Узнавать Отражение (СИ) - "Ande"

— Зачем такие сложности?

— Сейчас и не разберёшься, — пожал плечами хозяин. — Может быть, потому, что публике не нужно знать, как оно на самом деле.

Он взглянул мне в глаза. Так, это уже пошёл серьёзный разговор. Вот так, сразу. Пока не проснулся. Я отпил кофе:

— И что с Кретчером?

— Думаю, уже прилетел в Швейцарию.

— Помирать?

— Наверное, обойдётся. У нас вчера автоавария случилась. На Калужском шоссе, кстати. Три трупа. Медицинские показатели одного из погибших показали высокую совместимость с Кретчером. Александр Васильевич и распорядился. Печень ему подарили. Медики обещают, что поскрипит ещё финансовая акула.

— Надо же. А что взамен?

— Вчера был сюжет в программе «Время». Президент фонда «Глория» заявил, что инвестирует в Россию двадцать пять миллиардов. Форма и структура кредитования согласуется сейчас его людьми, нашим ЦБ и правительством. Но — в ближайший месяц.

— Жалкий четвертак?! Да с этого козла можно было…

— Ну-ну, Паш… не всё же сразу.

И в этот момент куда-то пропала вся его барственная вальяжность и расслабленность. И, наткнувшись на его жёсткий и холодный взгляд, я заткнулся. Понятно. С такой историей его можно будет доить, пока не помрёт. Главное — не увлекаться. И в досаде, что даже до такой простой мысли я не додумался, да и чисто из вредности я проворчал:

— Даже интересно, как это можно устроить…

— Какая ерунда, Паша! — Михал Михалыч снова стал легкомысленным трудягой, отдыхающим от тяжёлой работы. — На новогодней тусовке американских банкиров на Уолл-стрит появляется скромный и обаятельный русский молодой финансист, Пол Колесофф. С застенчивой улыбкой кланяется издалека Дэвиду, нашему Кретчеру. И, преодолевая робость, просит прославленного инвестора рекомендовать его господину Рокфеллеру. Миллиардов уже на тридцать пять…

— Ну, Михал Михалыч! Нельзя же быть таким наивным! - снова отхлебнул я кофе - Я же, вот с той же робкой улыбкой, скажу Кретчеру, что за кредит в жалкий ярд согласен всё забыть. И не вспоминать даже под пытками. И совсем немного спустя уже буду сидеть на Карибах, с косяком в зубах, в окружении гарема и верных барбудос, отмывать бабки для Дона Пабло Эскобара…

— Кого ты лечишь, Колесов? - устало потянулся чиновник - Какие Карибы? Да у тебя на лбу написана перестрелка в Нью-Йорке при покушении на всемирно известного финансиста. Минирование, тяжёлые пулемёты, гранатомёты и огнемёты…

— А вот тут обидно. Вы абсолютно дремучий и даже допотопный человек, Михал Михалыч. Управляемая противотанковая ракета с вертолёта… в конце концов, учебно-боевые истребители не такие уж и учебные, чтобы не протащить пару залпов… У него же сейчас в Хэмптонсе резиденция?.. Размажу суку в блин… ярда должно хватить…

Я заткнулся, увидев, как у меня трясутся руки. Я даже не знал, что можно испытывать такую тяжёлую, душную ненависть… Мы помолчали, и Савченко тихо сказал:

— Её не вернуть, Паша, — взгляд его снова напоминал ствол пистолета. — Но есть экономика страны, в которой тупо нет денег. Так уж вышло, что остальные знают лишь, как деньги просрать. Повоевать, помитинговать, побастовать… А вот влить сейчас в экономику четвертак ярдов баксов можем ты, да я, да ещё десяточек человек. Поэтому я в тебе, Пол, не сомневаюсь ни секунды. Как бы ты ни изображал слабоумие и тупого громилу.

Кофе закончился. Да и было его… Поэтому я молча встал и занялся завтраком. Помыл, наполнил и запустил кофеварку.

Открыл холодильник. Нет, дом, конечно, богатый. Чёрная икра в ведёрке. С килограмм. Два десятка яиц на поддоне. На двери — чахлый пучок зелени. Пять бутылок водки. И всё. Впрочем, в морозилке обнаружилась упаковка бекона. В хлебнице — кирпич белого хлеба. Ни тебе батона по тринадцать, ни круглой черняшки.

Поковырялся в тумбовом столе. Поставил на плиту три сковородки, все, что было из серьёзной посуды в доме. В одну налил воды. На вторую положил два ломтя белого хлеба. На третью бросил бекон, что нашёл в холодильнике. Когда вода в сковороде закипела — разбил в неё четыре яйца...

При этом я хмуро думал, что с чего то решил, что вторую жизнь я проживу так, как хочется: с той самой девушкой, которую помнил всю жизнь, занимаясь тем, что интересно, а не в сиюминутной борьбе с обстоятельствами и мудаками.

Но пьяный бред в момент попадания оказался не бредом, а целеуказанием: сделать приватизацию в России более денежной.

С двадцатью пятью ярдами баксов в экономике сорвётся то ли план коммунистов и красных директоров, жаждущих халявы, то ли извечное русское стечение обстоятельств... И основные активы будут приватизированы за реальные деньги, а не как в прошлой — моей жизни.

Тогда, помнится, самый дорогой лот, нефтяная компания «ЮКОС», был приватизирован аж за триста миллионов долларов.

Причём года через четыре профессор Лернер мне, как всегда посмеиваясь, заявил, что вся приватизация в России осуществилась за одни и те же триста миллионов.

И лишь Алик Кох сломал эту малину и установил на промышленные активы реальный ценник, когда продал «Связьинвест» за абсолютно реальный ярд, привлечённый с мировых финансовых рынков. За что был тут же проклят олигархами, а вслед за ними и тупыми долбоебами, и в двадцать первом веке повторяющими за Гусинским и Березовским, что Кох — вор.

— Радио сообщило о резком укреплении курса рубля, — добродушно сказал мне в спину Савченко. — Мы с тобой молодцы, Паша.

— Там ещё укрепляться нечему, — не оборачиваясь, проворчал я, — да и Верховный Совет сейчас под это дело печатный станок ускорит от души.

Сбросил на тарелку подрумяненный кусок хлеба, выложил на него два яйца, столовой ложкой положил на них икру. Рядом положил доведённый до хруста бекон и украсил зеленью. То же изобразил на второй тарелке и поставил на стол перед Михал Михалычем. И спросил, сдерживая ухмылку:

— И что, никакой награды? За беспримерный подвиг?

— Наградной отдел Верховного Совета сейчас в коллапсе, сам понимаешь. Так что секретным указом Президента, Пол, тебе будет объявлена благодарность, — огорошил меня Савченко. — Там еще Коржакову генерала присвоят и ряд сотрудников поощрят...

Я в это момент наливал кофе. А тут еще над головой раздался топот, и спустя мгновение заскрипела лестница.

Тут Михал Михалыч, сначала с любопытством, а потом с одобрением наблюдавший за моими манипуляциями, сделал движение, словно хотел съесть разом выложенное на тарелке. А может, спрятать...

Потому что с каким-то просто немыслимым шумом по лестнице спустились Савченко-младший и его сестра Татьяна. Он был в костюме «Адидас», она, естественно, в модной широченной футболке и шортах. И как тихо они сидели по комнатам! Стопудово, на запах жареного бекона слетелись.

Причем, появившись, эти двое шумели за десятерых. Двигали стулья, усаживаясь, дочь упёрла у отца тарелку со сделанным мной завтраком. Сын непринуждённо устроился на, предположительно, моё место и тут же заточил лайс бекона. При этом они оба непрерывно говорили, создавая какой-то просто гул.

Привет, Пол! Так это ты спал в гостевой комнате? Папа, ты решил нанять Колесова поваром? А как это блюдо называется? Ты думаешь, он справится? А Светка с тобой? Ещё спит? А когда подадут машину, мне уже пора ехать? Пап, а ты сегодня что, не работаешь?

— Вы их что, не кормите? — спросил я чиновника, улучив мгновение. Впрочем, они принялись есть и затихли. И я сообщил им: — Привет, это называется «яйца-бенедикт», и это был наш с вашим отцом завтрак.

Повернулся и снова поставил сковородки на плиту.

— С тех пор как умерла моя жена, Пол, — сказал мне в спину Михал Михалыч, — я столько разного узнал о воспитании детей! К примеру, ты, Паша, даже не представляешь, сколько жрут двое детей. Особенно когда один из них — вечно худеющая студентка...

— Вот только не изображай самоотверженного родителя, папочка, — чуть не чавкая отцовской порцией, заявила любящая дочь. — Здесь нам возят еду из пансионата. Просто мы обычно не завтракаем. Но так вкусно пахнет...