И Максим помогал.
Слухи о младшем лейтенанте по фамилии Свят, который умеет снимать боль, а иногда даже усыплять перед операцией и заживлять раны, мгновенно облетела раненых.
— Знаете, как они вас зовут? — спросил Максима начальник медслужбы дивизии военврач первого ранга Кравченко Константин Павлович. — Святой. Только и разговоров, когда Святой придёт, кому поможет, кому уже помог, а кого и вовсе от смерти спас.
— Делаю, что могу, Константин Павлович, — сказал Максим. Он чувствовал, что очень устал и даже его, казалось бы, безграничные силы, на исходе. Об этом же ему говорил и КИР, заметивший его состояние:
— Предупреждаю, дело может кончиться плохо. Загонишь себя. Насмерть не на смерть, но поправить здоровье потом будет очень трудно. Если вообще возможно. Я уже не раз тебя предупреждал. Побереги себя.
— Кто сейчас бережёт свое здоровье? — возражал Максим. — Война идёт. Великая Отечественная. Они, мои предки, значит, не берегут ни здоровье, ни саму жизнь, а я буду беречь? Кто я буду после этого?
— Дурацкий вопрос, уж извини, — отвечал КИР. — Если ты надорвёшься, то потом не сможешь помочь никому. А если надорвёшься до смерти… Слушай, я даже говорить об этом не хочу, мы это уже обсуждали. Не будь эгоистом, мы с тобой связаны неразрывно, я же тоже сдохну, если ты погибнешь! Подумай хотя бы обо мне, если о себе думать не хочешь…
Так они и разговаривали, повторяя уже сказанное по кругу. Максим понимал, что КИР прав, но сделать с собой ничего не мог. Он отдавал окружающим его людям всего себя, и мог поступать только так и никак иначе. Ничего, говорил он себе и КИРу. Вот вырвемся к своим, тогда и отдохнём, восстановим силы. А пока так.
Однако с ранеными нужно было что-то делать.
Как воздух нужны были лекарства, морфий, желательно эфир или хророформ, перевязочные материалы и много чего ещё.
Но где их взять?
Как раз об этом Максим и поговорил. Сначала с Латышевым, потом с начмедом, а затем с комдивом.
Все трое соглашались, что план Максима невероятно дерзкий, но в случае успеха может спасти множество жизней.
— Мы здесь, — показывал Максим на карте. — Вот здесь, севернее, примерно в двенадцати километрах, село Петровка-Роменская. Железная дорога. Немцы уже там. Село — районный центр Харьковской области. Значит, там должны быть какая-никакая больница. И эта больница уже превращена немцами в госпиталь. Наверняка, они всегда так делают. Мы ночью, вот по этой дороге, въезжаем на «опеле» в село. Переодетыми в немецкую форму, разумеется. Окружаем больницу и за десять минут выносим оттуда всё, что есть. Лекарства, морфий, бинты — всё. Раненых не трогаем, мы не звери.
— Хотя стоило бы, — пробормотал Латышев. — Они наших не жалеют.
— Если мы расстреляем раненых, то сразу станет ясно, кто мы такие, — сказал Максим. — А так есть шанс, что прокатим за своих. Хотя бы какое-то время. Пока разберутся, что к чему, мы уже будем далеко. Нет, раненых нельзя трогать.
— Уговорил, — сказал Латышев. — Только, думается мне, твоих диверсантов будет для этого дела маловато. Добавлю тебе ещё отделение своих. Нормально?
— Согласен.
Максим оказался прав во всём. В Петровке-Роменской действительно была больница, и в ней действительно размещался госпиталь. Из охраны — пост на въезде в село, на котором Максим уже привычно представился лейтенантом Манфредом Канном из семьдесят шестой пехотной дивизии.
— Семьдесят шестая, вроде бы, южнее? — наморщил лоб немецкий унтер.
— Всё правильно, — сказал Максим. — Есть сведения, что разрозненные части русских сделают попытку прорваться в этом районе буквально завтра. А у нас что-то со связью — вот, пришлось самому ехать в ночь. Куришь? — неожиданно спросил он.
— Курю, господин лейтенант.
— Кури, — Максим угостил унтера сигаретой, тот поблагодарил. — Кто в селе стоит?
— Только госпиталь и отделение охраны.
И всё? — удивился Максим. — Чёрт возьми, я был уверен, что здесь, минимум, рота. А если завтра русские появятся, что вы будете делать с одним несчастным отделением?
— Не могу знать, господин лейтенант, — отрапортовал унтер. — Две роты первого батальона за железной дорогой, в селе… как его… язык сломаешь с этими проклятыми русскими названиями…
— Сергеевка? — подсказал Максим, хорошо помнивший карту.
— Да, Сергеевка! — обрадовался унтер. Это было последнее, чему он обрадовался в этой жизни. Максим выстрелил ему в лоб из «вальтера» с глушителем (дивизионные умельцы-ремонтники накануне соорудили приемлемый глушитель по его чертежам) и убил наповал.
Потом выскочил из машины и застрелил второго постового, который только-только успел снять с плеча винтовку.
Оттащили убитых в кювет, перерезали телефонный провод, забрали оружие, боеприпасы и въехали в село.
Фактор внезапности и немецкая форма в очередной раз сыграли на их стороне, — отделение охраны при госпитале удалось ликвидировать практически бесшумно, после чего советские разведчики с Максимом во главе вошли в госпиталь.
[1] Русский и советский биолог, эмбриолог, открывший сверхслабые излучения живых систем (митогенетическое излучение) и создавший концепцию морфогенетического поля. Работал в ВИЭМ и даже был его директором. Лауреат Сталинской премии (1941 год).
[2] «Кара-Бугаз», Константин Паустовский.
Глава шестнадцатая
Одноэтажное здание сельской больницы, в котором располагался немецкий госпиталь, выглядело просто и незатейливо.
Один длинный коридор, два входа — основной и запасной. Палаты, процедурные кабинеты и кабинеты врачей по обеим сторонам коридора. Белёные стены, окна, двускатная шиферная крыша. Столовая и хозблок, он же склад, — во дворе. Всё.
На складе, кроме разнообразных медпрепаратов, обнаружились ещё и продукты, что было очень кстати, — бойцы дивизии давно затянули ремни на последние дырочки и даже провертели новые.
Для начала согнали в одну пустую комнату медперсонал и разбудили дежурного врача. Вернее, он проснулся сам. Проснулся, вышел в коридор и замер, испуганно моргая глазами, увеличенными стёклами очков. Был он длинный, нескладный, встрёпанный и военная форма сидела на нём, как на пугале.
— Как вас зовут? — поинтересовался Максим.
— Гюнтер, — ответил тот. — Гюнтер Вайль.
— Не делайте глупостей, Гюнтер, — сказал Максим почти ласково. — Не делайте глупостей и останетесь живы. Под глупостями я имею в виду ненужное геройство.
— У меня раненые, — хмуро сказал врач. — Раненые и медсёстры. Я за них отвечаю. Не трогайте их, пожалуйста.
— Во имя гуманизма, вероятно? — спросил Максим, не скрывая иронии.
— Да, — ответил врач, поправляя очки. — Во имя гуманизма.
— То-то ваши лётчики во имя гуманизма расстреливают и бомбят наши санитарные поезда и медсанбаты.
— Мне ничего об этом неизвестно, — мрачно сказал врач.
— Не сомневаюсь. Но можете быть спокойны. Мы не воюем с ранеными. Разумеется, в том случае, если они не воюют с нами. Тем более, с медсёстрами. Ваша задача открыть склад и не мешать нам освободить его от продуктов и медикаментов.
— Но это грабёж! — воскликнул немец.
— Нет, — покачал головой Максим. — Не грабёж, а честная конфискация имущества противника. По законам военного времени.
Содержимое склада здорово помогло раненым красноармейцам и поддержало силы тех, кто оставался здоров.
Даже настроение у людей улучшилось. Казалось, ещё немного, и дивизия вырвется из «котла». В течение последующих двух дней — девятнадцатого и двадцатого сентября — остатки дивизии рвались на восток, отбиваясь от немецких частей, которые пытались ей помешать.
То ли немцы не могли собрать на этом направлении достаточно значимые силы, чтобы остановить сорок вторую и окончательно её уничтожить, то ли им просто было не до неё, но факт оставался фактом: дивизия, даже потеряв семьдесят процентов состава, оставалась боеспособным соединением и продолжала прорываться к своим, выполняя поставленную задачу. Медленно, очень медленно, но она шла вперёд.
