Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор

Он сделал паузу. «Безопасность» в его устах означала изоляцию, тюрьму без решеток, где единственным стражником будет расстояние.

— Дорого и неэффективно, — немедленно вмешалась Анна, постукивая ногтем по кожаной папке. Ее взгляд был взглядом купца, оценивающего товар. — Перевозка, содержание… Проще и дешевле выдать им единовременную премию за молчание. Сумму, которая привяжет их страхом ее потерять. И приставить к каждому по соглядатаю из ваших людей, господин Ушаков. Наблюдаемый человек — управляемый актив.

Дюпре, наблюдавший с ленивым любопытством, тихо усмехнулся в свой бокал. Он сделал небольшой глоток.

— Мадам, господа, вы усложняете, — протянул он с легким французским акцентом. — Вы рассуждаете о цепях и клетках. Но есть решение элегантнее. Мертвецы — самые надежные хранители тайн.

В камине треснуло полено, выбросив сноп искр. Три варианта. Три ступени в ад: ссылка, подкуп, убийство. И все они обсуждались с таким видом, будто речь шла о выборе поставщика древесины. Кажется пора заканчивать с этим. Всему есть предел.

— Мы повременим с этим, — мой голос прозвучал отстраненно.

Проснувшись задолго до рассвета, я подошел к окну. Игнатовское, раскинувшееся внизу, жило своей собственной, лихорадочной жизнью в сотнях огней мастерских и казарм. Это был единый, дышащий механизм, созданный моей волей. Далекий, упрямый огонек в окне Нартова больше не вызывал укола совести или тоски по дружбе. Теперь это был лишь индикатор на приборной панели: «критически важный винтик работает». Яркие огни казармы, где солдаты спали перед утренним учением, — это не люди, а конечные потребители продукта, система доставки. Больше никакой рефлексии, никаких эмоций. Просто бесстрастная инженерная оценка. Одиночество перестало быть бременем и стало операционной необходимостью. Ценой эффективности.

Я смотрел на свое творение — сложный, безупречно работающий механизм из людей и машин, шестеренок и судеб — и видел, что сам стал его самой главной и самой изолированной деталью. Центральным процессором, который отдает команды, но не имеет права на сбой. Все инструменты для победы были в моих руках. Вот только платой за них стали те самые люди, ради которых все это и затевалось.

Глава 16

Игнатовское, ноябрь 1707 г.

Прижавшись лбом к ледяному стеклу высокого окна, я наблюдал за рождением нового дня над Игнатовским — до тошноты правильного. Уже не рассвет, а запуск механизма. Прежнее сумбурное пробуждение, с перекличкой старост, скрипом немазаных телег и руганью мужиков, умерло вместе с Любавой. Теперь Игнатовское заводилось, словно сложный, только что собранный хронометр. Щелчок, поворот ключа — и вот уже одна шестеренка цепляет другую, приводя в движение весь безотказный аппарат.

Мой отстраненный взгляд был прикован к главному контрольно-пропускному пункту. Система «Щит», выстроенная гением и паранойей Ушакова, работала с огромной точностью. Вместо людей — функции, исполняющие заранее прописанный алгоритм. Месяц назад на этом самом месте какой-нибудь мужик орал бы на свою лошадь, теперь же — тишина.

Вон на дальней дозорной вышке, торчащей над утренним туманом, блеснула медным боком труба рожка. Донесшийся до меня звук был кодированной последовательностью: два коротких, один протяжный. На языке устава это означало: «Объект опознан. Одиночный всадник. Движется с умеренной скоростью. Явной агрессии не проявляет». Донесение ушло по цепочке. Внизу все поняли.

Словно выросший из-под земли, начальник караула застыл у шлагбаума. Он даже не шелохнулся, когда всадник приблизился. Заведенный порядок требовал, чтобы гонец сам спешился в пятидесяти шагах, оставил лошадь и в одиночку подошел к едва заметной черте, посыпанной белым песком. Никаких переговоров, никаких «эй, кто такой?» до полного исполнения ритуала. Измученный дорогой всадник молча подчинился. И пока он шел, из-за бревенчатого укрытия левее ворот за ним неотрывно следил ствол фузеи — невидимый с дороги второй часовой держал его на мушке. Ни единого сбоя. Ни малейшего люфта.

Первичный контакт. К гонцу, без суеты, подошел третий караульный. Хлопок по плечам, по бокам, проверка пояса — поиск очевидного оружия. Всадник что-то сказал, и по его жесту — рука, прижатая к груди, тычок пальцем в сторону моей усадьбы — суть стала ясна: «Дело государевой важности. Лично к барону». Это слово-ключ запускало следующий этап. Дождавшись знака от своего подчиненного, начальник караула подошел к столбу и трижды дернул за веревку. Резкие удары медного колокола — системный вызов. Ставки выросли, теперь требовался офицер.

Не прошло и десяти минут, как из караульного помещения вышел дежурный офицер «Щита», и все пошло по-взрослому. Полный досмотр. Гонца заставили снять сапоги, офицер лично прощупал голенища. Вытряхнули седельные сумки, проверили подкладку седла, ища нож или пистолет, зашитое в коже письмо, склянку с ядом, любой намек на скрытую угрозу. Даже с такого расстояния в лице гонца я узнал бывалого преображенца из личной охраны Брюса, не раз привозившего мне пакеты. Однако сейчас его руки были пусты, и именно это, судя по всему, поставило систему в тупик. Он отказывался говорить судя по всему. Устный приказ? Сбой в программе. То, чего устав не предусматривал. Машина остановилась, ожидая того, кто примет решение за нее.

И явился Андрей Ушаков. В наспех накинутом мундире поверх ночной рубахи, сонный, но с ясным и трезвым взглядом. Его вызывали тогда, когда стандартные процедуры исчерпали себя. Он подошел к гонцу, задал несколько коротких, отрывистых вопросов. Ушаков не столько слушал ответы, сколько сверял их с чем-то, известным лишь ему — возможно, с приметами из своих тайных донесений. На мгновение он замер, обрабатывая информацию, и коротко кивнул начальнику караула.

Тяжелые створки ворот приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить одного пешего человека. Ни на дюйм больше. Сам, без конвоя, Ушаков провел гонца и они вместе направились через двор к моему дому.

Я отошел от окна с отстраненным удовлетворением инженера, наблюдающего за безупречной машиной. Эффективность, возведенная в абсолют ценой полного уничтожения доверия, инициативы и простой человеческой логики. Моя крепость стала безопасной.

И абсолютно необитаемой.

Ушаков вошел в кабинет без стука. За ним, переступив порог, замер гонец — преображенец, которого я видел уже не раз. Вид у него был такой, словно он проскакал без остановки от самого Петербурга: осунувшееся, покрытое седой щетиной лицо, ввалившиеся, воспаленные глаза. Всем своим существом он излучал усталость, не оставлявшую сил даже стоять прямо. Но главное бросалось в глаза своим отсутствием: привычного кожаного тубуса с сургучной печатью при нем не было.

— Устное послание от Якова Вилимовича, — доложил Ушаков, становясь у двери. Как тюремщик, отрезающий гонцу путь к отступлению.

— Говори, — кивнул я солдату.

Тот выпрямился, откашлялся и, уставившись в стену поверх моей головы, заговорил механическим, заученным голосом:

— Яков Вилимович приказал передать дословно. «Барон. Дела в столице требуют твоего немедленного присутствия. Царевич Алексей прибыл три дня назад, его донесения вызвали брожение. Государь далеко. Необходимо срочно собрать совет и выработать единую позицию. Жду тебя и всех нижеперечисленных в моем доме в Петербурге. Срочность — чрезвычайная».

Жадно глотнув воздуха, солдат сделал паузу и начал перечислять, загибая пальцы на руке в потрепанной перчатке:

— Барон Петр Смирнов. Баронесса Изабелла де ла Серда. Девица Анна Морозова. Инженер Андрей Нартов. Профессор Леонтий Магницкий. Полковник Василий Орлов. Капитан Петр Дубов. Глава службы безопасности Андрей Ушаков. Инженер Анри Дюп-ре.

Даже так? Каждый из названных — несущая опора всей моей конструкции. Брюс требовал доставить ему весь фундамент Игнатовского. Старая гвардия, новая команда, политические союзники… все. Приказ о капитуляции, не иначе. А последнее имя, которое гонец произнес по слогам, прозвучало фальшивой нотой в этом тревожном хоре. Дюпре? Зачем Брюсу понадобился пленный француз? Это выходило за всякие рамки логики.