Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

— Пишете обычное письмо, скажем, в редакцию или родственникам. Между строк тайнописью — настоящее сообщение. Отправляете по обычной почте на адрес, который даст вам Артамонов. Наши люди перехватят, проявят, прочтут.

Он продемонстрировал технику письма тонким пером, смоченным в невидимых чернилах.

— Практикуйтесь. Первые письма будут корявыми, но через неделю научитесь. Главное не нажимать сильно, чтобы на бумаге не оставалось вдавленных следов.

Я кивнул, запоминая.

— Еще один метод, — Крылов взял мел из ящика, — условные знаки. На заборах, стенах домов, фонарных столбах. Классика разведки, но работает до сих пор. Три вертикальные черточки, значит требуется срочная встреча. Крест это опасность, прекратить контакты. Круг значит все в порядке, продолжаем по плану.

Он нарисовал знаки на доске, висевшей на стене.

— Вы оставляете знак в условленном месте, ваш связной его видит, реагирует. Австрийцы могут следить за почтой, за телеграфом, за курьерами. Но мелом на заборе пользуются все: дети, пьяницы, уличные торговцы. Незаметно и эффективно.

— Понятно.

Крылов сложил все предметы обратно на стол и посмотрел на меня серьезно.

— Александр Николаевич, вы получаете арсенал профессионального агента. Оружие, шифры, яды, средства связи. Все это опасно. Опасно для противника, но и для вас тоже. Одна ошибка, одна неосторожность, и вы мертвы. Австрийцы не церемонятся со шпионами. Расстреливают без суда или вешают публично для устрашения.

Он помолчал, затянулся папиросой.

— У меня один вопрос. Чисто личный, не служебный. — Его глаза смотрели прямо, без прикрас. — Почему вы согласились? Молодой офицер, вся карьера впереди, можно спокойно дослужиться до полковника в штабе, получать жалованье, растить детей. А вы идете туда, где вас могут убить каждый день. Зачем?

Я задумался. На самом деле я знал ответ. Потому что это моя природа.

Я ассасин, убийца, тень, идущая за жертвой. Сидеть в штабе, перекладывать бумаги, это не для меня. Я живу только в опасности, в игре со смертью, в миссиях, где на карту поставлено все.

Но как это объяснить?

— Долг, — сказал я наконец. — Полковник Редигер объяснил ситуацию. Если война начнется сейчас, Россия не готова. Погибнут тысячи, десятки тысяч людей. Моих товарищей по училищу, простых солдат, мирных жителей. Если я могу предотвратить это, если моя жизнь просто цена за время, необходимое для подготовки… — Я пожал плечами. — Тогда это стоит риска.

Крылов долго смотрел на меня, потом кивнул.

— Правильный ответ, поручик. Именно поэтому полковник выбрал вас. — Он протянул руку. — Удачи вам. И возвращайтесь живым. Таких, как вы, у нас мало.

Я пожал его руку.

— Постараюсь, господин подполковник.

Крылов помог мне упаковать все предметы в специальный чемодан с двойным дном. Оружие, боеприпасы, технические средства, все аккуратно улеглось в потайные отделения, замаскированные под обычные вещи путешественника.

— Завтра утром, в шесть часов, извозчик будет ждать вас у ворот казармы, — сказал он на прощание. — Довезет до вокзала. Поезд на Вену отходит в семь тридцать. Не опаздывайте.

— Не опоздаю.

Я поднялся из подвала на солнечный свет майского утра. Варшава жила обычной воскресной жизнью. На улицах прогуливались парочки, дети играли на бульварах, из кафе доносилась музыка. Мирно, спокойно, безопасно.

А через три дня я буду в Белграде, в самом сердце пороховой бочки Европы.

Где майор фон Урбах ждет своего часа, чтобы поджечь фитиль.

Где сербские фанатики готовят теракты.

Где каждый день может стать последним.

Но ассасин внутри меня ждал этого с нетерпением. Наконец-то настоящая охота. Наконец-то достойный противник.

Я зашагал к казарме.

Завтра начнется новая жизнь. Жизнь агента в тылу врага.

После обеда я вернулся в казарму. В общей комнате, где мы жили, царила непривычная тишина.

Лебединский сидел у окна с книгой, но не читал, задумчиво глядя в окно. Белозерский чинил ремень на полевой сумке, методично продевая иглу сквозь толстую кожу. Римский-Корсаков что-то чертил на листе бумаги, покусывая карандаш. Шуйский полировал до блеска сапоги, хотя они и так сверкали. Ахматов, как обычно молчаливый, точил на бруске свой казачий нож.

Жедринский первым поднял голову, когда я вошел.

— А, вот и наш путешественник вернулся. — Он отложил в сторону газету, которую просматривал. — Ну что, Александр Николаевич, получил инструктаж от Крылова?

— Получил, — коротко ответил я, проходя к своей койке.

— И когда отбытие? — спросил Белозерский, не отрываясь от работы.

— Завтра утром. Шесть часов.

Воцарилось молчание. Все понимали, что это значит.

Завтра я уезжаю на задание, о котором они почти ничего не знали. Разве что только о том, что это Балканы. Но все понимали, что это опасно. Что я могу не вернуться.

Лебединский закрыл книгу и повернулся ко мне.

— Знаешь, Александр, когда ты поступил на курсы, я думал, что ты очередной провинциальный юноша, который мечтает о карьере в столице. — Он усмехнулся. — Но после твоих успехов здесь… Черт возьми, Крылов сказал, что ты показал себя настоящим мастером.

— Да уж, — подтвердил Жедринский с усмешкой. — Когда ты попросил нас с Белозерским изобразить жандармов для твоей операции, я подумал, чем это может помочь? А ты…

Он покачал головой с уважением. Я вспомнил тот день. Анна, испуганная, прижавшая к груди запрещенные книги.

Двое «жандармов», Жедринский в чужой форме выглядел слишком солидно, Белозерский старательно изображал грубость. А я «случайно» оказался рядом, выдал себя за родственника, дал взятку, спас ее.

— Спасибо вам, — сказал я искренне. — Без вашей помощи я бы не справился.

— Ерунда, — отмахнулся Жедринский. — Мы только декорации. Ты режиссер и актер театра в одном лице.

Ахматов неторопливо провел пальцем по лезвию ножа, проверяя остроту, потом поднял на меня цепкие серые глаза. Встал, подошел ко мне и положил нож на мою койку.

— Возьми. У меня еще два есть. Этот верный, ни разу не подвел. Сталь донская, закалка казачья. Понадобится.

Я взял нож. Простой, без украшений, с деревянной рукоятью, стертой от долгого использования. Но лезвие было безупречным, острым как бритва.

— Спасибо, Сергей Тимофеевич. Это дорогой подарок.

— Возвращайся живым, — просто сказал Ахматов. — И верни нож. Он мне еще пригодится.

Лебединский поднялся с места и достал из своего сундука бутылку коньяка и несколько стаканов.

— Господа, предлагаю отметить отъезд нашего товарища как полагается. — Он разлил коньяк по стаканам. — По стакану каждому, чтобы не перебрать.

Мы встали в круг, подняли стаканы. Лебединский произнес:

— За поручика Александра Бурного. За успех его миссии. За то, чтобы он вернулся к нам живым и невредимым. И за то, чтобы эта проклятая война, которую мы все чувствуем, не началась раньше времени.

Мы выпили. Коньяк хороший, французский. Жег горло приятным теплом.

Теперь Белозерский посмотрел на меня серьезно.

— Александр, у меня к тебе просьба. Когда будешь там, на Балканах, среди всех этих интриг и опасностей, помни одно. — Он помолчал. — Мы не просто разведчики. Мы офицеры Российской империи. У нас есть честь. Иногда приходится лгать, предавать, убивать. Но есть черта, которую нельзя переступать, иначе превратишься в такого же мерзавца, как те, против кого работаешь.

— Какая черта? — спросил я тихо.

— У каждого своя, — ответил Белозерский. — Ты узнаешь ее, когда подойдешь слишком близко.

Остаток вечера мы провели вместе, вспоминая забавные случаи с занятий, обсуждая последние новости из столицы, рассказывая истории из прошлой службы. Никто не говорил о войне, о смерти, об опасности. Мы просто были товарищами.

Ночью я лежал в темноте, слушая ровное дыхание спящих товарищей.

Хорошие люди. Профессионалы. Каждый по-своему.