Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

— Нет. Экономический. Что, если мы заставим их бояться не наших пушек, а наших верблюдов?

— Каких еще верблюдов, барон⁈ — Брюс посмотрел на меня с нескрываемым изумлением.

Я подошел к карте мира и провел пальцем от Астрахани через персидские земли до самой Индии.

— Англичане сильны на море, зато на суше их флот бесполезен. Они контролируют морской путь вокруг Африки, а мы создадим сухопутный. Великий шелковый путь. Заставим их поверить, что караваны с пряностями и шелком пойдут в Европу не через их порты, а через наши.

Брюс посмотрел на меня, как на умалишенного.

— Барон, ты в своем уме? Это тысячи верст дикой степи, воинственные племена, пустыни! Римская империя не смогла это контролировать! На это уйдут десятилетия и миллионы, которых у нас нет.

— И не нужно, Яков Вилимович, — я усмехнулся. — Нам не нужно строить дорогу. Нам нужно лишь сделать так, чтобы англичане поверили, что мы ее строим. И для этого мы сделаем первый, вполне реальный шаг. Мы снарядим одну, но очень хорошо оснащенную торгово-исследовательскую экспедицию в Среднюю Азию. Официально — для «установления дружественных связей и изучения рынков». С картографами, геологами, небольшим военным прикрытием. Слухи об этой экспедиции дойдут до Лондона гораздо быстрее, чем сама экспедиция дойдет до Бухары. А если еще показать с десяток метров железной дороги и паровоз…

До Брюса начало доходить. Скепсис на его лице сменился выражением глубокой задумчивости, а затем — азартным блеском в глазах. Он оценил красоту и подлость замысла. Уверен, он знает, что для наглосаксов самый болезненный удар — удар по кошельку.

— А наши поддельные документы лягут на уже подготовленную почву, — подхватил он мою мысль. — Они не будут знать наверняка, блеф это или нет, но сам факт отправки такой экспедиции заставит их нервничать и считать убытки. Мы заставим их реагировать.

— Именно, — подтвердил я. — Нам нужна карта нового торгового пути, составленная и подписанная вашим лучшим картографом. Нужен «секретный договор» о покровительстве, заключенный с каким-нибудь влиятельным бухарским купцом, которого вы мне найдете. И нужна «случайная» утечка этих документов к их представителю в Петербурге, коли таковой имеется. Пусть они думают, что украли наш главный государственный секрет. Пусть шифровка лорда Уитни в Лондон будет о новой, неведомой угрозе их кошельку. И главное, — я добавил, — шведы должны увидеть в этом возможность заключить с нами мир и ослабить своего слишком властного английского «покровителя». Мы должны дать им хоть какую-то «выгоду».

Брюс медленно кивнул, его лицо расплылось в хищной улыбке.

— Это… Грязно, подло, но гениально. Я найду тебе и картографа, и купца. И обеспечу «утечку». А ты готовь свою демонстрацию. Теперь она будет лишь прикрытием для главного удара.

Глава 13

Визит шведской делегации должен был состояться со дня на день. Я воспринимал его как решающий акт психологической войны. Нужно было показать товар лицом, выстроить спектакль, где каждый механизм, поворот головы, залп мушкета будет работать на одну-единственную цель — внушить противнику мысль о полной и безоговорочной тщетности дальнейшего сопротивления. Моя задача — ломать волю, а не хвастаться.

Поэтому никакой легированной стали, никаких намеков на конвейерную сборку или, упаси Боже, кумулятивные снаряды. Только «экспортный вариант». Потемкинская деревня от инженерии. Покажу им нашу сварную сталь, выдам ее за вершину металлургии. Продемонстрирую винтовку с газосбросным клапаном, пусть их инженеры думают, что мы решили проблему прочности ствола грубой силой (хотя это ведб тоже неплохая задумка). Пусть уходят с ощущением, что они почти все поняли, почти разгадали секрет, и именно это «почти» сведет их с ума, заставляя бросать ресурсы на погоню за призраком (если вздумают повторить).

Но пока я продумывал эту многоходовку, жизнь в Игнатовском подкинула куда более приземленную и не менее острую проблему. Мое детище разрослось. Цеха, стоявшие в шаговой доступности, теперь раскинулись на огромной территории. Литейка, мехцех, сборочная линия, лаборатория Магницкого — все превратилось в настоящий промышленный городок, в котором уже было не менее тысячи человек. А наша система связи, основанная на резвости ног мальчишек-посыльных, окончательно приказала долго жить. Устные приказы доходили с опозданием, искажались до неузнаваемости, а однажды срочный эскиз для литейщиков, который уронили в грязь, превратился в нечитаемую кляксу. Логистика дала трещину. Нужно было прокладывать новые, надежные артерии. Деревянная «железная дорога» разрослась, но имела характер логистических переносов грузов, а не сведений.

Идея, родившаяся из острой необходимости, в глазах любого человека XVIII века выглядела бы актом чистого безумия. Проект, который я мысленно окрестил «Воздушной почтой», требовал главного стратегического ресурса войны — меди, металла, из которого льют пушки и чеканят монету, и который сейчас ценился дороже золота. Но у меня был свой, особый источник — горы трофейной шведской меди, захваченной в Евле. Ну как, горы, не так уж и много, но достаточно для моей задумки. Металл, оплаченный кровью моих людей, не должен был лежать мертвым грузом. Он должен был работать.

Вместе с Федькой и его бригадой мы взялись за дело. Паровую машину дооснастили мощным компрессором и системой клапанов, способной работать и на нагнетание, и на создание разрежения. А дальше началось то, что повергло бы в шок любого европейского инженера. Мы не паяли трубы из листов. На специально созданном примитивном стане мы начали тянуть бесшовные медные трубы. Это была адская, грязная работа, зато результат превосходил все ожидания. Идеально гладкие, герметичные артерии начали опутывать Игнатовское. Это было нечто. Это был монумент нашему превосходству, а не трубопровод. Я хотел, чтобы шведы, увидев эти километры блестящего пушечного металла, потраченного на «игрушку для записок», осознали всю пропасть между нашими возможностями. Это был самый красноречивый язык, который они могли понять.

Однако главный вопрос, который наверняка зададут мне проницательные гости, касался темпов. Как я, барон Смирнов, умудряюсь за месяцы создавать станки, на разработку и постройку которых у лучших европейских мануфактур уходят годы? Ответ на этот вопрос лежал под ногами — в массивной чугунной станине нового токарного станка, который мы как раз заканчивали собирать. Я знал, что после отливки такая махина должна «вылежаться» год, а то и два, чтобы в металле снялись внутренние напряжения. Иначе ее поведет, и о никакой точности не может быть и речи. У меня не было этих двух лет.

Первая наша попытка обойти законы физики закончилась катастрофой. Мы отлили прекрасную станину — ровную, без единой раковины. Гордость литейного мастера была безгранична. Но когда остывавшая многопудовая громадина издала короткий, сухой треск, по цеху пронесся вздох разочарования. Тонкая, едва заметная волосяная трещина перечеркнула недели работы и отправила в переплавку тонны драгоценного металла. Федька почернел лицом и ушел, не сказав ни слова. Цена спешки оказалась непомерно высока.

Нужно было заставить металл «состариться» принудительно. Идея низкотемпературного отжига была мне знакома, но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Как контролировать температуру в огромной печи с точностью до десятка градусов, не имея ни термопар, ни пирометров? Решение пришло из области металлургии. Я заставил наших литейщиков отлить серию небольших брусков-«шашек» из разных сплавов — олова, свинца, цинка и их смесей — с точно известными, заранее определенными температурами плавления (спасибо моему послезнанию).

Для второй попытки мы построили специальную печь, больше похожую на саркофаг. Новую станину поместили внутрь, обложив ее со всех сторон нашими «пирометрическими шашками». И началось трехсуточное бдение. Две смены лучших истопников, не смыкая глаз, поддерживали ровный, едва тлеющий жар, ориентируясь на цвет каления и состояние контрольных брусков. Сначала расплавилось олово, затем — свинцовые сплавы. Достигнув нужной температуры, когда поплыл цинк, мы начали процесс медленного, мучительно долгого остывания, постепенно уменьшая тягу. Это была кропотливая и изнурительная работа, требовавшая чудовищного терпения и внимания.