Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

— Победа! — выдохнул Степа, вытирая пот со лба.

— Рано, — оборвал его Кулибин, но в его голосе уже пробивалась предательская надежда. — Дай подержать. Пусть постоит под давлением.

Мы ждали в напряженной тишине. Минуту. Две. И вот на поверхности рукава проступила первая, крошечная, почти невидимая капелька. За ней — вторая. Третья.

— Иван Петрович… — едва слышно позвал я.

Он затих, его взгляд прикипел к темнеющему пятну. Проволока, впившись в ослабленную надрезами кожу, под чудовищным давлением изнутри начала ее медленно, прорезать. Из сотен микроскопических порезов сочилась вода. Наш рукав начал «плакать». Еще несколько минут под таким давлением, и он превратился бы в решето.

Снова провал.

Кулибин смотрел на эти предательские бисеринки воды, довольно отстраненно. Он не сказал ни слова. Просто молча повернулся и, тяжело волоча ноги, побрел в свою каморку, плотно прикрыв за собой дверь.

Это была черная меланхолия раздавленного человека. Он, великий Кулибин, гений-самоучка, не смог решить эту простую задачу. Он уперся в стену. Он исчерпал себя.

Если я сейчас ничего не сделаю, мы потеряем не только пари.

Я оставил его на час — наедине со своим поражением. Наконец, собравшись с духом, я подхватил с верстака доску с нашими чертежами маски и вошел к нему. Дверь в каморку была не заперта. Он сидел на кровати, сгорбившись, словно под непосильной ношей, и буравил взглядом одну точку в полу. В каморке стоял тяжелый запах остывшего самовара.

Я положил доску ему на колени.

— Иван Петрович, посмотрите.

Он нехотя опустил взгляд.

— Пустое все это… побрякушки, — отозвался он.

— Не пустое, — возразил я, стараясь говорить как можно убедительнее. — Насос — это грубая сила, железо и пар. А это… это чистая, точная механика. Искусство. То, в чем вам нет равных во всем свете.

Он молчал, но палец его уже невольно потянулся к рисунку, обводя контур пружины. Его неукротимый гений, его инженерное любопытство еще боролось с черной апатией, отказываясь сдаваться. Я нарисовал очередную идею с маской. Дополнил саму маску вуалью, которая начиналась по низу маски и укрывала скулы и рот носителя маски.

— Тут замок нужен, — пробормотал он, уже забывая обо мне. — Пружинный. Чтобы на обруче сидела, как влитая. И чтобы одним нажатием…

Внезапно в его потухших глазах вспыхнул огонек. Словно искра перескочила на нужный контакт, и заржавевший механизм его мысли пришел в движение. Он забыл о обо всем.

— Одним нажатием из нее вуаль из шелка выпадала! Тонкая, как паутина! Представляешь? Стоит она, вся такая царица, а потом — раз! — и лицо под флером! Вот это будет фокус для твоей государыни!

Схватив уголек, он с лихорадочным азартом принялся дорабатывать механизм, сбивчиво объясняя мне тонкости работы с пружинами, рычажками, спусками. Он снова был в своей стихии. Я поддакивал, задавал уточняющие вопросы, искренне восхищаясь его решениями.

Работа над маской стала отдушиной, островком незамутненного творчества посреди производственного ада. Здесь мы спорили о плавности хода. Я мысленно вытачивал крошечные детали, он, словно волшебник, собирал их в единый механизм. И в эти часы передо мной был счастливый, азартный ребенок, увлеченно собирающий лучшую в мире игрушку.

На следующий день, воодушевленный нашим маленьким успехом, Кулибин выдвинул третье, последнее решение для рукава.

— Кожа по коже! — объявил он утром с порога. — Не проволокой, а тонкими кожаными ремнями обмотаем. Крепкими. Как кнут плетут. Кожа к коже прилипнет, скользить не будет.

Я поднял глаза от микромеханики замка, над которым мы бились, к нашему почти готовому творению, изящно лежавшему на верстаке. Мы вчера спорили, как заставить шелковую вуаль выпадать плавно, без рывка. Решение Кулибина было гениальным: крошечная пружинка-демпфер, гасящая инерцию. И вот, глядя на эту пружинку и на наш чудовищный, брутальный насос, я вдруг увидел их вместе.

Проблема была не в рукаве. Вернее, не только в нем. Проблема была в самом ударе. В том, как мы открывали вентиль. Слишком резко. Мы создавали пиковую нагрузку, гидравлический удар, который не выдержит ни один материал.

— Иван Петрович, — сказал я тихо, боясь спугнуть мысль. — Посмотрите на этот замок. Он работает плавно. Он не срывает, а отпускает.

Кулибин медленно посмотрел на мои эскизы.

— А что, если… — я говорил, и у меня самого перехватывало дыхание от дерзкой простоты решения. — Что, если нам нужен не просто кран «открыто/закрыто»? Что, если нам нужен предохранительный клапан? Который будет открываться не мгновенно, а постепенно, стравливая пиковое давление? Который будет работать на том же принципе, что и этот пружинный замок, только в чудовищном масштабе!

Он посмотрел на чертеж маски, на крошечную пружинку, потом на наш огромный, ревущий котел. И в его глазах стало зарождаться понимание.

Маска, задуманная как побочный проект, как психологическая уловка, неожиданно дала нам ключ к решению одной из главных проблем нашего «государственного дела».

— И пенька, — добавил я, уже не боясь. — Просмоленная пеньковая веревка под проволоку. Чтобы создать трение. Чтобы не скользило.

Он смотрел на меня так, что мне стало даже неловко. Кажется, он догадался, что эта мысль про пеньку у меня «не свежая», обдуманная не раз. Его брови начали сходится друг к другу.

Ой, что сейчас будет…

Глава 15

Прямо на моих глазах в его голове одна идея сцеплялась с другой, образуя единую конструкцию. Понимание на лице сменилось недоумением, а следом — подозрением.

— Пенька… — тихо проговорил он, пробуя слово на вкус. — Просмоленная пеньковая веревка… Ты…

В его глазах на миг вспыхнула искра понимания и тут же погасла, оставив после себя ярость.

— Ты ведь с самого начала знал! — его дотоле тихий голос зазвенел от ярости. Кусок кожи с грохотом полетел на землю. — Знал про пеньку, но молчал! Смотрел, как я, старый дурак, бьюсь головой о стену! Как три дня драгоценных теряю! Ты меня за дурака держал, мальчишка⁈ Ты издевался надо мной⁈

Один-единственный шаг — и он уже вплотную. Его огромное тело выпрямилось, нависая надо мной грозовой тучей. Кулаки размером с мою голову сжались с хрустом. Его трясло от обиды. От праведного, чистого, как алмаз, гнева человека, которого водили за нос, которого выставили дураком.

В наступившей тишине потрескивала тонкая корочка льда в лужах, оставшихся после наших провальных испытаний. Тяжело, с хриплым присвистом, вырывался воздух из его груди. Глядя в его выцветшие глаза, я был уверен: сейчас его хватит кондратий.

И когда я уже открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, любую глупость, лишь бы прервать это молчание, тяжелая дворовая калитка со скрипом отворилась.

В тишине этот звук буквально прогрохотал.

Мы оба резко обернулись. Степа ошалело пялившийся на нас вместе с солдатами тоже повернул голову.

Во двор, окутанный облаком морозного пара, вошел Воронцов. Начищенные до блеска сапоги хрустели по подмерзшему снегу. Он шел не спеша и, остановившись в нескольких шагах от нас, окинул все цепким взглядом. Взгляд привыкший мгновенно оценивать обстановку, скользнул по моему напряженному лицу, по трясущимся от ярости рукам Кулибина, по разгрому во дворе — разорванному рукаву, опрокинутым ведрам, замерзающим лужам. Степке с воинами.

Кулибин будто окаменел. Ярость застыла, превратив его живое, подвижное лицо в неподвижную маску. Он даже дышать перестал.

Это Алексей вовремя зашел. Спас меня. Ангел-хранитель в мундире тайной канцелярии. Какая ирония. Внутри меня что-то хихикнуло.

Пользуясь этой спасительной паузой, когда мир затаился, я бросился навстречу гостю с самой преувеличенной и самой фальшивой радостью, на какую был способен.

— Алексей Кириллович! Какими судьбами! Вот уж не ждали! Радость-то какая! Прошу, прошу в дом, у нас тут… творческий беспорядок, — затараторил я.