Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор

Наш штаб, он же конструкторское бюро, разместился в огромном, пустующем амбаре на окраине Ясс. Здесь кипела работа, на привычную войну ничем не похожая. Скрип игл и визг пил вместо бряцания оружия; едкий, терпкий дух свежесваренного клея и раскаленного железа вместо запаха пороха. Центральное место в этом хаосе занимал Анри Дюпре. Француз преобразился. После бойни в ущелье в его глазах появилось нечто новое: он смотрел на меня как на носителя пугающего и завораживающего знания. Для него я был человеком, меняющим саму суть войны, и причастность к этому стала его высшей целью. Профессиональная гордость уступила место почти детскому любопытству и жгучему желанию стать частью этого невероятного действа.

В теоретических расчетах он помочь не мог: физика газов была для него пустым звуком. Но стоило мне после бессонной ночи, проведенной с грифелем в руках, выложить перед ним стопку эскизов и таблиц, как его глаза загорелись. Он не понимал, почему это должно полететь, но как гениальный механик мгновенно понял, как это можно построить.

— Мсье Петр, — произнес он, тыча пальцем в мои выкладки, и поручик-толмач едва успевал за его быстрой речью, — эти цифры… они сводят меня с ума. Шар диаметром в десять метров… Чтобы поднять одного человека! Вы уверены? Это похоже на магию!

— Это не магия, Анри, это физика, — ответил я. — Воздух при нагревании расширяется и становится легче. Все просто. А вот воплотить эту простоту в реальность — задача для вас. Считайте, что вы строите небывалый собор. Я даю вам чертеж свода, а вы должны подобрать камни и скрепить их раствором.

С этого момента Дюпре стал моими руками и голосом. Я ставил задачу, а он с фанатичным усердием находил для нее самое изящное конструкторское решение.

Первой и главной проблемой стала оболочка. Мои расчеты привели к тому, что мне требовалось более трехсот квадратных метров ткани.

— Грубая мешковина, как в степи, не годится, — констатировал я. — Ее вес сожрет всю подъемную силу. Нужна ткань легкая и прочная.

Решение нашлось очевидное и варварское. По моему приказу солдаты отправились на реквизицию. В наш амбар потекли рулоны тонкого голландского льна, отрезы шелка, офицерские простыни и скатерти — весь город был пущен под нож ради нашего небесного корабля. Под присмотром моих унтеров и старого фельдфебеля Матвеича сотни женщин, от жен ремесленников до знатных боярынь, сели за иглы. Амбар превратился в исполинскую швейную мастерскую, где день и ночь сшивались воедино разномастные лоскуты. Наше будущее «Вознесение» походило на гигантское одеяло нищего.

Однако сшить полотнище было лишь полдела. Главная проблема — герметичность.

— Пропитка смолой недопустима. Слишком большой вес, — сказал я Дюпре, и тот согласно кивнул. — Нужно что-то другое.

Идея пришла из глубин памяти, из обрывков знаний о старинных технологиях.

— Молоко, — произнес я. — Мне нужно много кислого молока. И еще — известь и льняное масло.

Дюпре посмотрел на меня с недоумением. Он уже понял, что логика моих решений часто лежит за пределами его понимания. По городу бегали мои солдаты, скупая и реквизируя у крестьян все молочные запасы. В огромных чанах под открытым небом мы варили адскую смесь: скисшее молоко, превратившееся в творожистую массу, смешивали с гашеной известью и льняным маслом до состояния густого, пахнущего кислотой клейстера. Это был казеиновый клей, один из древнейших и прочнейших составов. Дюпре, поначалу отнесшийся к моей затее со скепсисом, после первых же проб пришел в неописуемый восторг. Он сам руководил процессом, заставляя работниц слой за слоем наносить горячий состав на натянутые полотнища. После высыхания на солнце ткань превратилась в нечто удивительное: тонкую, эластичную, полупрозрачную и на удивление прочную пленку, которая совершенно не пропускала воздух и почти не добавляла веса.

Параллельно шла работа над гондолой и системой управления. Следующей задачей стала легкая и прочная корзина. Дюпре, поразмыслив, предложил сложную конструкцию из гнутого дерева и железных скоб. Я же, видя, как местные крестьяне носят на рынок тяжести в огромных ивовых коробах, нашел решение проще.

— Используем их технологию, Анри, — кивнул я в сторону крестьян, — но усилим по-нашему.

По моему приказу плетельщики создали легкую и жесткую корзину из лозы. А вот силовой каркас Дюпре спроектировал гениально: вместо тяжелых кожаных ремней он натянул тонкие, невероятно прочные пеньковые канаты по принципу вантовой системы подвесного моста. Вес конструкции уменьшился вдвое при той же прочности.

Управление высотой стало следующей головоломкой. Нужен был клапан. Получив от меня лишь общую идею, Дюпре заперся с плотниками и кузнецами и представил изящное решение: деревянное кольцо, обтянутое промасленной кожей, которое прижималось к отверстию в вершине купола пружинным механизмом. Управлялся клапан длинным шнуром, пропущенным через центр шара прямо в гондолу. Чтобы шар не вращался в полете, Дюпре спроектировал аэродинамический стабилизатор — длинный конус-«чулок», работающий как флюгер.

И, наконец, сердце нашего монстра — горелка. «Сердце Дракона 2.0». Моя прошлая жаровня была нерегулируемой и чудовищно тяжелой. Новая конструкция, собранная под руководством Дюпре, отличалась изяществом и простотой. Из тонких листов железа он собрал легкий каркас, но главной инновацией стала система подачи топлива. Десятки толстых пеньковых жгутов опускались в бак с горючей смесью спирта и животного жира; другие их концы крепились на подвижной решетке. Простой рычажный механизм, выведенный в гондолу, позволял поднимать или опускать эту решетку, регулируя количество горящих фитилей, а значит — высоту и мощность пламени.

Город жил в лихорадочном, почти безумном ритме. Люди спали по три-четыре часа, работая на пределе сил, подгоняемые и страхом, и азартом созидания. На их глазах из простых материалов рождалось чудо.

И вот настал день, когда последняя полоса ткани была пришита, последний узел завязан. Я стоял вместе с Дубовым и Анри Дюпре в центре амбара. Перед нами, занимая все пространство от стены до стены, лежало гигантское, бесформенное, пестрое нечто, походившее на сброшенную шкуру исполинского змея. Титанический труд сотен людей, воплощенный в этом не самом красивом создании.

Дубов смотрел на эту махину с суеверным трепетом. Он прошел со мной через ад в ущелье, видел, как работает мой «Глас Божий», но это превосходило все.

— Ваше благородие… — прошептал он, не в силах оторвать взгляд. — И эта… штука… она что, и впрямь полетит?

Анри Дюпре медленно покачал головой. На его лице было выражение, которого я не видел у него никогда, — восхищение, недоверие и профессиональное потрясение.

— Мсье Смирнов, — произнес он, — я строил бастионы, которые считались неприступными. Но все это — лишь работа с камнем и землей. А вы… вы заставляете летать воздух. Это немыслимо. Как вы назовете это… создание?

Я посмотрел на дело своих рук. На то, что должно было стать нашим спасением и последним приветом Государю. Монгольфьер? Ну уж нет. Да простят меня братья Монгольфье, но это теперь русское изобретение.

— Ее Величество, государыня Екатерина Алексеевна, осталась с нами, — тихо сказал я. — Она — наш символ и надежда. Этот корабль понесет весть о том, что она под нашей охраной, что мы не сдались. Он станет ее вестником. Поэтому и имя у него будет соответствующее. Назовем его… — А почему бы и нет? — «Катрина». Пусть это имя летит впереди нас.

Глава 14

Долго. Очень долго и лихорадочно мы воплощали этот проект — и вот безумная гонка, превратившая Яссы в масштабный муравейник, наконец подошла к концу. Над широкой, вытоптанной тысячами ног поляной за городом воцарилась тишина. В центре этого застывшего мира лежало наше творение — огромное, бесформенное, похожее на сброшенную шкуру исполинского зверя. Пестрое полотнище, сшитое из сотен лоскутов, от грубой ткани до тончайшего офицерского льна, тускло поблескивало в первых лучах солнца пропиткой из казеинового клея.