деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

– А уж радикальные перемены и вовсе. История полна примеров, когда тех, кто стремился изменить мир, называли диктаторами или фанатиками, – продолжила она, и в глазах журналистов блеснуло узнавание.

Имя, не произнесённое, но ощутимое в воздухе, витало над толпой: Стив Джобс. Гений, чьи жестокие методы давно оправдал успех. Холмс осознанно надевала на себя этот образ – образ непонятого реформатора.

– Но проходит время, – сказала она, чуть повысив голос, – и люди начинают понимать ценность перемен. Тогда приходит осознание, зачем мы действовали с такой уверенностью. Пусть дорога к истине долга и полна осуждения, но правда всегда побеждает. И сегодня в силу этой правды верится снова.

Её слова ложились на воздух, как капли тёплого дождя на холодный камень – мягко, но с силой. Толпа притихла. Даже ветер, казалось, стих.

Холмс шагнула вперёд – размеренно, уверенно, будто ступала на сцену.

Блэквелл, наблюдая со стороны, отметил её выступление. В этой женщине жила природная власть – та, что не требует повышения голоса. Каждое слово звучало выверенно, каждый взгляд – рассчитан. В этом было мастерство.

Но за внешней безупречностью скрывался изъян: слишком уж чувствовалась зависимость от камер. Она играла не для суда, а для объективов, и Блэквелл отметил про себя – придётся поговорить об этом позже.

К моменту, когда мысли вновь собрались в порядок, они уже вошли в здание суда. Зал, обычно тихий, сегодня гудел, как улей. Люди тянулись, чтобы разглядеть происходящее, сидений не хватало, а в дальнем углу стояли штативы с камерами – журналистам позволили остаться, что само по себе было знаком исключительного интереса.

Блэквелл наклонился к Холмс, шепнув едва слышно, сквозь напряжённый воздух:

– С этой секунды считай, что за каждым твоим шагом наблюдают.

Она едва заметно кивнула и двинулась к своему месту. В тот миг взгляд Холмс пересёкся с глазами Сергея Платонова.

Тот улыбнулся – не вызывающе, но с той лёгкостью, что бывает у человека, уже знающего исход.

– Удачи, – произнёс он негромко.

Слова прозвучали спокойно, почти дружелюбно, но под ними сквозила тень уверенности. От этой улыбки в груди Блэквелла вновь зашевелилось неприятное предчувствие. Позиции Платонова в общественном мнении были сильны, но этого было мало – решающее слово оставалось за доказательствами. Без показаний Киссинджера его сторона не имела шансов на настоящую победу.

Однако выражение лица Платонова – спокойное, почти ленивое – будто говорило: свидетель уже склонён на его сторону. Невероятно. Этого просто не могло быть. Всё проверено, перепроверено ещё до начала слушаний.

Воздух дрогнул, когда громкий голос судебного секретаря, звеня о стену, возвестил:

– Всем встать. Заседание ведёт достопочтенный судья Джеймс Роберт.

Гул стих. Под куполом зала осталась только тяжёлая тишина – напряжённая, как перед раскатом грома.

С первыми шагами судьи по залу, словно по клавишам рояля, пространство наполнилось звоном каблуков и шорохом чужих ожиданий. В воздухе пахло старым деревом, нагретым лампами, бумагой и тяжёлым, терпким кофе из автоматов в коридоре. Шторы на окнах были сомкнуты, и солнце пробивалось сквозь щели, оставляя тонкие золотые полосы на полированном полу.

Начался отбор присяжных – восемь основных и двое запасных.

Блэквелл, словно дирижёр перед оркестром, поднялся с места и обратился к залу с голосом, в котором звучал металл сдержанной тревоги:

– Прошу поднять руку тех, кто читал последние публикации о Сергее Платонове, следил за расследованиями о "Теранос" или видел интервью с "Белой акулой" по телевидению.

Руки взмыли над головами – целая роща из сомнений и предвзятых мнений.

Лицо Блэквелла мгновенно напряглось. Он знал, что этого следовало ожидать, но увидеть собственными глазами было неприятно, почти физически болезненно.

– В интересах справедливого разбирательства, – произнёс он после короткой паузы, – прошу отдать приоритет кандидатам, не знакомым с материалами СМИ.

Однако судья, мужчина с усталым взглядом и голосом, в котором слышалось раздражение от спешки, ответил без колебаний:

– Отклонено. Это дело слишком известно, чтобы найти присяжных, не слышавших о нём. В условиях ускоренного процесса времени на поиски у нас нет.

Он повернулся к залу, и тишина будто упала с потолка, приглушив даже дыхание:

– Напоминаю присяжным, что любая информация, полученная вами ранее, не подтверждена судом. Оставьте личные мнения за дверью и оценивайте всё исключительно по доказательствам, представленным здесь.

Тяжёлый вдох Блэквелла остался незамеченным в общем гуле бумаг и кашля. Всё шло так, как он и предвидел, и всё же внутри что-то холодно сжималось.

Допрос кандидатов начался. Один за другим вставали люди, пахнущие страхом, духами и потом – каждый со своей правдой, готовой стать приговором.

– Что вы думаете о публикациях о "Теранос"? – спросил Блэквелл женщину с короткой стрижкой и острым взглядом.

– Всё это выглядит подозрительно. Если они ни в чём не виноваты, почему ушёл весь совет директоров?

– В компании запрещали пользоваться флешками, – вставил другой. – Это уже паранойя, а не безопасность.

– Сергей Платонов – человек редкой смелости. Не каждый решится бросить вызов столь влиятельным людям, – произнёс третий, и в голосе звучало восхищение.

Каждый ответ бил точно по нерву защиты. Блэквелл, не дожидаясь окончания, повторял одно и то же:

– Ходатайствую об отклонении этого кандидата.

Это было его право – шесть раз за процесс исключить присяжных без объяснений. Но чем дальше шло дело, тем отчётливее понимание: шести раз катастрофически не хватит.

И вдруг – редкий луч. Средних лет мужчина с аккуратными усами поднялся и произнёс:

– Честно говоря, шумиха вокруг "Белой акулы" кажется чрезмерной. Люди сегодня чересчур увлечены политкорректностью. Слабых возводят в герои, будто сила – в обидах.

Лицо Блэквелла осветилось, как лампа под куполом. Именно такие голоса были нужны.

– Когда свобода сотрудника сталкивается с интересами компании, что должно быть важнее? – уточнил он.

– Интересы компании. Людей нанимают ради дела, не ради их эмоций, – отрезал мужчина.

– А строгие меры безопасности?

– Необходимы. Утечка корпоративных секретов может уничтожить всё.

Ответы звучали как музыка – точные, холодные, предсказуемые. Идеальный кандидат.

– Истец принимает присяжного под номером двадцать восемь, – произнёс Блэквелл, едва сдерживая удовлетворение.

Секунда тишины. И вдруг – лёгкий холодок по спине. Что-то в тоне противоположной стороны прозвучало не так.

– Без возражений, – отозвались они слишком быстро, почти охотно.

Тишина, повисшая после этих слов, показалась гуще воздуха. В ней чувствовался металл грядущего столкновения – тяжёлого, как удар молота по камню. На скамье присяжных воцарилась настороженная тишина. Воздух в зале был густ, словно насыщен электричеством и чужими взглядами. Судья коротко кивнула, разрешая продолжить процесс.

Сергей Платонов и его защита вели себя странно – слишком спокойно. Ни одного отклонённого присяжного, ни единого возражения. Шесть отводов лежали нетронутыми, словно забытые карты в рукаве игрока, который уже уверен в победе.

Эта безмолвная уверенность царапала нервы Блэкуэлла. Что, если всё это не беспечность, а расчёт? Если Платонов принимает любого присяжного потому, что уверен в исходе? В голове вспыхнула мысль, тревожная, как звон разбитого стекла: "Он полагается на показания Киссинджера?" Но тут же внутренний голос оборвал сомнение – Холмс ясно дала понять, что в этом направлении ловить нечего. Наверное, просто игра на нервах, попытка заставить оппонента дрогнуть.

Сосредоточенность вернулась. Всё решится не в догадках, а в словах – начинались вступительные речи.

В зале пахло свежей бумагой и кофе, который кто-то пил слишком торопливо. Стекло в окнах тихо дрожало от ветра, а где-то на галерее щёлкнула ручка диктофона.