деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

Блэкуэлл поднялся, расправил полы пиджака и медленно обвёл взглядом присяжных. Голос его был негромким, но проникал в каждый угол зала, будто металл по струне.

– Уважаемые присяжные, – произнёс он, – Сергей Платонов – человек редкого ума. Его называют гением, новатором, первопроходцем. Но гений часто не замечает границ, разрушая всё, что стоит на пути. Для него важен результат, а не способ, которым он достигнут. Потому-то и зовут его "неуправляемым поездом", человеком, от которого даже друзья держатся настороже.

Блэкуэлл делал паузу за паузой, будто высекая из тишины слова. С каждым предложением образ Платонова превращался в опасную фигуру – блестящую, но непредсказуемую.

– Его проекты приносили славу и богатство, но с каждой победой рождалась новая жажда. Слава стала для него не наградой, а зависимостью. В погоне за очередным триумфом он переступил грань, и теперь перед вами – история, где за вдохновением стоит разрушение.

Повернувшись к столу защиты, Блэкуэлл продолжил, чуть тише:

– Но в этой истории есть и жертва – Холмс. Да, она не безупречна. Молодая, амбициозная руководительница, не раз обвинённая в жёсткости. Её амбиции вызывали недоверие, её решительность – раздражение. Но она – не чудовище, каким её пытаются представить. Платонов, движимый гордыней, сделал из неё козла отпущения и втянул в водоворот скандала компанию, которая могла изменить мир.

Холмс, услышав это, едва заметно улыбнулась. Её улыбка была натянутой, как струна, но идеальной по моменту.

Блэкуэлл сделал заключительный вдох:

– Просим лишь одного – остановить опасного человека. И подтвердить: правила едины для всех.

Когда он сел, воздух, казалось, стал плотнее.

Сразу же поднялся адвокат Платонова – спокойный, собранный, с тем голосом, который не давил, но подчинял вниманием.

– Истина, – начал он, – часто лежит на виду, но люди предпочитают её не замечать. Как на бирже, где толпа поддаётся панике. Сергей Платонов просто увидел то, что остальные не хотели видеть. Что-то было не так с компанией "Теранос". Он задавал вопросы, копал глубже, пытался докопаться до сути. Разве это преступление?"

Зал замер. Его слова звучали не как защита, а как разоблачение.

– Платонова обвиняют в безрассудстве? Возможно. Но в нарушении правил? Никогда. Он действовал в рамках закона, осознавая каждое своё движение. "Теранос" же выбрал другой путь – путь молчания. Они используют соглашения о неразглашении как кандалы, чтобы заставить замолчать каждого, кто сомневается. И теперь пытаются заставить замолчать даже того, кто впервые осмелился задать вопрос.

Он сделал шаг к присяжным. Голос стал ниже, почти интимным:

– Всё, чего мы просим, – не позволяйте этой тишине продолжаться.

История Платонова звучала как драма о смелости против власти, о правде против страха. Но за этой живописной речью всё ещё зияла пустота – доказательств не хватало.

Блэкуэлл это знал. И потому, когда настала его очередь вновь говорить, он поднялся без тени сомнения.

– Истец вызывает свидетеля – Дэвида Пирса из "Голдмана"."

Секунда тишины – и по залу прошёл лёгкий шорох бумаги. Впереди начиналась самая важная часть спектакля, где каждая реплика могла стать ударом молотка судьбы.

Глава 9

Когда Дэвид Пирс занял место свидетеля, воздух в зале стал густым, почти осязаемым. Люди перестали дышать – даже шелест бумаг стих. Где-то на галерее тихо скрипнул стул, и этот звук прозвучал громче, чем следовало.

Секретарь, чья мантия чуть шелестела при движении, произнёс слова присяги низким, властным голосом, будто рубил воздух лопатой:

– Клянётесь ли говорить суду только правду, всю правду и ничего, кроме правды?

– Да, клянусь.

Голос Пирса прозвучал твёрдо, но в этой твёрдости чувствовалось напряжение – лёгкая дрожь, как будто под ней пульсировало беспокойство. На виске скользнула капля пота, оставив холодную дорожку.

Он прекрасно понимал, почему оказался здесь. Глава специальной группы по делам "Тераноса", представитель крупного фонда – его присутствие в суде было предсказуемым, почти неизбежным шагом. Но тревожило не это.

Мысли клубились, цепляясь друг за друга, как туман за острые углы крыш:

"Что он замышляет?" – крутилось в голове.

Самое страшное заключалось в том, что предугадать Сергея Платонова было невозможно.

Пирс пришёл сюда с намерением помочь ему, насколько позволяли рамки приличия. Недели допросов со стороны совета директоров, долгие вечера под холодным светом лампы, когда пот стекал по спине, а язык пересыхал от бесконечных объяснений, – всё это имело цель. Установить прочные связи с влиятельными фигурами "Тераноса".

Но теперь, когда половина совета ушла, а Киссинджер вёл с Платоновым личные переговоры, выбор был очевиден.

"Нужно встать на сторону Платонова. Это безопаснее."

И всё же… его сторона не давала никаких указаний. Ни единого намёка, ни одной строчки. Когда он пытался понять, чего от него ждут, получал в ответ одно и то же спокойное, почти равнодушное:

– Говорите правду.

Эта простота сбивала с толку, будто за ней скрывалась бездна.

Тишину нарушил голос Блэкуэлла – звонкий, уверенный, как хлыст.

– Как бы вы охарактеризовали личность Сергея Платонова?

Пирс на мгновение замер. В памяти вспыхнули слова, которыми коллеги называли его за глаза: "заносчивый выскочка", "одержимый", "человек, у которого тормоза срезаны". Но произнести это вслух было нельзя.

– Не могли бы вы уточнить вопрос? – ответил он осторожно.

– Считаете ли вы, что Платонов работает во благо общества?

– Нет, не считаю.

После клятвы ложь казалась не просто грехом – почти преступлением против собственной совести.

Блэкуэлл сделал шаг ближе, чувствуя запах победы.

– Какое прозвище у Платонова в компании?

– Некоторое время его называли "Единорогом" – из-за точности созданного им алгоритма….

– Были ли другие прозвища?

Пауза.

Пирс втянул воздух, будто готовясь к нырку.

– "Бульдозер", "Безумец"… и "Неуправляемый локомотив".

– Многовато мрачных прозвищ для такого талантливого человека, не правда ли? Почему так?

Блэкуэлл улыбнулся – хищно, как акула. Вопросы его были словно крючки, и каждый цеплял плотнее предыдущего.

– Когда Платонов принимает решение, его невозможно переубедить, – ответил Пирс с натянутым спокойствием. – Он идёт до конца, невзирая на предупреждения.

– Такое упрямство можно простить в личных делах, но проявлял ли он подобное поведение при работе с другими людьми или клиентами? Были ли случаи, когда он действовал вопреки чужим возражениям?

Вопросы следовали один за другим, без передышки, как удары в барабан.

С каждым новым примером становилось всё труднее подбирать слова, не обжигаясь ими. Пришлось рассказать и о рискованных вложениях, когда Платонов одним махом поставил всё на одну акцию, и о том, как отмахнулся от предупреждений коллеги короткой фразой:

– Большой риск – большой выигрыш.

В зале повисла неловкая пауза. Кто-то кашлянул. Запахло потом – густым, нервным, человеческим.

Но адвокаты Платонова молчали. Ни единого возражения, ни шепота, ни поднятой руки.

Пирс опустил взгляд, чувствуя, как под ногтями похолодело.

"Ждут перекрёстного допроса?" – промелькнуло в голове.

И тишина снова опустилась на зал – вязкая, как дым после выстрела. Когда Пирс тщетно пытался понять, к чему клонят оппоненты, допрос неожиданно свернул в сторону.

– Какова была причина создания Следственной группы по делу "Теранос"? – спросила Холмс, откинувшись в кресле, её голос прозвучал ровно, почти без интонаций, но от этого только холоднее.

– Сергей Платонов выразил сомнения относительно деятельности компании "Теранос". Группа была собрана, чтобы провести тщательную проверку, – ответ прозвучал глухо, будто через слой ваты.