Повернувшись к булгарину, нахожу его горящие глаза.
— Ну что, пришло твое время, Бо’ян! Тока смотри, еще раз говорю, народ киевский без нужды не трогать и дома не зорить!
— Есть, господин консул! — На выдохе отвечает булгарин, взлетая в седло. — Сделаем в лучшем виде, не изволь беспокоиться!
Провожая его взглядом, качаю головой.
«Это-то как раз и беспокоит!»
Не успевает полковник растаять в темноте, как ночь тут же наполняется топотом копыт. От березовой рощи за моей спиной и распадка, что ближе к Днепру, появляются всадники и, стремительно набирая ход, несутся к городу.
У первых же построек конная лава делится на отдельные сотни и захлестывает улицы Подола пятью грозными потоками.
Показавшиеся было на шум киевляне тут же шарахаются обратно, но конница не обращает на них внимания и рвется вверх по склону к кремлю и Верхнему городу.
— Ну что ж, — обращаюсь к Калиде, — кажется, и нам пора!
Не дожидаясь ответа, трогаю кобылу и бодрой рысцой правлю к городу. Калида с полусотней конных стрелков следует за мной.
Свежеубранные поля сменяются белеными хатами, и чем ближе мы подъезжаем к Вышгороду, тем ряды домов становятся все плотнее и плотнее. Дальше беленая глина стен и солома на крышах уступает место полноценным бревнам, и почти сразу же открывается вид на распахнутые настежь ворота Вышгорода.
Их темное нутро встречает подозрительной тишиной, и Калида с передовым десятком тут же выезжает вперед. Я не возражаю, и здравомысляще придерживаю кобылу.
«Ничто так не повышает осторожность и рассудительность, как хороший удар копьем в живот!» — Издевательски насмехаюсь над самим собой. После последнего ранения мой боевой запал, действительно, изрядно поугас.
Впереди петляет кривая улица, слева и справа высятся глухие заборы, за которыми темнота и настороженная тишина. Отовсюду веет угрюмой враждебностью, но людей на улицах почти не видно. Мой приказ не трогать горожан, не поджигать и не зорить дома сработал на все сто. Попрятавшиеся по норам киевляне предпочли затаиться и не лезть наперед, раз их не трогают. Весь город замер, как осиный улей: только тронь — и разгневанный рой вырвется на улицы. Бездумно, с отчаянным самопожертвованием встанет каждый мужик за свой дом и семью, но пока ворвавшийся смерч не касается его хаты, он будет до последнего сидеть и ждать — авось пронесет!
Смотрю на пустые улицы и понемногу успокаиваюсь. Все-таки на душе было тревожно. Ведь если бы расчет на внезапность и «хатоскрайность» киевлян не сработал, то сейчас у меня перед глазами была бы совсем другая картина. Заваленные трупами улицы, горящие дома и висящий в воздухе отчаянный женский вой. Все это я уже видел при штурме городов Польши, Богемии и Германии, и меньше всего мне хотелось бы устроить подобное в Киеве.
Лошади проносятся по пустой улице, и мы вылетаем на площадь перед кремлем. Здесь уже шумно и прямо скажем тесновато. Небольшое пространство все забито нашей конницей, столпившейся у закрытых ворот кремля. Где-то там впереди, судя по крикам, идут переговоры, а большинство попросту скучающе сидит в седлах.
Понимаю, что это обратный эффект примененной тактики. Конные отряды промчались через спящий город, не встречая сопротивления, и первые же закрытые ворота заставили всех скопиться на площади.
Действительно, а что делать⁈ Разворачивать штурм, как учили? С баллистами, громобоями и прочим…? Такого приказа не было. Лезть без прикрытия на стены тоже неохота, вот и базарят с теми, кто внутри, надеясь договориться без боя.
«Твою ж мать! — Испуганно верчу головой вокруг. — Эта площадь больше всего похожа на капкан! Если сейчас начнут палить со стен, то наложат тут трупов немало!»
Подавив собственную нервозность, кричу Калиде:
— Давай живо убирай бойцов с площади! Пусть отходят за ближайшие дома и спешиваются!
Калида отреагировал мгновенно, и его гонцы тут же потекли сквозь толпу в поисках сотников и десятников. Через пару томительных минут обратное движение все-таки началось.
Смотрю, как стрелки откатываются назад, занимая улицы и дворы ближайших домов, а сам двигаюсь в противоположном направлении. У самых ворот стоит группа всадников и на повышенных тонах ведет переговоры с кем-то скрывающимся за зубцами башни.
— Отворяй ворота, и живы останетесь! — Горяча коня орет Боян, а в ответ ему несется со стены.
— Ты кто такой, пес бродячий⁈
— Сам ты пес! — Посылает проклятия киевлянам Стылый. — Спускайся сюда, я тебе твой поганый язык отрежу!
Слушая эту перебранку, смотрю на стены и вижу, как пустующие проемы бойниц занимаются лучниками.
«Кажется, в кремле попросту тянут время, и я был прав по поводу западни!»
Словно в подтверждение моих мыслей с башни летит проклятие.
— Сдохни, тварь!
И вслед за ним со всех бойниц начинают сыпаться стрелы.
Ощущаю лишь стремительный шорох накрывающего меня щита, и вслед за этим удар стрелы сотрясает воздух.
«Фу ты!» — Облегченно выдыхаю, косясь на двух телохранителей, закрывающих меня с обоих сторон.
— Отходим! — Заорал мне прямо в ухо Калида, заслоняя меня своей мощной фигурой.
Слышу вокруг крики раненых, и дикое ржание лошадей, но большинство всадников уже отошло под прикрытие домов и не попало под предательский огонь.
Пара мгновений суеты, и мы уже отъехали на безопасную дистанцию. Стены кремля вроде бы еще совсем рядом, но для стрел мы уж вне убойной досягаемости.
«Именно поэтому огнестрел при всей своей громоздкости и медлительности вытеснил луки и арбалеты! — Мой аналитический склад ума вне зависимости от опасности ситуации тут же отреагировал злой иронией. — Будь у противника даже наши громобои, сейчас бы завалили площадь трупами!»
С угла выходящей на открытое пространство улочки смотрю на опустевшую площадь. На ней уже почти никого не осталось. Раненых успели оттащить в безопасное место, а убитых нет и вовсе.
Все конные сотни отошли вглубь улиц, а на площади я вижу лишь двоих: Бояна и Стылого. Эти двое, отмерив дистанцию от ворот шагов в полста, отдали коней ординарцам, а сами остались стоять под ливнем стрел, отвечая стрелкам на стенах отборной бранью и обидными прозвищами.
У обоих хорошая броня, добытая в бою или купленная за свой счет. Это не чета казенным тегиляям! На голове — шлем с койфом, грудь и спина закрыты кованой кирасой, на руках и ногах — кольчужные рукава и шосы. Все это усилено наплечниками, наколенниками и круглым кавалерийским щитом в левой руке. С такой защитой можно и покуражиться. Ранить могут, но убить… Разве что как Ахиллеса в пятку!
Я знаю, что еще с тех времен, когда оба они служили под командой Ваньки Соболя, между ними шло негласное соперничество. Кто быстрее на коне промчит, кто точнее попадет в цель, кто ловчее приказ выполнит — вот и сейчас, вроде бы, не юнцы уже, а случая покрасоваться не упустили.
Стоя под смертоносным градом и подзуживая друг друга, они отбивают щитом и свободной правой рукой все летящие в них стрелы.
Глядя на эту неподобающую командирскому званию браваду, Калида грозно забурчал:
— Закончится бой, я им обоим всыплю так, что мало не покажется.
Молча кивнув, соглашаюсь с другом, но все же добавляю:
— Тока не свирепствуй, дружище! Не забывай, что они своим бахвальством львиную долю стрел на себя стянули, и тем, возможно, жизнь кому-нибудь из своих бойцов сохранили.
Калида на моим слова только поморщился.
— Ну что ты их выгораживаешь! — Он с досады сплюнул. — Им бы десятком командовать и то выше головы! Кабы не ты, много бы они своей бравадой жизней сохранили⁈
Тут Калида прав, за то, что устроили столпотворение на простреливаемой со всех сторон площади, оба достойны наказания, но «рвать погоны» я с них не буду. Наград лишу, наору, может в морду дам, но разбрасываться такими кадрами не следует! Кадры надо воспитывать, люди идеальными не рождаются!
Пока мы с Калидой препирались, на стенах кремля, видимо, решили не тратить впустую стрелы и угомонились. Лучники скрылись за зубцами бойниц, а я подозвал все еще стоящих посреди площади полковников.
