уже через минут десять я стоял и рассматривал Ивана Кирилловича Кириллова. Более того.

— Александр Матвеевич! — прежде всего поздоровался я со своим кузеном.