Телохранитель Генсека. Том 6 (СИ) - Алмазный Петр

— Как вы понимаете, в отношениях Советского Союза с Западом, есть только два пути: взаимное уничтожение или взаимное уважение. И уважают сильного. Потому все попытки ослабить Советский Союз будут жестко пресекаться.

Последнее слово осталось за ним, подумал я. Красиво закончил, ничего не скажешь. Еще подумал о том, какую колоссальную тяжесть представляет из себя такая власть. И, как не странно, символом этой власти стал человек с мягким, отеческим голосом.

А вот то, что я «засветился» рядом с Генсеком в этом интервью вызовет волну зависти и злобы, а так же станет предпосылкой к всплеску интриг, просто уверен.

И убедился в этом сразу после интервью. Первый, кого увидел, когда вышли из зала, был Кулаков. Он смотрел на меня с неприкрытой злобой.

Насколько я помню, Кулаков очень рано умер в моей прошлой жизни. Уже в этом, семьдесят восьмом году, недавно еще обласканный Брежневым, он, как писали либеральные историки, впал в немилость по непонятной причине. Все, как это было принято в той, гуляевской реальности, списывали на начинающийся маразм Брежнева, на интриги Щелокова, но вот что случилось на самом деле?..

Трения между ним и Косыгиным должны были начаться в этом году, в аккурат после новогодних праздников. Однако, Косыгин уже на пенсии, и какой будет дальнейшая судьба Федора Давыдовича, я не знаю. Официально он умер от сердечной недостаточности, поругался с женой, отчитал зятя, выпил в одиночестве бутылку водки и утром не проснулся. Но те же либеральные историки — Леонид Млечин, Николай Сванидзе и другие, писали, что накануне Кулаков был весел и жизнелюбив, и ничто не предвещало сердечного приступа у этого, крепкого здоровьем, человека.

Я внимательно посмотрел на него. Действительно, бодрый, подтянутый, что называется, кровь с молоком. Дату его смерти я помню — середина июля. Надо будет присмотреть за ним.

Мысли Кулакова были не интересны, копаться в голове человека, который исходит от зависти, так себе занятие. Однако я четко помнил, что Горбачева на Ставропольский край продвигал именно он…

Уолтер Кронкайт, которого с почетом проводили до машины, отбыл в американское посольство. Как слышал, вечером он улетает назад, в Нью-Йорк.

Подошел к Рябенко.

— Я здесь больше не нужен? — спросил его.

— Был бы не нужен, тебя бы не вызвали. Задержись, Леонид Ильич хотел поговорить с тобой. Сейчас Леонид Ильич немного отдохнет, и пригласит тебя — Рябенко подошел к Брежневу.

Я видел, что Леонид Ильич очень устал. Интервью тяжело далось ему. Понимаю, яркий, ослепляющий свет софитов, вентиляторы, жар от десятка мощных ламп — удовольствие ниже среднего. Даже я взмок, что уж говорить о Брежневе, разменявшем восьмой десяток.

Поднялся за Генсеком и Рябенко на второй этаж, но в его спальню заходить не стал, оставшись рядом с Солдатовым. Мимо нас пробежал Михаил Косарев с медицинским чемоданчиком в руке. Когда он вышел, я спросил его:

— Что-то серьезное?

— Отнюдь. Сам удивляюсь, даже давление не поднялось. Сто двадцать на восемьдесят, хоть в космос запускай. Устал немного, но это в пределах нормы. По сравнению с тем, в каком состоянии он был в семьдесят пятом году, когда я только стал лечащим врачом Генсека, это просто небо и земля. — и Косарев быстрым шагом пошел по коридору к медпункту.

— Не скучаешь по прежней работе? — как бы невзначай поинтересовался Солдатов.

— По вам всем скучаю, Миша, — ответил ему. — А работа… что одна, что другая… любую работу нужно делать хорошо.

Сам удивился, насколько дежурными фразами ответил Солдатову. Но у меня (и у настоящего Медведева, как я выяснил) никогда не было близких отношений ни с кем из телохранителей Генсека. Всегда дистанция и девиз: «Служебные отношения превыше всего». Наверное, это неправильно, друзья должны быть у человека. У меня здесь их нет. Хотя… пожалуй, самые теплые отношения сложились с генералом Рябенко и самим Леонидом Ильичом. Но они относятся ко мне, скорее, с отцовской заботой. Удилова я тоже не назову другом. Да и вряд ли он, со своим холодным рассудком и безэмоциональностью способен на дружбу.

Дверь в спальню Генсека приоткрылась. Появился Рябенко.

— Володя, заходи, — пригласил он.

Я вошел, привычно окинул комнату взглядом. Ничего не изменилось с тех пор, как я «помогал» Леониду Ильичу уснуть, внушая ему «правильные» мысли. Все так же по центру комнаты большая кровать, под ней на полу огромный ковер. Еще один у окна, где стоит туалетный столик Виктории Петровны. Шкафы для одежды у одной стены, два кресла и чайный столик у другой.

Леонид Ильич уже переоделся. Он лежал на кровати в домашних брюках и шерстяной олимпийке, надетой поверх обычной фланелевой рубашки.

— Володя, не в такой обстановке тебя благодарить надо, но это успеется. Честно говоря, устал. На фронте, кажется, легче было, — Леонид Ильич вздохнул. Я присел на стул рядом с Рябенко.

— Да, если бы не ты… — произнес генерал, и хотя он не закончил фразу, всем было понятно, что он имел ввиду.

— Так сложилось, — ответил я, — любой бы на моем месте так поступил.

— Любого на твоем месте не оказалось и не могло оказаться, — заметил Леонид Ильич. — Хотя я одобряю твою скромность. Расследование уже начали?

— Да, — я кивнул. — Удилов сегодня утром вылетел в Свердловск, будет разбираться на месте. Но боюсь, что эта провокация спланирована в Москве. Да, Мастерс поторопился отрапортовать о взрыве, чем выдал себя с головой. Своих сообщников, кстати, тоже. — я достал из кармана кассету и спросил:

— Будет у вас возможность ознакомиться? Материалы как раз по Мастерсу и диверсии на АЭС.

Брежнев кивнул и Рябенко вышел в коридор, переговорил с Солдатовым. Через пару минут Михаил принес небольшой портативный магнитофон.

Запись прослушали молча. Леонид Ильич мрачнел, но ничего не говорил.

— Почему Бережкова не арестовали сразу? — задал закономерный вопрос генерал Рябенко.

— Не успели, материалы получены буквально накануне интервью, — ответил я.

— Сделай копию разговора и пришли мне с кем-нибудь из своих ребят, — попросил Рябенко.

— Как мне все это надоело, — вздохнул Брежнев. — Вот даже слов таких не найду, чтобы сказать, как это все мерзко. Ну чего им всем не хватает? Ведь живут же, как сыр в масле катаются. Нет же, и друг друга жрут, как пауки в банке, и от страны куски пытаются отхватить.

— Бережков сейчас шагу без нашего ведома не ступит, я уже распорядился, наружка его ведет, — доложил Генсеку. — Важно отследить его контакты. Мастерс — этот под присмотром майора Соколова, тот от него ни на шаг не отойдет, и возможности связаться с Бережковым или Калугиным у американца не будет. А вот с Калугиным сложнее. Его бы я сразу взял под арест, но не имею полномочий принимать такие решения.

— Какие полномочия⁈ — взорвался Брежнев. — Управление собственной безопасности, что тебе еще надо⁈ Ты любого можешь арестовать, включая председателя КГБ… — он сделал паузу, замялся, потом улыбнулся лукаво и сказал: — Предварительно, конечно, посоветовавшись со мной.

— Именно за этим и приехал — посоветоваться, — дипломатично ответил я и, попрощавшись, вышел.

Уже в машине позвонил Удилову, доложил ситуацию.

— Хорошо, берите его. Я сейчас распоряжусь, чтобы Малыгин дал тебе людей. Я в ближайшее время возвращаюсь в Москву, без меня не допрашивайте.

Я положил трубку и подумал, что прежде, чем допрашивать, нужно сначала арестовать. А с этим точно будут проблемы.

Глава 15

Приехав на Лубянку, сразу поднялся к Малыгину. Этот зам Удилова был одним из старейших в Комитете. Глядя на него, мне сразу представлялся английский бульдог, хотя у Малыгина не было отвисших брылей и в общем-то дело было не во внешности. Скорее, чувствовалась бульдожья хватка этого человека. Не удивительно, он прошел все интриги времен смерти Сталина и ареста Берии. Участвовал в реорганизации СМЕРШ. Человек передо мной был служакой до мозга костей, в интригах не участвовал, но умел искусно лавировать между ними. Это ему в заслугу можно поставить то, что костяк военной контрразведки уцелел в то сложное время.