Белый маг (СИ) - Иванников Николай Павлович

Ох, не знаю уж чем тут дело закончится! Магия моя в этом мире по-прежнему не желала никак себя проявлять, хотя я и чувствовал ее присутствие. Малоприметное, но постоянное, неотступное. Но так было даже хуже, чем не чувствовать ее вообще. Это похоже на то, когда у тебя чешется место на спине где-то промеж лопаток, но дотянуться до него, чтобы почесать, ты никак не можешь, как не стараешься.

Вот если бы ее не было вовсе, если бы не чуял я магии своей, то и не прислушивался бы к себе всякий раз, не пытался бы вызвать ее, и не проверял бы то и дело ее наличие. А надеялся бы только на свою шпагу, да на меч Тихомира.

Кстати, весьма интересно: будет ли работать в этом мире заклинание, наложенное на мою шпагу? Оно неплохо работало в моем мире, всякие там демоны очень не любили моего клинка. Но как дело с этим будет обстоять здесь, в Серой Руси? Как отнесется к этому местная нечисть?

Похоже, что очень скоро я это узнаю. Из первых рук, так сказать…

Вскорости за окном совсем стемнело. Последний красный лучик опустился за горизонт, и бычьи пузыри на окнах погрузились во тьму. Теперь поблескивал в них лишь размытый огонек свечи.

Я в очередной раз прислушался. Было очень тихо, лишь изредка где-то далеко начинала тявкать оставленная хозяевами собака, фыркали порой в амбаре лошади, да шумно дышали воеводины помощники. Они сидели у стола, положив мечи на колени, а булавы перед собой. Луки и колчаны со стрелами лежали тут же. Сам воевода сидел на скамье у окна, опираясь на обнаженный меч, как на посох. Тихомир же стоял в углу, прямо и неподвижно, похожий на стража у дверей дворца высокочтимого господина.

Пройдя через горницу, я заглянул в комнату к Насте. Она сидела на сундуке, свесив ноги, держала горящую свечу перед собой и смотрела на ее огонек как завороженная. Когда я вошел, она глянула на меня лишь мельком, а потом снова уставилась на свечу. Огонек над ней был почти неподвижен.

— Не страшно тебе? — спросил я шепотом.

— Страшно, — отозвалась Настя, и огонек тут же вздрогнул, забился во тьме. — Очень страшно. Оттого, что вовкулак убьет тебя, подлеца, а мне придется за Кушака замуж идти, чтобы не сгинуть здесь одной, среди этих дикарей… А что — детей мужу нарожаю, медицине обучу. Великими знахарями они станут! Почет и уважение им будет. Кушаковыми зваться начнут!

— Отличный план, — согласился я.

— Отличный⁈ — громко прошипела Настя, резко ко мне развернувшись. Отблеск свечи сверкнул в обоих ее глазах дьявольским огоньком. — Отличный, говоришь⁈ Ты зачем здесь остаться решил, башка твоя дурья⁈ Для чего тебе этот вовкулак чертов сдался⁈ Из шкуры его себе шубу пошить решил?

— Нет… — растеряно отозвался я. — Даже не думал об этом… Но мысль, кстати, хорошая. Шуба из вовкулака! В Петербурге такую за хорошие деньги продать можно было бы.

— Да подавись ты этой шубой! — сказала Настя обижено. — Ну зачем тебе этот вовкулак, Сумароков⁈ Это чужой мир! А у тебя в своем собственном проблем полная глотка! Сидели бы сейчас в Лисьем Носе, чай с пряниками попивали, так нет — ждем здесь в потемках, пока за нами оборотень явится…

Я неуверенно пожал плечами.

— Ну так… помочь людям надо! Зверюга опасная, много народу еще пожрать может.

— Это не твои люди, Сумароков! Это чужие люди!

— Ну так люди же… А домой мы завсегда успеем вернуться, сколько бы здесь времени не прошло. Беспокоиться нечего. Не родился еще тот зверь, который Лешку Сумарокова на тот свет приберет!

Не успел я договорить эту фразу, как где-то наверху, на самой крыше, что грохнуло. Это было похоже на то, как если бы на нее уронили что-то очень тяжелое.

Или же кто-то очень тяжелый прыгнул на нее.

Настя сильно вздрогнула, едва не выронила свечу. Мне показалось, что она собирается вскрикнуть, и тут же приложил к губам палец: тише, мол. Уставившись на меня округлившимися глазами, Настя медленно кивнула.

Я шагнул вон из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь и быстро вернулся в горницу. Все воины уже вскочили на ноги и сжимали в руках оружие. Задрав головы, они шарили глазами по потолку, как будто вовкулак мог провалиться в горницу прямо через крышу. Хотя… Я не знал его вес, и тем более не знал, в каком состоянии находится крыша старостиного дома, так что подобные опасения могли быть вполне оправданы.

Я мельком глянул на Тихомира. Он все так же стоял в своем углу, спокойный и неподвижный, и только призрачный меч его, слегка отсвечивающий голубым, был уже обнажен.

Быстро подойдя к столу, я взял в правую руку подлинный меч Тихомира, а в левую — свою шпагу. Пятясь, отступал от стола, пока не уперся спиной в стену, и только тогда замер. Прислушался.

— Наверху… — громким шепотом сказал Беляк очевидное, потыкав мечом в потолок.

Я кивнул. С крыши тут же послышался мелкий цокот, как будто козочка по камням пробежала. Пробежала и притихла, притаилась.

— Что это? — так же шепотом спросил Кушак. — Не похоже на вовкулака. Может птица какая?

— Знаю я, что это за птица такая! — с довольным видом сообщил воевода. — Эта птица так тебя клюнет, что на ногах не устоишь…

Наверху раздался глухой удар, что-то зашуршало, а затем послышался отвратительный рвущий душу визг. Я не сразу понял, что он может означать, и в воображении моем появилось морда отвратительного чудовища со слюнявой раззявленной пастью, из которой и вылетал этот самый звук. Но воевода вдруг кивнул на потолок и сказал коротко:

— Гвозди визжат. Доски рвет…

Отвратительная морда в моем воображении тут же пропала, место ее заняла безликая серая тень, отрывающая доски с обрешетки крыши.

Кушак подкинул в левой руке булаву, в правой поиграл мечом и проговорил сквозь зубы: «Ну давай… Давай!» И медленно двинулся через горницу, не отводя глаз с полотка.

— Что ж ты такой неповоротливый? — приговаривал он. — Иди уже к нам, иди… Мы ждем тебя, скучаем можно сказать… Зачем же заставлять ждать хороших людей? А мы ведь и впрямь хорошие, ей-богу. Не веришь? А вот ты приди и проверь…

Он нес и нес всякую чепуху, и мне казалось уже, что он никогда не заткнется. И как только я об этом подумал, Добруня Васильевич окликнул его:

— Кушак!

Тот замер у самых дверей и, не отводя глаз от потолка, спросил:

— Ась?

— Закрой рот.

— Ну дык ведь…

— Цыть, я сказал!

— Тш-ш-ш-ш! — зашипел вдруг на них Беляк. — Кажись, смолкло…

И действительно — пока Добруня с Кушаком спорили, шум на крыше и в самом деле притих. Я затаил дыхание, чтобы не пропустить ни звука, но ничего больше слышно не было.

А затем мимо одного оконца промелькнула невнятная тень, и все взгляды устремились туда. Рванувшись к окну, я попытался хоть что-нибудь рассмотреть сквозь мутный бычий пузырь, но тщетно — даже ярким днем это сделать было бы непросто, а сейчас я смог увидеть лишь свечной отблеск да собственное размытое отражение.

— Лексей! — негромко окликнул меня Добруня. — Отыть оттуда. Он могёт тебя прямо через окно за харю лапой схватить, и опомниться не успеешь, как головенку из плеч вырвет!

Я отшатнулся. Воевода дело говорил: может я и не видел своего противника, притаившегося где-то снаружи, но он-то меня наверняка уже заметил. Вовкулаки превосходно видят в темноте, и тем более им не составит труда рассмотреть человека в комнате, в которой горит яркая свеча.

— Здесь! — вскрикнул вдруг Беляк, мечом указывая на второе окно.

Все дружно развернулись туда же. Что-то темное и длинное проскользнуло за окном, громко хрустнула ветка, прошелестела трава. В амбаре заржали лошади. Затем на некоторое время все стихло, но продолжалось это недолго — грохот, похожий на раскат грома, заставил нас вздрогнуть. А следом раздался протяжный крик со стороны амбара, и от этого крика кровь стыла в жилах. Наверное, так кричит ребенок, когда с ним случается какая-то внезапная обидная неприятность.

— Что за чертовщина? — прошептал Кушак. — Там дитенок? Откуда там взяться дитенку?

— Тихо! — шикнул на него Добруня. — Никакой это не дитенок. Во всей деревне никого, кроме нас не осталось. Это он, это вовкулак… Он хочет, чтобы мы вышли из дома, вот и выманивает.