Водку пьет? Тогда хорошо, что я к нему не пошел. Смысла нет воспитывать пьяного.
— Хотел я зайти, но Василий Яковлевич меня очень просил купца не трогать. Он сам с ним воспитательную беседу провел, — вздохнул я, потом посетовал: — Жаль, что господин исправник у нас гуманист.
Не знаю, понял ли пристав мудреное слово, но он сразу же кинулся защищать своего начальника.
— Нет, его высокоблагородие человек справедливый, и офицер настоящий. Было бы их в Крыму побольше, не сдали бы Севастополь. Но для Севастополя его высокоблагородие маловат был.
Ну да, Василию и было-то тогда не то шесть лет, не то семь. Снова отметил про себя, что у Ухтомского до сих пор болит душа о Крымской войне, на которой он и раны получил, и крест с медалями.
— Вот потому я его и слушаюсь, — кивнул я. — Не только из-за его должности, но из уважения. Так что я вам говорю — сами все знаете. Вавилов, дай бог, ума поднакопит и поймет, что в Череповце себя прилично надо вести. Впрочем, не только в Череповце, но и в других местах.
— Присматривать я за ним стану, — сообщил Ухтомский. — Ежели, не поймет после разговора с Василием Яковлевичем, придется его немножечко наказать…
— Антон Евлампиевич, неужто сами наказывать станете? — изумился я.
Городовых наш пристав иной раз вразумляет. По-отечески так, без синяков и выбитых зубов. Но парни понимают, что если пристав кому-то затрещину дал (без свидетелей, чтобы никто ничего не видел, и подчиненный авторитет не терял), то за дело.
Но одно дело городовой, или мещанин, которого «вразумляет» пристав, совсем иное купец, а уж купец первой гильдии — фигура серьезная. В иных городах полицейскиетаких толстосумов приходят на праздники поздравлять. Соответственно — водочки им нальют, и бумажку вынесут. Простому городовому — рубликов пять, а приставу уже побольше, рублей двадцать-двадцать пять.
Слышал я краем уха, что и в Череповце нечто подобное было, пока на должность пристава не пришел Ухтомский. Антон Евлампиевич быстренько объяснил личному составу, что так поступать нехорошо. Но Ухтомский воспитывал только городовых, а вот когда явился Абрютин, так этот еще и купцов с дворянами принялся тиранить за «подарки». Скорее всего — не все так благостно, но за год, пока я здесь, никто из городовых не попался.
— Наказывать, Иван Александрович, по-разному можно, — раздумчиво пояснил Ухтомский. — Я, конечно, человек маленький, чином не слишком вышел. Куда мне до купца первой гильдии? Он же меня с потрохами купит, потом продаст. Но…
Антон Евлампиевич примолк и посмотрел на меня с некой хитрецой.
— Господин пристав, не томи… — попросил я.
— Можно так сделать, чтобы Вавилов понял — лучше ему из Череповца уехать.
— А как? Что такого должно с ним случиться?
— Да ничего с ним не случится. Вот, разве что, приказчики у купца начнут увольняться, грузчики примутся заламывать несусветную цену за разгрузку, склады ему в аренду перестанут сдавать.
— Однако, — только и сказал я, с удивлением посмотрев на Ухтомского.
Не знал, что наш пристав такой коварный человек, а еще — имеется ли у него возможность и «рычаги воздействия» сделать то, о чем он мне только что сказал? Но если Ухтомский говорит, значит, возможность имеется. Это я постоянно провожу аналогию должности частного пристава с должностью участкового инспектора из моего времени, но у пристава власти и возможностей гораздо больше. Он у нас не только отвечает за охрану правопорядка, но выступает и в роли санитарного инспектора, и налоговика. На участкового хотя бы пожаловаться есть кому — и в прокуратуру, и вышестоящему начальству, а здесь над приставом только исправник, да губернатор. Разумеется, может вмешаться Предводитель дворянства, но за конкретного купца тот вступаться не станет. А самое интересное, что полицейский все станет делать согласно букве закона. Уборная, предположим, во дворе купца не соответствует нормам, ворота выходят на улицу, мешая проезжать извозчикам. Или там — дым из трубы идет в неположенную строну, собака орет по ночам, спать соседям мешает, куры в чужой огород заходят. По мелочам, иной раз, выходит болезненнее.
Другое дело, что Антон Евлампиевич не такой человек, чтобы гадить, особенно по мелочи.
— Я, Иван Александрович, за все время пребывания в должности никого не прижимал и должностью своей не злоупотреблял, — заметил Ухтомский. Вздохнув, добавил: — Но все в этой жизни бывает.
Распрощавшись с приставом, заглянул-таки в Окружной суд. Раскланялся с Петром Порфирьевичем, который искренне интересовался моим здоровьем, заглянул в приемную Председателя. Начальник канцелярии тоже поинтересовался моим здоровьем, но так, из чувства приличия. Я что-то пробурчал, узнал, что для меня ничего нет (а я надеялся — вдруг-таки Федышинский отправил Акт, а я о том не знал?), ушел в свой кабинет.
От нечего делать потряс генеральский мундир — он уже высох, ткань мятая, но гладить не стану. Обломки сабли и ордена в столе. Зачем-то выдвинул ящик. На месте.
Пошелестел бумагами, опять прошелся глазами по списку оперативно-розыскных мероприятий, прикинул, что к чему. А в Ивачево, скорее всего, придется самому ехать. Неохота!
Еще разок обматерил Федышинского, невесть в который раз посмотрел на часы и пошел домой.
Уже повернув на свою Покровскую, обратил внимание, что впереди меня чешет половой из какого-то ресторана — тащит на спине корзину (пестерь, как у нас именуют такую штуку), обтянутую холстом. Помнится, когда впервые такого увидел, умилился — до чего же это похоже на мое время, когда по городам и весям снуют доставщики пиццы с яркими коробами за спиной (хорошо, если пешком, но чаще всего катят на электросамокатах по тротуарам, заразы!).
В этом мире мало кто заказывает еду из ресторана. И дорого, и телефонов нет (нужно самому заказ делать, расплачиваться заранее), да к тому же — неприлично. Все равно, что в булочную на такси ездить. Заказывают еду из ресторана либо имущие арестанты (таких в Окружной тюрьме человека два или три), да детки богатых купцов, проживающие в городе и желающие произвести впечатление на барышень. Этих у нас тоже не завались. В общем — лишь охамевший элемент заказывает еду из ресторана. И что, рестораторам для такого лошадь запрягать, везти горшки и судки? Да проще их в короб сложить, укрыть одеялом и донести до клиента в горячем виде.
Судя по тому, что половой остановился около наших ворот, добавлю к списку еще одного охамевшего элемента — Аньку Сизневу. Ведь не Манька же еду из ресторана заказывала?
Глава 15
Шикарно жить не запретишь
Шикарно жить не запретишь. Банальность и штамп. Интересно, имеется ли автор у сего изречения? Или у него, как у победы, много отцов?
Обеденный перерыв начался с того, что мы поругались с Анькой. Оказывается, эта мартышка втихаря выкинула мой мундир! Тот самый, который считался «подменкой». Подумаешь, на заднице штопка и рукав зашит. Еще меня возмутило, что выбросила, не согласовав свои действия со мной.
Мундир почти новый, а стоит он… Да, а сколько? Рублей шестьдесят, не меньше. Не помню. Маменька платила.
Еще бы ладно — в деревню отнесла, Петьке перешить. Так нет, в печку. Ладно, что догадалась петлицы спороть и крест снять.
— Ваня, если бы я тебя спрашивала — ты бы точно не согласился, — безапелляционно заявила барышня. — Ходишь, словно полохало [7]. А ты у меня должен красивым быть. Сам же как-то сказал, что в человеке все должно быть прекрасно, включая одежду. Куда годится, ежели коллежский асессор в штопаных штанах разгуливает? А ты не просто асессор и следователь, а еще и писатель. На тебя девчонки из гимназии смотрят. Елене Георгиевне — Леночке нашей, каково будет?
Как же объяснить, что у меня имеются свои пунктики? Не боюсь я мертвяков, но опасаюсь. Вдруг я штаниной или обшлагом сюртука до трупа дотронусь? Подменку-то — раз, и снял, потом переоделся в чистый мундир. А эта вроде спецовки.
