Железный лев (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Получается, что он молодой старик? Невероятно! — резюмировал Хомяков.

— С таким, действительно, нам не по пути, — согласно кивнув, добавил Герцен.

— Что-то не сходится, — произнес Огарев. — Он очень активен и деятелен. Старики же напротив — их едва ли можно расшевелить.

— Пожалуй, — кивнул Герцен, которому совсем не понравился ход беседы, задаваемый их старым знакомым. — А чем он живет? Что в его жизни выступает путеводной звездой?

— Живет он наукой и здравомыслием. Ну и всякими промыслами деловыми. Слышали о кондомах «Парламент»?

— Кто же не слышал об этой мерзопакостной шутке⁈ — взвился Станкевич.

— Это он их делает.

— ЧТО⁈ — ахнули все присутствующие.

— И новый фасон корсетов, набирающий моду в Санкт-Петербурге, тоже им придуман. И женские прокладки тех дней, что они истекают кровью. И булавки застегивающиеся. И краска водостойкая да быстросохнущая.

— Ого! Так это все он?

— А то, как же? Лев Николаевич собственной персоной. Для него ведь статьи — баловство. Он их даже не пишет — беседы проводит, помогает с расчетами, но далек от написания. Ему ближе дело. Об обществе его, я полагаю, вы слышали?

— Это которое называется Добровольным обществом содействия атлетики армии и флота, под которое месяц назад в Москве лотерею проводили?

— Оно самое. И будьте покойны — он там готовит тех еще псов режима. Не только кровожадных, но сильных, безжалостных — настоящих волкодавов, каковым от природы он и сам является.

— Мне кажется, что нарочито сгущаете краски.

— Я? Отнюдь. Я же веду его дела и много о нем знаю. Будьте уверен — этот юноша настоящий хищник. Признаться, я сам его побаиваюсь.

— Вот вы говорите, что он живет наукой. А что его интересует? — спросил Хомяков, меня акцент беседы.

— Всякое. — уклончиво ответил Виссарион Прокофьевич. — Он владельца книжной лавки при Казанском университете совершенно замучил. Тот словно его личный библиотекарь.

— Не понимаю, как в одном человеке может уживаться такая страсть к наукам и такая реакционность.

Стряпчий лишь пожал плечами.

— А что он думает о моих идеях? — подавшись вперед, спросил Хомяков. — Он слышал о них? О славянофильстве.

— Я рассказывал.

— И как он их воспринял?

— Заявил, что это все мышиная возня. И что начинать надобно славянофильство с создания межславянского языка и придумывания того, как увязать славянские народы экономически в единый узел. В противном случае подобные игры суть баловство. Благостное, но бесполезное.

— Что, простите? — не понял Алексей Степанович. — Какого языка?

— Межславянского[1]. Он видит его словно комиссионное изделие, собранного на основе наиболее частотной лексики, взятой из всех славянских языках. Максимально простой и максимально понятный всем славянам и тем, кто говорит на их языках…

Присутствующие замолчали.

Переглянулись.

— А экономические связи? Они то тут зачем?

— Я тоже его о том спросил. И он у меня встречно поинтересовался: а зачем славянам славянофильство? Впрочем, он не видит никакой возможности на этот вопрос ответить. Прежде всего из-за польской шляхты, которая совершенно не способна с кем-то уживаться…

Еще поговорили, но недолго, так как слишком шокирующей оказалось информация об этом молодом человеке.

Разошлись.

Стряпчий натурально светился, уезжая.

Редко случалось, чтобы он НАСТОЛЬКО плотно находился в фокусе всеобщего внимания. Да и подразнить этих мыслителей ему было приятно. Кабинетных, без всякого сомнения. Однако все оказалось не так просто, и провокатор слишком увлекся самолюбованием…

— Мне кажется, что Виссарион Прокофьевич что-то скрывает… — тихо произнес Огарев, сидя в медленно едущей коляске.

— Красуется?

— И это тоже. Но вам ведь тоже показалось, что с ним что-то не то?

— Он нас словно дразнил… словно провоцировал…

— Вот! И если подумать, то он и раньше так всегда поступал. Только не так выпукло.

Герцен поглядел на своего собеседника очень пристально.

— Надо бы его не извещать о новых встречах какое-то время. — продолжил Огарев.

— Он не похож на человека, который сдаст нас этим ищейкам.

— А много вы, друг мой, видели их?

— И то верно, — нехотя кивнул Герцен. — А что выдумаете о том натуральном ужасе, который Виссарион Прокофьевич нам рассказал про графа?

— Надо бы съездить и самим на все взглянуть.

— Вам лучше город не покидать.

— Разумеется. Полиция возбудится. Вам туда тоже ездить не стоит.

— Может быть, попросим Алексея Степановича? Он, как мне кажется, чрезвычайно заинтересовался словами о межславянском языке. А человек он не поднадзорный, благонадежный.

— Да, пожалуй, — согласился Огарев.

— Хотя, признаться, меня прямо распирает от любопытства.

— Так может вам самому поехать? ДОСААФ, как мне кажется, достаточный повод. Просто напишите большую статью по итогам поездке. Уверен, что в полиции нормально отнесутся. В конце концов, это же не Санкт-Петербург.

— Может быть… может быть… надо будет поговорить…

* * *

— Эх, тетушка… — в нос произнес Лев. — Нам ли жить в печали?

— Я настаиваю, мой мальчик.

— Я не желаю исповедоваться и собороваться раньше срока.

— Вы тяжело болеете. Вы понимаете, насколько это опасно?

Толстой тяжело вздохнул.

Его мелкая простуда действительно тянулась уже достаточно долго — практически две недели. И даже появились какие-то хрипы в легких. Это было плохо. ОЧЕНЬ плохо.

Воспаление легких здесь лечить не умели.

Да и даже простой бронхит.

Он пил.

Много пил. Было вообще ощущение, что он пьет и писает. Притом пил не просто теплую или горячую воду, а отвары и настои. Той же ромашки, мать-и-мачехи, подорожника… Всего, что могло пригодиться.

Спал.

По пятнадцать-двадцать часов в сутки.

Совершал прогулки… по особняку. Медленно вышагивая тысячи и тысячи шагов в теплом воздухе и грамотно укутавшись. Заодно делая дыхательные упражнения.

Но это не помогало.

И ему медленно, но верно становилось хуже…

— Эх… — простонал Лев, в очередной раз закашлявшись. — Сейчас бы аспирина…

— Что? — уточнила тетушка.

— Лекарство такое, делается… — мужчина завис. — А как оно делается? Ацетил салициловая кислота. Наглухо отбило, из чего его добывают. Кажется, из чего-то очень простого и повседневного.

— У вас жар, наверное, — покачала она головой.

— Салицин добывают из коры ивы, — внезапно произнес Митенька. Тихо, но его все услышали.

— Точно! Точно! — оживился Лев. — Ива! Это же очевидно! Как я мог забыть⁈

— Митенька, откуда вы узнали? — поинтересовался Владимир Иванович, который также поблизости находился.

— Лёва же журналы добывает научные, в том числе и по химии. Вот я и прочел там статью про салицин. А вот про аспирин, ацетил салициловую кислоту я не припомню. Как и про лекарственное их действие. С удовольствием бы почитал.

— Вы думаете, что я помню, где у меня это перед глазами мелькнуло? — улыбнулся Лев Николаевич.

— И что с этим всем делать?

— Ну, смотрите. Салицин выделяют из коры ивы. Это раз. — загнул палец Лев. — Ацетил в названии говорит о какой-то связи с уксусной кислотой. Это два. — загнул второй палец молодой граф. — То есть, вам нужно просто получить салицин в достаточно чистом виде и поэкспериментировать с его обработкой уксусной кислотой. А потом подыскать болеющих, готовых на опыты.

— И это поможет?

— Может и не сразу, но должно. Ацетил салициловая кислота должна жар снимать, унимать воспаления и успокаивать головную боль. В том числе такую, которая только после пьянки. Польза для людей в том великая.

Мить улыбнулся.

Он редко улыбался.

Вообще слыл нелюдимым и замкнутым. Такой классический шизоид, живущей в богатом внутреннем мире. А тут — увлекся. Можно даже сказать — вдохновился успехами брата на научном поприще.