Гусар (СИ) - Барчук Павел

Баня у Антонины Мирофановны оказалась небольшой, но добротной — крепкий сруб в дальнем углу сада, от которого уже шел легкий дымок. Поскольку вся наша дюжина «погорельцев» в нее бы разом не поместилась, было решено париться по очереди.

Первыми, как самые нетерпеливые, отправились Ржевский и еще пятеро гусар. Достаточно скоро из бани послышались характерные звуки. Сначала — восторженный рев, видимо кто-то поддал пару, затем — громкий хохот, шлепки веников и разудалые крики.

— Эх, хорошо пошла! — Выкрикивал кто-то из моих товарищей.

— А ну, поддай еще, чтоб чертям тошно стало!

— Ржевский, не щади его, лупи веником, чтоб вся дурь вышла!

Когда подошла наша очередь, я вошел в парилку и тут же задохнулся от густого, влажного жара, пахнущего березовым листом и распаренным деревом. Ржевский, красный, как рак, и абсолютно счастливый, уже орудовал у каменки.

— А ну-ка, граф, ложись! — громогласно скомандовал он, размахивая двумя пышными вениками. — Сейчас мы из тебя всю полковую хмарь-то и выгоним! По-нашему, по-гусарски!

Я с опаской лег на полок. В следующую секунду на мою спину обрушился ураган из горячих листьев. Ржевский хлестал от души, с присказками и шутками, и, как ни странно, это было… здорово. Боль смешивалась с каким-то диким восторгом, и я чувствовал, как из пор вместе с потом выходит вся усталость и напряжение последних дней.

Через час мы все сидели во дворе, распаренные, чистые, завернутые в простые холщовые простыни. На столе, накрытом во дворе под яблоней, стояли пироги, холодная курица, большая крынка с ледяным квасом и запотевшая бутыль с наливкой. Настроение было благодушным и умиротворенным.

— Вот теперь, господа, я чувствую себя человеком, — с удовольствием произнес Ржевский, наливая себе квасу.

— Смотрю, банные процедуры пошли вам на пользу, — раздался за нашими спинами знакомый голос.

К столу подошла Антонина Мирофановна. Она переоделась в простое, домашнее платье, отчего казалась еще более женственной и привлекательной.

Вдова села рядом со мной, и гусары тут же подобрались, стараясь выглядеть более галантно.

— Ну что, герои, смыли с себя сажу и грехи? — спросила она с улыбкой.

— Только сажу, сударыня, — ответил Ржевский. — Грехи наши гусарские так просто не смоешь, для этого целое озеро понадобится.

Все рассмеялись. Антонина Мирофановна разлила наливку.

— Пью за ваших врагов, — сказала она, поднимая свою рюмку. — Чтобы у них никогда не было таких верных друзей, как у вас.

Мы с благодарностью выпили. Наступила теплая, дружеская тишина. Я смотрел на этих шумных, отчаянных парней, на эту красивую, умную женщину, на залитый солнцем сад, и впервые за долгое время почувствовал себя… на своем месте. Этот безумный пикник арестантов под боком у начальства казался самым правильным и настоящим событием.

Однако, все было бы слишком хорошо, если бы никто не обгадил этот вечер. Мы только откушали первые блюда, как во двор злой и взъерошенный, ворвался поручик Чаадаев.

— Бестужев! Ржевский! — взревел он. — Вы что себе позволяете⁈ Да я вас…

Но договорить Чаадаев не смог. Его гневную тираду прервал стук копыт. Во двор въехал посыльный.

— Господа офицеры! — отчеканил он. — Приказ его превосходительства полковника Давыдова. Всем участникам ночных событий завтра поутру в полной парадной форме прибыть к нему, а после отправитесь в штаб для доклада.

Глава 16

Посыльный, отдав честь, оставил нас в звенящей тишине.

Приказ предельно ясен. Завтра нас ждет официальный разбор полетов. Но Чаадаеву, похоже, было на это плевать. Он пришел уже накрученным и заведённым. Им руководило лишь одно желание — выплеснуть накопившуюся злость. Видимо, случившееся поручик принял слишком близко к сердцу. Ну или, по-русски говоря, его задавила обычная человеческая жаба. Как это так, мы — в центре внимания, а он, бедолага, остался в стороне. По крайней мере, мне показалось, дело именно в этом.

— Слышали, господа? — голос Чаадаева звучал тихо, язвительно. В нем отчётливо звучали ядовитие нотки. Поручик не стал подходить к столу, остался стоять поодаль. Нас он рассматривал с таким выражением лица, будто палач своих будущих жертв. — Доигрались? Вас вызывают в штаб. Вот и пришёл час расплаты, голубчики. Ваше самоуправство и распущенность наконец-то получат должную оценку.

— Поручик, мы вскрыли гнездо предателей, — с нажимом произнес Ржевский, поднимаясь из-за стола. — Не думаю, что ваш тон здесь уместен.

— Вы вскрыли гнездо? — Чаадаев криво усмехнулся. — Вы, поручик, устроили пьяную драку, в результате которой погибли несколько человек. А лично вы, — он перевел свой ледяной взгляд на меня, — вы, корнет, очевидно, считаете, что вам все позволено. Ваша нелепая дуэль с Орловым, вопиющее поведение во время маневров, ваши выходки… А теперь что? Пожар! Вы думаете, я не понимаю, что гауптвахта сгорела не случайно? Или ваша безосновательная уверенность в собственной гениальности слишком непоколебима?

Чаадаев скривился, будто его сейчас стошнит собственной злостью, и сделал шаг вперед.

— Никакой дисциплины. Никакого уважения к уставу. Вы позорите мундир, господа. Вы — не гвардия, вы — шайка разбойников! Мне стыдно за вас!

Ржевский сжал кулаки, но молчал. Хотя взгляд его был красноречивие многих слов. Глаза поручика буквально метали молнии. Если бы взглядом можно было убивать, Чаадаев уже валялся бы перед нами, пронзённый сто пятьдесят раз.

Единственное, что сдерживало Ржевского — субординация. Спорить с командиром, да еще и при даме, было верхом нарушения любых приличий.

Остальные гусары тоже молчали. Хотя гневные речи Чаадаева им явно не пришлись по душе.

А вот я…я не был связан условностями. Я вообще устал от его нравоучений, если честно. Задолбал слегка меня этот нудный, завистливый тип.

— Поручик, — начал я, лениво отрезая кусок пирога. При этом как раз на пирог и смотрел.— Если вы так печетесь о чести мундира, то мы дрались на смерть! Или честь полка нужно защищать только в пределах плаца строго по расписанию? А! Да! Еще такой вопрос… Именно вы отправили нас проверять склады… Интересно, да? Может, это было неспроста?

Естественно, на самом деле я так не считал. Чаадаев та еще дрянь, но он вряд ли стал бы мараться в махинациях интенданта и поляков. Мне просто хотелось ткнуть поручика посильнее, побольнее. Ну что сказать… У меня получилось.

Чаадаев побагровел, потом пошел белыми пятнами, потом снова сделался весь малинового цвета. Даже уши и шея. Он открыт рот, несколько раз хапнул воздуха, чуть не подавились им, а потом, наконец, выдал:

— Ты… ты, зарвавшийся мальчишка, будешь меня учить⁈ Будешь обвинять в непорядочности⁈

— Я не учу и не обвиняю. Всего лишь констатирую факт. По-моему, вполне логичные вопросы. — я спокойно посмотрел ему в глаза. — Пока вы спали в теплой постели, мы рисковали своими жизнями, выполняя долг перед отечеством. Да, не по уставу. Но по совести. А ваш устав, поручик, хорош только для парадов.

— Да я тебя под трибунал отдам! — вызверился Чаадаев еще больше. Мне в какой-то момент показалось, его сейчас от злости хватит самый настоящий инсульт.

— Попробуйте, — усмехнулся я. — Будет очень интересно посмотреть, как вы объясните трибуналу, почему отправили нас охранять склад, и это привело ко всем этим событиям.

Наша перепалка достигла пика.Чаадаев был готов взорваться. Боюсь, еще пару слов — и мы натурально устроили бы драку. Не знаю, как поручик, а я, к примеру, был близок к этому. Именно в этот момент со своего места поднялась Антонина Мирофановна.

— Поручик, — ее голос звучал ровно, но в нем была сталь. — Вы находитесь в моем доме. Вы оскорбляете моих гостей. Я вас прошу либо сменить тон и присоединиться к нашему ужину, либо покинуть пределы дома. Немедленно!

Ее вмешательство оказалось подобно ушату ледяной воды. Чаадаев опешил и даже, наверное, растерялся. Он, аристократ и педант, не мог хамить уважаемой вдове и хозяйке дома. Это было ниже его достоинства, он оказался в ловушке.